Он заявил мне, что решился уступить все права Ноэлю. Я, напротив, стоял на том, что необходимо во что бы то ни стало заключить полюбовное соглашение. Альбер посмел мне перечить. Как ни старался я склонить его на свою точку зрения, все было бесполезно. Напрасно я пытался играть на самых, как мне казалось, чувствительных струнах его сердца. Он твёрдо объявил, что откажется даже вопреки моей воле и удовлетворится теми скромными средствами существования, которые я соглашусь ему обеспечить. Я предпринял ещё одну попытку переубедить его, говоря, что этот шаг сделает невозможной женитьбу, которой он пылко желает вот уже два года, но он отвечал, что уверен в чувствах своей невесты мадемуазель д'Арланж.
Для следователя это имя прозвучало, как пушечный выстрел.
Он так и подскочил в кресле.
Чувствуя, что краснеет, он схватил со стола первую попавшуюся папку и, чтобы скрыть смущение, поднёс её к самому лицу, словно пытаясь прочитать неразборчиво написанное слово.
Теперь он начинал понимать, за какую задачу взялся. Он чувствовал, что волнуется, как ребёнок, что обычное спокойствие и проницательность изменили ему. Он сознавал, что способен совершить какой угодно промах. И зачем он ввязался в это расследование? Он хотел сохранить беспристрастие, но разве это зависит от его желания, разве это в его власти?
Он был бы рад отложить беседу с графом, но это уже было невозможно. Опыт следователя подсказывал ему, что это обернётся новой ошибкой. Поэтому он продолжил тягостный разговор и задал вопрос:
— Итак, господин виконт обнаружил, вне всякого сомнения, весьма благородные чувства, и все же не упоминал ли он в разговоре с вами о вдове Леруж?
— Упоминал, — отозвался граф, который, казалось, внезапно вспомнил некую подробность, прежде представлявшуюся ему незначительной, — определённо упоминал.
— Должно быть, он утверждал, что свидетельство этой женщины сделает всякую борьбу с господином Жерди бесполезной.
— Именно, сударь. Не говоря уже о его собственном желании, он отказывался исполнить мою волю, ссылаясь как раз на Клодину.
— Прошу вас, господин граф, со всей возможной точностью передать мне ваш разговор с виконтом. Будьте добры, напрягите память и постарайтесь пересказать как можно точнее, что он сказал.
Г-н де Коммарен без особых затруднений последовал этой просьбе. К нему уже начало возвращаться спасительное спокойствие. Пульс, участившийся из-за перипетий допроса, стал ровным, как прежде. Мысли графа прояснились, и сцена, разыгравшаяся накануне вечером, припомнилась ему до мельчайших подробностей. У него в ушах ещё звучали интонации Альбера, он ещё видел выражение его лица.
Во время рассказа, необычайно живого, точного и ясного, убеждение г-на Дабюрона все крепло.
Следователя восстанавливало против Альбера именно то, что накануне вызвало восхищение графа.
"Поразительная комедия! — думал он. — Решительно, папаша Табаре видит людей насквозь. Этот молодой человек обладает не только немыслимой дерзостью, но и дьявольской изворотливостью. Поистине его вдохновлял гений злодейства. Это чудо, что мы сумели его разоблачить. Как он все предвидел и подготовил! Как искусно провёл разговор с отцом, чтобы ввести графа в заблуждение на случай, если произойдёт непредвиденное! Каждая его фраза, тщательно обдуманная, должна отвести от него подозрение. И как тонко он осуществил свой замысел! Как позаботился о деталях! Не упустил ничего, даже изысканного дуэта с любимой женщиной. Неужели он в самом деле предупредил Клер? Возможно.
Я мог бы это узнать, но придётся встречаться, разговаривать с ней… Бедняжка! Полюбить подобного человека! Но теперь его замысел просто очевиден. Спор с графом — это его спасительная соломинка. Он и ни к чему не обязывает, и позволяет выиграть время.
