— Нет, отец, мой долг показать вам все беды, каких я опасаюсь, показать, пока ещё есть время избегнуть их. Господин Ноэль Жерди — ваш законный сын. Так признайте его, удовлетворите его справедливые претензии. Пусть он придёт. Мы можем без особого шума внести исправления в записи гражданского состояния. Можно будет заявить, к примеру, что виной всему — ошибка кормилицы Клодины Леруж. Если все стороны придут к соглашению, не возникнет ни малейших трудностей. А потом, кто помешает новому виконту де Коммарену оставить Париж, уехать с глаз долой? Он может лет пять путешествовать по Европе, а к концу этого срока все обо всем забудут, и никто уже не вспомнит обо мне.
Однако граф де Коммарен не слушал сына, он размышлял.
— Но, виконт, можно же обойтись без процесса, можно полюбовно договориться, — сказал он наконец. — Письма можно откупить. Чего хочет этот молодой человек? Положения и денег? Я обеспечу ему и то и другое. Я дам ему, сколько он пожелает. Дам миллион, а если надо, два, три, половину того, что у меня есть. Поверьте, когда предлагают деньги, много денег…
— Пощадите его, он ваш сын.
— К несчастью. Но я, черт побери, так решил! Я потолкую с ним, и он пойдёт на соглашение. Если он не дурак, то поймёт, что ему не тягаться со мной.
Граф потирал руки. Его захватила мысль о соглашении. Это воистину спасительный выход, и в мозгу графа уже сложилось множество аргументов в пользу нового плана. Да, он заплатит и вернёт себе нарушенный покой.
Однако Альбер, похоже, не разделял уверенности отца.
— Вы рассердитесь на меня, — печально произнёс он, — но я вынужден разрушить ваши иллюзии. Не убаюкивайте себя мечтой о полюбовном соглашении — пробуждение будет слишком жестоким. Отец, я видел господина Жерди, и он не тот человек, которого можно запугать. Если есть на свете решительные люди, то он один из них. Господин Жерди поистине ваш сын, и в его взгляде, как и в вашем, чувствуется железная воля, которую можно сломить, но нельзя согнуть. Я до сих пор слышу его голос, дрожащий от ожесточения, вижу его глаза, горящие мрачным огнём. Нет, с ним не договориться. Ему нужно либо все, либо ничего, и я не стану его винить. Если вы окажете сопротивление, он нападёт на вас, и его не удержат никакие соображения. Уверенный в своих правах, он с ожесточением вцепится в вас, затаскает по судам и отстанет лишь после окончательного поражения или после полной победы.
Граф, привыкший к совершённому, чуть ли не слепому повиновению сына, был поражён его нежданным упорством.
— Ну и к чему же вы клоните? — поинтересовался он.
— К тому, что я презирал бы себя, если бы не уберёг вашу старость от величайшего бедствия. Ваше имя больше не принадлежит мне, я возьму своё. Я ваш побочный сын и уступлю место законному. Позвольте же мне удалиться с чувством честно и свободно исполненного долга, позвольте не дожидаться вызова в суд, который с позором вышвырнет меня отсюда.
— Как! — изумился граф. — Вы меня бросаете, отказываетесь поддержать, идёте против меня, признаете вопреки моей воле его права?
Альбер кивнул.
— Моё решение окончательно. Я ни за что не соглашусь ограбить вашего сына.
— Неблагодарный! — воскликнул г-н де Коммарен.
Гнев его был так велик, что его уже невозможно было излить в проклятьях, и потому граф перешёл на насмешки.
— Ну что ж, — промолвил он, — вы великолепны, благородны, великодушны. Ваш поступок крайне рыцарствен, виконт, то есть я хотел сказать, любезный господин Жерди, и вполне в духе героев Плутарха. Итак, вы отказываетесь от моего имени, моего состояния и покидаете меня. Отряхнёте прах со своих башмаков на пороге моего дома и уйдёте в раскрывшийся перед вами мир. У меня всего один вопрос: на что, господин стоик, вы намерены жить? Может быть, вы знаете какое-нибудь ремесло, как Эмиль, описанный сьером Жан-Жаком? Или вы, благороднейший господин Жерди, делали сбережения из тех четырех тысяч, что я давал вам на карманные расходы? Может быть, играли на бирже? Ах, вот что! Вам показалось слишком тягостным носить моё имя, и вы с облегчением сбрасываете его! Видно, грязь имеет для вас большую притягательность, коль вы так спешно выскакиваете из кареты. А может быть, общество равных мне стесняет вас, и вы торопитесь скатиться вниз, чтобы оказаться среди себе подобных?
