— Мы, — просто ответил Коля. — Вернемся и займемся этим.
Трамвай остановился у скверика, перед вокзалом. Коля не был здесь десять лет — с того памятного дня, как первый раз ступил на перрон. Он с удивлением обнаружил, что здесь ничего не изменилось, как будто и не прошло десяти лет. То же здание вокзала — приземистое, неуклюжее. «Почему оно мне тогда показалось красивым?» — подумал Коля. Такие же, как тогда, люди — с мешками, чемоданами, перевязанными крест-накрест бельевыми веревками, плачущие дети, издерганные матери и обалдевшие от суеты милиционеры и железнодорожники. Единственное новшество, которое автоматически отметил Коля, заключалось в огромном транспаранте: «Товарищ! Твоя обязанность помочь главной стройке страны! Новый автозавод-гигант решено строить в районе Нижнего Новгорода!» Транспарант протянулся через весь фасад вокзала, но, казалось, на него никто не обращал внимания.
Маша перехватила Колин огорченный взгляд:
— Уже обиделся — вижу. Ну как же — никому нет дела до главной стройки страны. Что же, по-твоему, все должны стоять перед этим лозунгом и митинговать!
— Ты как всегда права, дорогая, — грустно пошутил Коля. — Только десять лет назад именно так и было бы. У тебя нет ощущения, что мы утрачиваем какие-то очень важные свойства, а? Ты не думала, почему мы их утрачиваем?
— Не знаю… — Маша задумалась. — Прошла радость победы, прошла острота. Революция стала повседневностью. Я неправа?
— Может быть, — кивнул Коля. — Только я не исключаю и другое. Многие думали, что революция — это «ура-ура» и сплошная романтика. А это работа. Подчас — изнурительная, грязная работа… без «спасибо», без чипов и орденов. Не всем это понятно, не всем по нутру. Ладно, при случае поспорим.
…Вагон брали штурмом. Коля влез через окно, бросил на обе верхние полки чемодан и вещмешок, потом втащил Машу:
— Ничего. — Он вытер пот со лба. — Это до Порошина. Там полегчает.
— Вне всякого сомнения, — саркастически улыбнулась Маша. — Вот тебе простой пример: до семнадцатого года можно было ездить вполне прилично.
— Ты же отлично понимаешь, — обиделся Коля, — последствия разрухи: вагонов мало, пути не в порядке. Вот если лет эдак через двадцать такое будет. Да нет, не будет. Не может быть!
— Дай бог, — сказала Маша. — Попробуем уснуть?
Это прозвучало как нелепая шутка. Словно в ответ на Машино предложение из соседней секции донеслись заливистые переборы гармошки, чей-то звонкий голос запел:
Петербургские трущобы,
А я на Крестовском родился,
По кабакам я долго шлялся
И темным делом занялся!
— Как бы нас не обчистили, — вздохнула Маша.
— Отскочат, — сказал Коля. — Не детский сад.
Усталось, бессонные ночи, измотанные нервы брали свое. Незаметно для себя Коля и Маша заснули мертвым сном. Вагон покачивало на стыках, галдеж, переливы гармошки, пение, дым махорки и дешевых папирос — все это подействовало, как самое сильное снотворное.
…Коля проснулся на станции — поезд стоял. Вдоль прохода, переступая через ноги, руки и головы, шел старичок проводник. В руках он держал грязный фонарь со стеариновой свечкой.
— Какая станция? — спросил Коля, зевая.
— Никольское, — отозвался проводник.
— Следующая — Балабино, — весело подтвердил снизу рыжеватый мужик в поддевке с тощим мешком за спиной. — А тебе какую надо?
Коля хотел было ответить, но вдруг всмотрелся и ахнул: рыжеватый был не кто иной, как деревенский дурачок Феденька — тот самый грельский Феденька, которого он, Коля, так зло ударил в свою последнюю памятную свалку с грельскими мужиками. «Однако он поумнел, — почему-то со смехом подумал Коля. — И совсем не изменился, будто и не прошло десяти лет. „Инфантильность — первый признак серьезного психического заболевания…“ — вспомнил Коля лекцию по судебной психиатрии. — „Значит, он болен? И был болен тогда? Ничего не понять…“
— Сейчас все лозунги в моде, — тараторил Феденька. — Я вот тоже лозунг сочинил — теснота сближает! Эй, мироед! — толкнул он могучего мужика на нижней скамейке. — Отзынь на три лаптя! Дай сесть! Садись, Вася, — Феденька освободил место для своего попутчика — бритого, лет пятидесяти, с невыразительным стертым лицом.