Вероятно, Альбер ещё немного поупрямился бы, а потом сдался на уговоры отца. Ещё и поставил бы себе в заслугу свою уступчивость, потребовал бы вознаграждения за то, что снизошёл к просьбам графа. А когда Ноэль явился бы со своими обличениями, он столкнулся бы с господином де Коммареном-старшим, который бы все дерзко отрицал и вежливо спровадил его, а если бы понадобилось, то и велел бы выгнать взашей, как самозванца и обманщика".
Поразительно, хотя и объяснимо, то, что г-н де Ком-марен, рассказывая, пришёл к тому же, что и следователь, к таким же или весьма близким выводам.
В самом деле, почему Альбер так настойчиво поминал Клодину? Граф прекрасно помнил, что в запальчивости бросил ему: «Кто же решится на такой великодушный шаг ради собственного удовольствия?» Теперь это благородное бескорыстие разъяснилось.
Когда граф завершил рассказ, г-н Дабюрон заключил:
— Благодарю вас, сударь. Не могу пока сообщить ничего определённого, но у правосудия есть весьма основательные причины предполагать, что во время описанной вами сцены виконт Альбер, как искусный комедиант, сыграл заранее заученную роль.
— И прекрасно сыграл, — прошептал граф. — Ему удалось меня обмануть…
Его прервало появление Ноэля, который вошёл, держа в руках чёрный шагреневый портфель с монограммой.
Адвокат поклонился старому аристократу, а тот встал и отошёл в другой конец комнаты, чтобы не мешать разговору.
— Сударь, — вполголоса обратился Ноэль к следователю, — все письма вы найдёте в этом портфеле. Прошу вашего позволения удалиться как можно скорее, потому что госпоже Жерди час от часу делается все хуже.
Последние слова Ноэль произнёс несколько громче, и граф их услышал. Он вздрогнул; ему стоило невероятных усилий удержаться от вопроса, рвущегося у него из самого сердца.
— И все же, господа, вам придётся уделить мне минуту, — отвечал следователь.
Г-н Дабюрон поднялся с кресла и, взяв адвоката за руку, подвёл его к графу.
— Господин де Коммарен, — произнёс он, — имею честь представить вам господина Ноэля Жерди.
Вероятно, г-н де Коммарен готов был к подобному повороту событий, потому что ни один мускул у него на лице не дрогнул, он остался невозмутим. Что до Ноэля, то у него был такой вид, словно на него обрушился потолок: он пошатнулся и ему пришлось опереться на спинку стула.
Отец и сын застыли друг перед другом; со стороны могло показаться, что каждый думает о своём, но в действительности оба хмуро и недоверчиво приглядывались друг к другу, и каждый пытался проникнуть в мысли другого.
Г-н Дабюрон ждал большего от театрального эффекта, замысленного им, когда граф вошёл в его кабинет. Он льстил себе надеждой, что это внезапное знакомство повлечёт за собой бурную патетическую сцену, которая не оставит его клиентам времени на размышления. Граф распахнёт объятия, Ноэль бросится ему на грудь, и для полного признания отцовства останется лишь дожидаться официального решения суда.
Его надежды были развеяны чопорностью графа и смятением Ноэля. Поэтому он счёл своим долгом вмешаться.
— Господин граф, — с упрёком произнёс он, — вы сами только что признали, что господин Жерди — ваш законный сын.
Г-н де Коммарен не отвечал; казалось, он не слышал. Ноэль, собравшись с духом, осмелился заговорить первым.
— Сударь, — пролепетал он, — я не в обиде на вас…
— Вы можете обращаться ко мне «отец», — перебил надменный старик голосом, в котором не звучало ни намёка на волнение или нежность.
Затем, обратившись к следователю, он спросил:
— Я ещё нужен вам, сударь?
— Вам остаётся выслушать ваши показания, — отвечал г-н Дабюрон, — и подписать, если вы сочтёте их записанными точно. Читайте, Констан.