— Я и без того несчастен, а вы ещё больше повергаете меня в горе, — ответил Альбер на град издевательств.
— Ах, вы несчастны! А кто в этом виноват? И все же я возвращаюсь к своему вопросу: как и на что вы намерены жить?
— Я вовсе не столь романтичен, как вы пытаетесь представить меня. Должен признаться, я рассчитываю на вашу доброту. Вы так богаты, что пятьсот тысяч франков существенно не повлияют на ваше состояние, а я на эти деньги смогу прожить спокойно, если не счастливо.
— А если я откажу?
— Вы не сделаете этого — я достаточно вас знаю. Вы слишком справедливы, чтобы заставить меня, одного меня, искупать ошибки, которых я не совершал. Будь я предоставлен самому себе, у меня в этом возрасте было бы какое-то положение. Сейчас мне уже поздно его добиваться. Тем не менее я попробую.
— Великолепно! Просто великолепно! — прервал его граф. — Вы прямо герой из романа, мне о таких и слышать не доводилось. Римлянин чистой воды, стойкий спартанец. Нет, право, это прекрасно, как всякая античность. И однако, скажите, чего вы ждёте за столь потрясающее бескорыстие?
— Ничего.
— Да, скромная компенсация! — бросил граф. — И вы хотите, чтобы я вам поверил? Нет, сударь, столь благородные поступки не совершаются ради собственного удовольствия. Чтобы поступать так высоконравственно, у вас должна быть какая-то скрытая причина, но я не могу найти её.
— Нет никакой другой причины, кроме тех, что я вам изложил.
— Значит, надо понимать так, что вы от всего отказываетесь? Даже от надежд на брак с мадемуазель Клер д'Арланж, от которого я в течение двух лет тщетно пытался вас отговорить?
— Нет. Я виделся с мадемуазель Клер и рассказал ей об ужасной беде, которая на меня обрушилась. Она мне поклялась, что будет моей женой, что бы ни произошло.
— И вы полагаете, что маркиза д'Арланж отдаст свою внучку сьеру Жерди?
— Мы надеемся. Маркиза так помешана на знатном происхождении, что предпочтёт отдать внучку побочному сыну аристократа, нежели сыну почтённого промышленника. Но если она откажет, что ж, мы подождём её смерти, хоть и не станем желать, чтобы она пришла поскорей.
Спокойный тон Альбера окончательно вывел из себя графа де Коммарена.
— И это мой сын? — воскликнул он. — Не может быть! Сударь, чья кровь течёт в ваших жилах? На это могла бы ответить лишь ваша достойная матушка, если бы она только знала…
— Граф, — прервал его угрожающим голосом Альбер, — думайте, что говорите! Она моя мать, и этого достаточно. Я её сын, а не судья. Никому, даже вам, я не позволю непочтительно отзываться о ней при мне. А от вас тем более не потерплю неуважения к ней.
Граф делал поистине героические усилия, сдерживая свой гнев и не давая ему вырваться за определённые пределы. Но поведение Альбера довело его до крайней степени ярости. Как! Этот мальчишка взбунтовался, посмел бросить ему вызов, посмел угрожать? Старик вскочил с кресла и кинулся к сыну, словно намереваясь влепить ему пощёчину.
— Вон! — возмущённо взревел он. — Вон отсюда! Немедля уходите в свои комнаты и не смейте выходить из них без моего позволения. Завтра я сообщу вам свою волю.
Альбер почтительно поклонился, но глаз не опустил и медленно пошёл к дверям. Он уже отворял их, но тут в настроении графа де Коммарена произошла перемена, как это часто случается у вспыльчивых людей.
— Альбер, — позвал он. — Вернитесь, выслушайте меня.
Молодой человек подошёл к отцу, явно тронутый новой интонацией, прозвучавшей в его голосе.
