Г-н Дабюрон закрыл лицо руками, он не хотел, чтобы Клер видела, какие чувства нахлынули на него.
«Как она его любит! — твердил он про себя. — Как она его любит!»
Мыслями он унёсся далеко. На душе у него было мрачно. Его невыносимо терзала ревность.
Как счастлив был бы он, окажись он предметом столь непобедимой страсти! Чем бы он не пожертвовал ради этого! В его груди тоже билось молодое пылкое сердце, ему тоже была ведома исступлённая жажда любви. Но кого это волновало? Его уважали, почитали, быть может, боялись, но не любили и не полюбят никогда. А разве он этого не достоин? Почему столько людей проживают свой век, так и не удостоившись любви, в то время как другие, подчас куда менее достойные, словно наделены магической силой привлекать, обольщать, очаровывать, возбуждать слепое и неистовое чувство, которое готово на жертвы, чтобы добиться признания и взаимности? Неужели у женщин нет ни разума, ни здравого смысла?
Молчание мадемуазель д'Арланж вернуло его к действительности.
Он поднял на неё взгляд. После недавнего бурного возбуждения она обессилела и, упав в кресло, еле дышала, так что г-н Дабюрон встревожился, не стало ли ей дурно. Он поспешно протянул руку к звонку на письменном столе, желая позвать на помощь. Но Клер заметила и предупредила его жест.
— Что вы хотите делать? — спросила она.
— Мне показалось, вам дурно, — пробормотал он, — и я хотел…
— Нет, пустяки, сударь, — отвечала она. — На вид я слабая, но на самом деле это неправда: я сильная, так и знайте, я очень сильная. Да, я страдаю, я и не подозревала, что на свете бывает такое страдание. Для девушки слишком мучительно переступить через свою стыдливость. Радуйтесь, сударь, я разодрала все покровы, и вы могли читать в самой глубине моего сердца. Но я об этом не жалею, я пошла на это ради него. Раскаиваюсь я лишь в том, что унизилась до того, чтобы его защищать. Меня толкнули на это ваши заверения. Альбер простит мне эту оскорбительную для него защиту. Такие, как он, не нуждаются в оправданиях, они нуждаются лишь в доказательствах своей невиновности. И с божьей помощью я сумею её доказать.
Мадемуазель д'Арланж приподнялась, словно собираясь уходить, но г-н Дабюрон жестом остановил её.
Упорствуя в своём заблуждении, он полагал, что с его стороны нехорошо было бы оставить несчастной девушке хоть тень иллюзии. Начав свои разоблачения, он воображал, что долг велит ему довести их до конца. Он совершенно искренне был убеждён, что тем самым спасёт Клер от неё самой и избавит от грядущих жгучих сожалений. Хирург, который приступил к мучительной операции, не бросает её незавершённой потому только, что больной отбивается и кричит от боли.
— Как это ни тягостно, мадемуазель… — начал он.
Но Клер не дала ему продолжить.
— Довольно, сударь, — произнесла она, — все, что бы вы ни сказали, бесполезно. Я уважаю ваше злополучное убеждение, но взамен прошу вас считаться и с моим. Если вы в самом деле мне друг, я скажу вам только: помогите мне спасти его. Но вы, конечно, не захотите…
Надо признать, Клер сделала все, чтобы разозлить незадачливого следователя. Доказательства, порождённые её любовью, были сходны с теми, что были порождены логикой папаши Табаре. Женщины не рассуждают и не анализируют, они чувствуют и верят. Вместо того чтобы спорить, они утверждают. В этом и кроется, быть может, их превосходство. С точки зрения Клер, г-н Дабюрон, думающий иначе, чем она, становился её врагом, и она обращалась с ним, как с врагом.
Следователь почувствовал себя оскорблённым. Терзаемый, с одной стороны, угрызениями не вполне спокойной совести, с другой, убеждениями, колеблясь между страстью и долгом, опутанный правилами своего ремесла, он был не способен рассуждать здраво. Уже три дня он вёл себя, словно упрямый ребёнок. Зачем он с таким упорством не желал признавать, что Альбер может оказаться невиновным? Ведь на расследование это не повлияло бы. А он, всегда такой благосклонный к обвиняемым, на сей раз не допускал мысли о возможной ошибке.