Долговязый протоколист совершил полуоборот на стуле и начал читать. У него была совершенно неповторимая манера бубнить то, что запечатлели его каракули. Читал он страшно быстро, частил, не обращая внимания ни на точки, ни на запятые, ни на вопросы, ни на ответы. Он просто тараторил, пока хватало дыхания, затем набирал в грудь побольше воздуха и опять принимался за своё. При его чтении все невольно представляли себе ныряльщика, который время от времени высовывает голову из воды, вдыхает воздух и снова погружается. Никто, кроме Ноэля, не вслушивался в это чтение, словно бы нарочито неразборчивое. Ноэль же извлёк из него много важных для себя сведений.
Наконец Констан произнёс сакраментальные слова «в удостоверение чего и т.д.», завершающие все протоколы во Франции. Он поднёс графу перо, и тот без колебаний, молча поставил свою подпись.
Затем старый аристократ обернулся к Ноэлю.
— Я не вполне здоров, — сказал он. — Посему придётся вам, сын мой, — на этих словах он сделал ударение, — проводить вашего отца до кареты.
Молодой адвокат торопливо приблизился и, просияв, подставил руку отцу, на которую тот опёрся.
Когда они вышли, г-н Дабюрон не удержался и дал волю любопытству. Он подбежал к двери, приотворил её и выглянул в галерею.
Граф и Ноэль ещё не дошли до конца галереи. Шагали они медленно.
Граф тяжело, с трудом передвигал ноги; адвокат шёл рядом маленькими шажками, слегка склонившись к старику, и в каждом его движении сквозила забота.
Следователь не покидал своего наблюдательного пункта, пока они не исчезли из виду за поворотом галереи. После этого с глубоким вздохом вернулся за стол.
«Как бы то ни было, — подумал он, — я содействовал счастью одного человека. Не так уж безнадёжно плох этот день».
Но предаваться раздумьям было некогда, часы летели. Ему хотелось как можно скорее допросить Альбера, а кроме того, следовало выслушать показания нескольких слуг из особняка Коммаренов и доклад комиссара полиции, производившего арест.
Слуги, уже давно ждавшие своей очереди, были без промедления введены, один за другим, в кабинет. Им было почти нечего сказать, однако каждое свидетельство добавляло новые улики. Нетрудно было понять, что все верили в виновность хозяина.
Поведение Альбера с начала этой роковой недели, малейшее его слово, самый незначительный жест — все было отмечено, растолковано и истолковано.
Человек, живущий в окружении тридцати слуг, — это все равно что насекомое в стеклянной банке под лупой натуралиста.
Ни один его шаг не ускользнёт от наблюдения, ему едва ли удастся сохранить что-либо в секрете, а если и удастся, то все равно окружающие будут знать, что у него есть какой-то секрет. С утра до вечера он остаётся мишенью для тридцати пар глаз, жадно следящих за мельчайшими движениями его лица.
Итак, следователь в изобилии получил те мелкие подробности, которые на первый взгляд кажутся незначительными, но самая пустячная из которых в судебном заседании может вдруг обернуться вопросом жизни и смерти.
Комбинируя, сравнивая и сопоставляя показания, г-н Дабюрон проследил жизнь подозреваемого час за часом, начиная с воскресного утра.
Итак, утром, едва Ноэль ушёл, виконт позвонил и отдал распоряжение отвечать всем без различия посетителям, что он отбыл в деревню.
С этой минуты весь дом заметил, что хозяину, как говорится, не по себе: не то он не в духе, не то захворал.
Днём он не выходил из библиотеки и приказал подать обед туда. За обедом съел только овощной суп да кусочек камбалы в белом вине.
За едой сказал дворецкому: «Велите повару в другой раз положить побольше пряностей в этот соус». Потом бросил как бы в сторону: «Впрочем, к чему это?» Вечером отпустил всех собственных слуг, сказав им: «Сходите куда-нибудь, развлекитесь!» Категорически запретил входить к нему в покои, если только он не позвонит.