«Странный Вася, — продолжал размышлять Коля. Ему становилось все тревожнее и тревожнее. — Не к добру эта встреча. А собственно, почему? А черт его знает — почему. Или нет — ин-ту-и-ци-я! Вон оно, это трудное слово! Именно она! Феденька еще тогда, в Грели, вызывал неясную тревогу своей странностью, необъяснимыми поступками, жестокостью. У соседки собаку убил колом…»
— Вот и сидим рядом, — удовлетворенно сказал Феденька, — я, то есть сельский пролетарий, и Вася, то есть сельский интеллигент, и враг нашему делу — ты! — он зло ткнул мужика в плечо.
— Окстись! — испуганно отодвинулся тот. — Какой я тебе враг!
— Мне — не знаю, а вот РСФСР — это точно! — весело сказал Феденька. — Сколь у тебя земли, лошадей, а?
— Не твоя печаль! — побелел мужик. — Отстань!
— Угадал я, — удовлетворенно кивнул Феденька. — Вася, скажи ты.
— Ликвидировать любую зажиточную сволочь, — сказал Вася. — Вот очередная и главная задача Советской власти! Мы — республика бедных слоев населения. Нам богатых не надо. Не царский режим.
«А ведь они контры… — подумал Коля. — Провокаторы. Этот дуралей приедет к себе в деревню — такой бузы наведет. Ведь как будет? Он станет доказывать: „Говорят, мол! Сам слыхал“. Ах, как оно страшно, это „сам слыхал“. — Коля свесил голову вниз. Феденька заметил Колю:
— А я лично, гражданин, хочу мира. С другой стороны взять: режем друг друга, расстреливаем, а зачем? Мы — русские, мы друг с дружкой в мире жить должны! Правда, Вася?
— Россия — одна, — подтвердил бритый. — Она не для инородцев всяких. Она для русских!
— Русские тоже разные бывают, — не выдержал Коля.
— А разных — туда, — тихо сказал Вася. — К стенке заразу всякую.
— Вот! — кивнул Феденька. — Устами этого человека говорит народ! А ты, дядя, из каких будешь?
— Питерский, — сказал Коля. — Ладно, давай спать.
Маша спала как убитая. Она ничего не слышала.
Коля закрыл глаза. Сон навалился мгновенно, будто голову вдруг сунули в темный, душный мешок и наглухо завязали. «Нельзя спать. Нельзя… — вяло сопротивлялся Коля. — Мало ли что…»
Кто-то дернул его за ногу, повторил тихо:
— Спичек не найдется?
«Феденька», — догадался Коля.
— Спит, — услышал он удовлетворенный голос Феденьки. — Все в порядке.
— А может, не спит? — спросил Вася. — Проверь как следует.
Феденька стал на нижнюю полку и привычным отработанным движением указательного и большого пальца зажал Коле ноздри. Стало нечем дышать, но Коля решил вести игру до конца. Словно спросонья, он со всхлипыванием и криком хватнул ртом воздух, повернулся на бок и сладко захрапел.
Феденька спрыгнул на пол, ухмыльнулся:
— Как убитый…
Коля приоткрыл глаза. Феденька и Вася стояли в проходе. Слабо мерцал огарок свечи. Кто-то начинал бормотать — наверное, мучили в духоте кошмары. Потом снова воцарялось спокойствие.
— Кондратьев это, — с ненавистью сказал Феденька. — Я так понимаю: он теперь либо в ГПУ, либо в милиции. Сапоги его погляди. Он нам, не дай бог, всю обедню нарушит.
«Дурак я! — мысленно выругался Коля. — Надо же. А с другой стороны? Я же не в разведку еду! Я к себе домой. В отпуск!» Коля медленно сунул руку под пиджак, сжал рукоять кольта.
— Я его кончу, — тихо сказал Феденька, — а ты — его бабу.
Вася кивнул. Феденька вынул из кармана складной нож, нажал предохранитель. Выскочило длинное, обоюдоострое лезвие.
— А может, он эти сапоги на толкучке купил? — вдруг громко спросил Вася.
— Тише! — зашипел Феденька. — Все может быть. А в нашем деле — береженого и бог бережет. Давай, — он приблизился к Коле и долго всматривался. Коля уже из последних сил разыгрывал спящего — казалось, еще мгновение, и не выдержать. Феденька снова встал на полку, взмахнул рукой, и в ту же секунду Коля ударил его головой в лицо — это был старый, испытанный прием, который употребляли в драках преступники. У Коли не было другого выхода.