— Если бы вам, мадемуазель, были известны доказательства, которыми я располагаю, — произнёс он холодным тоном, в котором чувствовалось старание не поддаваться гневу, — если бы я познакомил вас с ними, у вас не осталось бы надежды.
— Изложите их, — повелительно сказала Клер.
— Вы этого желаете, мадемуазель? Извольте. Я представлю вам, раз вы настаиваете, все доказательства, собранные правосудием, я всецело в вашем распоряжении, можете не сомневаться. Но стоит ли перечислять улики? Среди них есть одна, решающая, которой вполне достаточно. Убийство произошло во вторник вечером, накануне поста, а обвиняемый не в состоянии рассказать, где он был в этот вечер. Между тем он уходил из дому и вернулся только в два часа ночи, в грязной разорванной одежде, в изодранных перчатках.
— Довольно, сударь, довольно! — перебила Клер, глаза у которой радостно заблестели. — Вы сказали, это было вечером в канун поста?
— Да, мадемуазель.
— Я ни минуты не сомневалась! — торжествующе воскликнула она. — Я же вам говорила: он не может оказаться преступником.
Она сложила руки, и по губам её было видно, что она молится.
И пока она в порыве благодарности возносила богу молитву, её просветлённое лицо выражало истовую веру — такие лица мы видим на картинах итальянских мастеров.
Следователь так растерялся, что не в силах был даже восхититься этим зрелищем. Он ждал объяснений и, не выдержав, спросил:
— Так в чем же дело?
— Сударь, — отвечала Клер, — вашей главной улики, если она состоит именно в этом, больше не существует. Весь тот вечер, о котором вы говорили, Альбер провёл со мной.
— С вами? — ахнул следователь.
— Да, у меня дома.
Г-н Дабюрон был оглушён. Уж не грезит ли он? У него опустились руки.
— Как! — переспросил он. — Виконт был у вас, ваша бабушка, ваша гувернантка, ваши слуги его видели, с ним говорили?
— Нет, сударь. Он пришёл и ушёл втайне. Он хотел остаться незамеченным, ему надо было повидаться со мной наедине.
— А-а! — протянул следователь со вздохом облегчения.
Этот вздох означал: «Все объяснилось. Но это уж чересчур. Она хочет его спасти, рискуя запятнать своё доброе имя. Бедная девушка! Она выдумала это свидание только что».
Однако мадемуазель д'Арланж истолковала его восклицание совершенно иначе. Она вообразила, что г-н Дабюрон удивляется, почему она согласилась принять Альбера.
— Ваше удивление оскорбительно для меня, сударь, — сказала она.
— Мадемуазель!
— Девушка, принадлежащая к такому роду, как мой, может безбоязненно принимать своего жениха, зная, что ей не придётся краснеть.
При этом она залилась румянцем стыда, горя и ярости. Г-н Дабюрон становился ей ненавистен.
— Я не имел в виду ничего оскорбительного, мадемуазель, — отвечал следователь. — Не понимаю только, с какой стати было господину де Коммарену приходить к вам украдкой, если вам вскоре предстоит вступить в брак, и это даёт ему право открыто посещать вас в любое время. Не понимаю также, каким образом, будучи у вас, он мог привести свою одежду в тот вид, в каком мы её обнаружили.
— Значит, сударь, — с горечью заметила Клер, — вы сомневаетесь в моих словах?
— Мадемуазель, бывают такие обстоятельства…
— Вы подозреваете меня во лжи, сударь. Знайте же, что, будь мы виновны, мы не опустились бы до оправданий. От нас не услышали бы ни просьб, ни мольбы о пощаде.
Её высокомерный, враждебный тон не мог не возмутить следователя. Что она себе позволяет! А все лишь потому, что он не дал себя провести.
— Прежде всего, мадемуазель, — сурово отвечал он, — я судебный следователь и обязан исполнять свой долг. Совершено преступление, все указывает на то, что виновен в этом господин Альбер де Коммарен, и я его арестовываю. Допрашиваю, обнаруживаю тяжкие улики. Вы уверяете, что они ложны, этого недостаточно. Пока вы обращались ко мне, как к другу, я слушал вас с добротой и мягкостью. Но теперь вы говорите со следователем, и я как следователь отвечаю вам: докажите!