На другой день, в понедельник, он встал лишь в полдень, хотя обыкновенно поднимался очень рано. Жаловался на сильнейшую головную боль и тошноту. Все же выпил чашку чая. Велел подать карету, но тут же отменил своё распоряжение. Любен, его камердинер, слышал, как хозяин сказал: «Сколько можно колебаться!» — а несколько мгновений спустя: «Пора с этим покончить». Затем виконт сел писать.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58
Для следователя это имя прозвучало, как пушечный выстрел.
Он так и подскочил в кресле.
Чувствуя, что краснеет, он схватил со стола первую попавшуюся папку и, чтобы скрыть смущение, поднёс её к самому лицу, словно пытаясь прочитать неразборчиво написанное слово.
Теперь он начинал понимать, за какую задачу взялся. Он чувствовал, что волнуется, как ребёнок, что обычное спокойствие и проницательность изменили ему. Он сознавал, что способен совершить какой угодно промах. И зачем он ввязался в это расследование? Он хотел сохранить беспристрастие, но разве это зависит от его желания, разве это в его власти?
Он был бы рад отложить беседу с графом, но это уже было невозможно. Опыт следователя подсказывал ему, что это обернётся новой ошибкой. Поэтому он продолжил тягостный разговор и задал вопрос:
— Итак, господин виконт обнаружил, вне всякого сомнения, весьма благородные чувства, и все же не упоминал ли он в разговоре с вами о вдове Леруж?
— Упоминал, — отозвался граф, который, казалось, внезапно вспомнил некую подробность, прежде представлявшуюся ему незначительной, — определённо упоминал.
— Должно быть, он утверждал, что свидетельство этой женщины сделает всякую борьбу с господином Жерди бесполезной.
— Именно, сударь. Не говоря уже о его собственном желании, он отказывался исполнить мою волю, ссылаясь как раз на Клодину.
— Прошу вас, господин граф, со всей возможной точностью передать мне ваш разговор с виконтом. Будьте добры, напрягите память и постарайтесь пересказать как можно точнее, что он сказал.
Г-н де Коммарен без особых затруднений последовал этой просьбе. К нему уже начало возвращаться спасительное спокойствие. Пульс, участившийся из-за перипетий допроса, стал ровным, как прежде. Мысли графа прояснились, и сцена, разыгравшаяся накануне вечером, припомнилась ему до мельчайших подробностей. У него в ушах ещё звучали интонации Альбера, он ещё видел выражение его лица.
Во время рассказа, необычайно живого, точного и ясного, убеждение г-на Дабюрона все крепло.
Следователя восстанавливало против Альбера именно то, что накануне вызвало восхищение графа.
"Поразительная комедия! — думал он. — Решительно, папаша Табаре видит людей насквозь. Этот молодой человек обладает не только немыслимой дерзостью, но и дьявольской изворотливостью. Поистине его вдохновлял гений злодейства. Это чудо, что мы сумели его разоблачить. Как он все предвидел и подготовил! Как искусно провёл разговор с отцом, чтобы ввести графа в заблуждение на случай, если произойдёт непредвиденное! Каждая его фраза, тщательно обдуманная, должна отвести от него подозрение. И как тонко он осуществил свой замысел! Как позаботился о деталях! Не упустил ничего, даже изысканного дуэта с любимой женщиной. Неужели он в самом деле предупредил Клер? Возможно.
Я мог бы это узнать, но придётся встречаться, разговаривать с ней… Бедняжка! Полюбить подобного человека! Но теперь его замысел просто очевиден. Спор с графом — это его спасительная соломинка. Он и ни к чему не обязывает, и позволяет выиграть время.
Вероятно, Альбер ещё немного поупрямился бы, а потом сдался на уговоры отца. Ещё и поставил бы себе в заслугу свою уступчивость, потребовал бы вознаграждения за то, что снизошёл к просьбам графа. А когда Ноэль явился бы со своими обличениями, он столкнулся бы с господином де Коммареном-старшим, который бы все дерзко отрицал и вежливо спровадил его, а если бы понадобилось, то и велел бы выгнать взашей, как самозванца и обманщика".