— Подождите, — продолжал граф, — я хочу сказать все, что думаю. Сударь, вы достойны быть наследником великого рода. Я могу негодовать на вас, но не могу не уважать. Вы — честный человек. Альбер, дайте мне руку.
То был сладостный миг для них обоих, миг, какого, пожалуй, ещё не бывало в их жизни, подчинённой унылому этикету. Граф испытывал гордость за сына и мысленно говорил себе, что и он был таким в его годы. А до Альбера только сейчас стал доходить смысл того, что произошло между ними. Они долго стояли, не разжимая рук, словно у них не было на это сил, и оба молчали.
Наконец г-н де Коммарен вновь уселся под генеалогическим древом и тихо сказал:
— Альбер, я прошу вас оставить меня. Мне нужно побыть одному, чтобы все обдумать и немного привыкнуть к чудовищному удару, — а когда молодой человек затворил дверь, граф тихо проговорил, как бы отвечая своим тайным мыслям: — Господи, что будет со мною, если он, на которого я возлагал все свои надежды, покинет меня? И каким окажется тот, другой?
Когда Альбер вышел от графа, на его лице ещё отражались следы бурных переживаний нынешнего вечера. Слуги, мимо которых он проходил, внимательно приглядывались к нему, тем паче что до них донеслись отзвуки особенно бурных эпизодов ссоры.
— Ну вот, — произнёс старый ливрейный лакей, три десятка лет прослуживший в доме, — господин граф опять устроил сыну достойный сожаления скандал. Старик прямо как бешеный.
— Я почуял недоброе уже за обедом, — сообщил графский камердинер, — господин граф сдерживался, чтобы не начинать при мне, но глаза у него так и сверкали.
— А с чего это они?
— Кто их знает? Ни с чего, из-за дури какой-нибудь. Господин Дени, перед которым они не сдерживаются, говорил мне, что они, бывает, часами, точно псы, грызутся из-за вещей, которые он даже в толк взять не может.
— Ха! — воскликнул юный шалопай, которого натаскивали, чтобы в будущем он мог служить в комнатах. — Будь я на месте виконта, я своему папаше так бы ответил…
— Жозеф, друг мой, — наставительно произнёс ливрейный лакей, — вы просто дурак. Натурально, вы можете послать своего папашу к черту, но ведь вы не надеетесь получить от него даже пяти су и к тому же легко умеете добыть себе пропитание. А вот господин виконт… Вы можете мне сказать, на что он годен и что умеет делать? Бросьте-ка его в Париже с условием, что единственным его капиталом будет пара холёных рук, и тогда посмотрим!
— Ну и что? У него же есть поместья, оставленные матерью, — возразил, как истый нормандец, Жозеф.
— И потом я не понимаю, — удивился камердинер, — чем господин граф недоволен. У него примерный сын. Будь у меня такой, мне просто не на что было бы сердиться. Вот когда я служил у маркиза де Куртивуа, там совсем другое дело. У маркиза были все основания каждое утро быть недовольным. Его старший сын — он приятель виконта и несколько раз приезжал сюда — чистая прорва в смысле денег. Свернуть шею тысячефранковому билету ему проще, чем Жозефу выкурить трубку.
— Так ведь маркиз не больно-то богат, — вступил низенький старичок, принятый на место недели две назад. — Сколько у него может быть? Тысяч шестьдесят ренты, не больше.
— Потому-то он и бесится. Каждый день его старший что-нибудь выкидывает. В городе у него квартира, он то там, то здесь, ночи напролёт пьёт и играет, а уж с актрисками такое устраивал, что приходилось вмешиваться полиции. Не говоря уж о том, что официанты сотни раз привозили его в фиакре из ресторанов мертвецки пьяного, и мне приходилось тащить его на себе в спальню и укладывать в постель.
— Черт! — с восторгом произнёс Жозеф. — Быть в услужении у него, наверно, не так уж плохо!
— Это как посмотреть. Выиграв в карты, он спокойно отвалит тебе целый луидор, да только он все время проигрывает, а когда напивается, распускает руки. Правда, надо отдать ему справедливость, сигары у него превосходные. Одним словом, сущий разбойник. В сравнении с ним господин виконт просто скромная барышня. Да, за упущения он спрашивает строго, но никогда не разозлится и не изругает человека.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58