— Даю слово, сударь!
— Докажите!
Мадемуазель д'Арланж медленно поднялась, не сводя с него изумлённого, недоверчивого взгляда.
— Неужели вы были бы рады, сударь, — спросила она, — если бы Альбер оказался преступником? Вам было бы приятно, если бы его осудили? Может быть, господин следователь, вы ненавидите обвиняемого, чья жизнь находится в ваших руках? Можно подумать, что так оно и есть. Готовы ли вы поручиться за свою беспристрастность? Не перевешивают ли одну из чаш ваших весов кое-какие воспоминания? Не пытаетесь ли вы во всеоружии закона преследовать соперника?
— Это уже слишком! — возмутился следователь. — Да, слишком!
— Сознаёте ли вы, — холодно продолжала Клер, — что мы оказались в необычном и смертельно опасном положении? В своё время, помнится, вы признались мне в любви. Ваше чувство показалось мне искренним и глубоким, оно меня тронуло. Мне пришлось его отвергнуть, потому что я любила другого, но я вас пожалела. И вот теперь этот другой обвиняется в убийстве, а вы расследуете преступление. Я очутилась между вами двумя, я прошу вас за него. Если вы согласились быть следователем, значит, вы готовы сделать для него все, что в ваших силах, а вы все делаете против!
Каждое слово Клер действовало на г-на Дабюрона, как пощёчина.
Она ли это говорит? Откуда эта внезапная отвага, подсказавшая ей речь, которая проникала ему в самое сердце?
— Мадемуазель, — сказал он, — горе ввело вас в заблуждение. Я не простил бы того, что вы говорите, никому, кроме вас одной. Неосведомлённость делает вас несправедливой. Вам кажется, что судьба Альбера зависит от меня, но вы ошибаетесь. Уговорить меня — пустяки, важно убедить других. Я вас знаю, и я вам верю, это естественно. Но поверят ли вам другие, когда вы придёте к ним с правдивым, для меня бесспорно правдивым свидетельством, которое им покажется неправдоподобным?
На глазах у Клер выступили слезы.
— Если я несправедливо оскорбила вас, сударь, — сказала она, — простите меня: горе ожесточает.
— Вы не можете меня оскорбить, мадемуазель, — возразил следователь. — Я вам уже сказал, что всецело вам предан.
— Тогда, сударь, помогите мне доказать, что моё утверждение правдиво. Я вам все расскажу.
Г-н Дабюрон был твёрдо убеждён, что Клер хочет сыграть на его доверчивости. Однако её уверенность его удивляла. Он терялся в догадках, какую басню она изобретёт.
— Сударь, — начала Клер, — вам известно, какие препятствия встали перед нами с Альбером, когда мы захотели пожениться. Господин де Коммарен не желал признать меня дочерью, потому что я бедна, у меня ничего нет. Альберу пришлось бороться несколько лет, чтобы сломить сопротивление отца. Граф дважды уступал и дважды брал слово назад, говоря, что оно было вырвано у него силой. Наконец месяц назад он внезапно дал согласие. Но его колебания, отсрочки, оскорбительные отказы успели глубоко обидеть мою бабушку. Вы знаете, как она обидчива, но я должна признать, что в этом случае она права. И хотя день свадьбы был уже назначен, маркиза объявила, что не желает меня компрометировать и выставлять нас обеих в невыгодном свете и не допустит, чтобы о нас говорили, будто мы торопим этот брак, в общественном мнении столь блестящий, что может навлечь на нас упрёки в суетности или корыстолюбии. Вот она и решила, что до оглашения мы будем видеться с Альбером не чаще чем через день, два часа после обеда, причём только в её присутствии. Переубедить её нам не удалось.
И вот в воскресенье утром мне принесли записку от Альбера. Он сообщал, что важные дела помешают ему прийти, хотя в этот день мы его ждали. Что могло его задержать? Я предчувствовала беду. На другой день я ждала его с нетерпением и тревогой, но явился его лакей и принёс мадемуазель Шмидт письмо для меня. В этом письме Альбер умолял меня о свидании.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58