Поразительно, хотя и объяснимо, то, что г-н де Ком-марен, рассказывая, пришёл к тому же, что и следователь, к таким же или весьма близким выводам.
В самом деле, почему Альбер так настойчиво поминал Клодину? Граф прекрасно помнил, что в запальчивости бросил ему: «Кто же решится на такой великодушный шаг ради собственного удовольствия?» Теперь это благородное бескорыстие разъяснилось.
Когда граф завершил рассказ, г-н Дабюрон заключил:
— Благодарю вас, сударь. Не могу пока сообщить ничего определённого, но у правосудия есть весьма основательные причины предполагать, что во время описанной вами сцены виконт Альбер, как искусный комедиант, сыграл заранее заученную роль.
— И прекрасно сыграл, — прошептал граф. — Ему удалось меня обмануть…
Его прервало появление Ноэля, который вошёл, держа в руках чёрный шагреневый портфель с монограммой.
Адвокат поклонился старому аристократу, а тот встал и отошёл в другой конец комнаты, чтобы не мешать разговору.
— Сударь, — вполголоса обратился Ноэль к следователю, — все письма вы найдёте в этом портфеле. Прошу вашего позволения удалиться как можно скорее, потому что госпоже Жерди час от часу делается все хуже.
Последние слова Ноэль произнёс несколько громче, и граф их услышал. Он вздрогнул; ему стоило невероятных усилий удержаться от вопроса, рвущегося у него из самого сердца.
— И все же, господа, вам придётся уделить мне минуту, — отвечал следователь.
Г-н Дабюрон поднялся с кресла и, взяв адвоката за руку, подвёл его к графу.
— Господин де Коммарен, — произнёс он, — имею честь представить вам господина Ноэля Жерди.
Вероятно, г-н де Коммарен готов был к подобному повороту событий, потому что ни один мускул у него на лице не дрогнул, он остался невозмутим. Что до Ноэля, то у него был такой вид, словно на него обрушился потолок: он пошатнулся и ему пришлось опереться на спинку стула.
Отец и сын застыли друг перед другом; со стороны могло показаться, что каждый думает о своём, но в действительности оба хмуро и недоверчиво приглядывались друг к другу, и каждый пытался проникнуть в мысли другого.
Г-н Дабюрон ждал большего от театрального эффекта, замысленного им, когда граф вошёл в его кабинет. Он льстил себе надеждой, что это внезапное знакомство повлечёт за собой бурную патетическую сцену, которая не оставит его клиентам времени на размышления. Граф распахнёт объятия, Ноэль бросится ему на грудь, и для полного признания отцовства останется лишь дожидаться официального решения суда.
Его надежды были развеяны чопорностью графа и смятением Ноэля. Поэтому он счёл своим долгом вмешаться.
— Господин граф, — с упрёком произнёс он, — вы сами только что признали, что господин Жерди — ваш законный сын.
Г-н де Коммарен не отвечал; казалось, он не слышал. Ноэль, собравшись с духом, осмелился заговорить первым.
— Сударь, — пролепетал он, — я не в обиде на вас…
— Вы можете обращаться ко мне «отец», — перебил надменный старик голосом, в котором не звучало ни намёка на волнение или нежность.
Затем, обратившись к следователю, он спросил:
— Я ещё нужен вам, сударь?
— Вам остаётся выслушать ваши показания, — отвечал г-н Дабюрон, — и подписать, если вы сочтёте их записанными точно. Читайте, Констан.
Долговязый протоколист совершил полуоборот на стуле и начал читать. У него была совершенно неповторимая манера бубнить то, что запечатлели его каракули. Читал он страшно быстро, частил, не обращая внимания ни на точки, ни на запятые, ни на вопросы, ни на ответы. Он просто тараторил, пока хватало дыхания, затем набирал в грудь побольше воздуха и опять принимался за своё. При его чтении все невольно представляли себе ныряльщика, который время от времени высовывает голову из воды, вдыхает воздух и снова погружается. Никто, кроме Ноэля, не вслушивался в это чтение, словно бы нарочито неразборчивое. Ноэль же извлёк из него много важных для себя сведений.