Феденька выронил нож, схватился за разбитое лицо и рухнул на пол.
— Бросай финку! — приказал Коля сообщнику Феденьки. — Не на того напоролись. Не по сапогам судить надо, фраера. — Коля на всякий случай решил разыграть маститого блатного. — Бросай, бросай, кусошник.
Вася увидел черное отверстие ствола и с воем рванулся к открытому окну. Вскочила Маша, заголосили пассажиры. Коля догнал Васю и в тот момент, когда тот, свесив ноги наружу, готов был спрыгнуть с поезда, ударил его рукояткой кольта по голове. Вася обмяк, Коля втащил его в вагон. Тут он и получил от Феденьки удар по почкам. Удар был сильный, профессиональный. Коля сразу же потерял сознание. Второго удара, уже ножом, он не почувствовал. На его счастье, вагон сильно качнуло, и клинок только скользнул вдоль ребер.
…Коля очнулся минут через десять. Над ним склонились насмерть перепуганная Маша, проводник и пассажиры. Все молчали. Коля открыл глаза, спросил:
— Где… Этот где?
— Убежал, — сказала Маша. — Спрыгнул на ходу и убежал. А второй здесь.
— Убил ты его, — вступил в разговор проводник.
— Толку что? — Коля попытался приподняться и застонал. — А Феденька научился бить, однако. Откуда кровь?
— Твоя, — заметил проводник. — Благодари бога, счастливый он у тебя, еще на палец бы правее…
— Я, дед, везучий, — пошутил Коля. — Как считаешь, жена?
— Начало многообещающее, — Маша попыталась настроиться в тон Коле, но у нее это не получилось. — Я лучше помолчу. — Она отвернулась, плечи ее вздрогнули.
— Успокойся, — Коля сел. — Через день все заживет, как на собаке. Не плачь. Время такое, Маша. Жестокое время, я так скажу.
— До каких же пор? — она с тоской заглянула ему в глаза. — Должен же быть конец всему этому, Коля?
— Должен, — согласился он. — Только не слишком обнадеживайся. Не скоро будет этот конец. Совсем не скоро, Маша.
Поезд подошел к станции. Маша вышла первая, протянула Коле руку.
— Я сам, — он передал ей веши, легко спрыгнул с площадки на перрон и застонал от боли — рана в боку давала себя знать.
Проводник и пассажиры вынесли из вагона и положили на траву Васю. Лицо накрыли картузом. Проводник тронул Колю за плечо:
— Спасибо вам, товарищ… Время какое! Не то мы их, не то они нас.
— Мы их, папаша, — сказал Коля. — Мы их, только так и никак иначе!
Поезд тронулся, проводник вскочил на подножку. Коля поднял руку, прощаясь.
— Покарауль этого. — Коля кивнул в сторону трупа. — Я сейчас.
— Он никуда не уйдет, — заявила Маша. — К тому же мне одной страшно. Я с тобой.
— Ты останешься здесь и будешь делать то, что я тебе сказал, — отчеканил Коля и, увидев, как наполнились слезами глаза Маши, добавил мягче: — Так положено, Маша, а ты сейчас все равно что мой помощник. — Коля ушел к станции.
Маша села неподалеку от мертвеца. Его лицо было накрыто картузом. Это не давало покоя Маше — хотелось увидеть: какое оно, это лицо. Маша встала, прошла мимо трупа. Остановилась, не решаясь приподнять картуз, потом отбросила его в сторону. Белые, словно напудренные щеки, остекляневшие глаза. Зрелище было не из приятных. Маша отвернулась.
— Тифозный или как? — Около Маши остановилась пожилая женщина в крестьянской одежде.
— Помер, — вздохнула Маша. — В дороге помер. — Она вдруг встретила настороженный, колючий взгляд бабки и добавила: — Убили его, бабушка.
— Кто же это? — с любопытством спросила старуха.
Маша задумалась: что ответить? А вдруг эта бабка появилась не случайно, неспроста?
— Уж не власть ли его кокнула? — подсказала бабка.
— Да блатной он вроде, — сказала Маша. — Ну, с другим блатным повздорил, тот его и пришил. А ты, бабка, канай отсюда, поняла?
— Ухожу, милая, — старуха скользнула по Маше взглядом, словно бритвой полоснула.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93