Наконец Констан произнёс сакраментальные слова «в удостоверение чего и т.д.», завершающие все протоколы во Франции. Он поднёс графу перо, и тот без колебаний, молча поставил свою подпись.
Затем старый аристократ обернулся к Ноэлю.
— Я не вполне здоров, — сказал он. — Посему придётся вам, сын мой, — на этих словах он сделал ударение, — проводить вашего отца до кареты.
Молодой адвокат торопливо приблизился и, просияв, подставил руку отцу, на которую тот опёрся.
Когда они вышли, г-н Дабюрон не удержался и дал волю любопытству. Он подбежал к двери, приотворил её и выглянул в галерею.
Граф и Ноэль ещё не дошли до конца галереи. Шагали они медленно.
Граф тяжело, с трудом передвигал ноги; адвокат шёл рядом маленькими шажками, слегка склонившись к старику, и в каждом его движении сквозила забота.
Следователь не покидал своего наблюдательного пункта, пока они не исчезли из виду за поворотом галереи. После этого с глубоким вздохом вернулся за стол.
«Как бы то ни было, — подумал он, — я содействовал счастью одного человека. Не так уж безнадёжно плох этот день».
Но предаваться раздумьям было некогда, часы летели. Ему хотелось как можно скорее допросить Альбера, а кроме того, следовало выслушать показания нескольких слуг из особняка Коммаренов и доклад комиссара полиции, производившего арест.
Слуги, уже давно ждавшие своей очереди, были без промедления введены, один за другим, в кабинет. Им было почти нечего сказать, однако каждое свидетельство добавляло новые улики. Нетрудно было понять, что все верили в виновность хозяина.
Поведение Альбера с начала этой роковой недели, малейшее его слово, самый незначительный жест — все было отмечено, растолковано и истолковано.
Человек, живущий в окружении тридцати слуг, — это все равно что насекомое в стеклянной банке под лупой натуралиста.
Ни один его шаг не ускользнёт от наблюдения, ему едва ли удастся сохранить что-либо в секрете, а если и удастся, то все равно окружающие будут знать, что у него есть какой-то секрет. С утра до вечера он остаётся мишенью для тридцати пар глаз, жадно следящих за мельчайшими движениями его лица.
Итак, следователь в изобилии получил те мелкие подробности, которые на первый взгляд кажутся незначительными, но самая пустячная из которых в судебном заседании может вдруг обернуться вопросом жизни и смерти.
Комбинируя, сравнивая и сопоставляя показания, г-н Дабюрон проследил жизнь подозреваемого час за часом, начиная с воскресного утра.
Итак, утром, едва Ноэль ушёл, виконт позвонил и отдал распоряжение отвечать всем без различия посетителям, что он отбыл в деревню.
С этой минуты весь дом заметил, что хозяину, как говорится, не по себе: не то он не в духе, не то захворал.
Днём он не выходил из библиотеки и приказал подать обед туда. За обедом съел только овощной суп да кусочек камбалы в белом вине.
За едой сказал дворецкому: «Велите повару в другой раз положить побольше пряностей в этот соус». Потом бросил как бы в сторону: «Впрочем, к чему это?» Вечером отпустил всех собственных слуг, сказав им: «Сходите куда-нибудь, развлекитесь!» Категорически запретил входить к нему в покои, если только он не позвонит.
На другой день, в понедельник, он встал лишь в полдень, хотя обыкновенно поднимался очень рано. Жаловался на сильнейшую головную боль и тошноту. Все же выпил чашку чая. Велел подать карету, но тут же отменил своё распоряжение. Любен, его камердинер, слышал, как хозяин сказал: «Сколько можно колебаться!» — а несколько мгновений спустя: «Пора с этим покончить». Затем виконт сел писать.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58