* * *
Коля спокойно сидел в избушке лесника. Он был один. Он не сомневался в успехе — оставалось только терпеливо ждать.
А Лысый мчался к лагерю. Он уже слышал условную перекличку бандитских часовых — крик кукушки, он уже чуял запах варева — наверное, убили кабана, он думал о том, как всего через несколько минут он выпустит всю обойму в ненавистную харю этого большевистского комиссара, этого гепеушника, этого негодяя, который сумел так ловко втереться в доверие и обмануть — что там лесных мужиков с их куриными мозгами, — его, человека, который десять лет служил в охранном отделении в Москве и всю гражданскую успешно плел сети в контрразведке одного из врангелевских подразделений.
«Что ни говори, они чему-то научились, — горько подумал Лысый. — И тем, кто примет эстафету от нас, будет еще труднее. А будет ли эта эстафета? — внезапно подумал он. — Чего заблуждаться? Все равно у любой веревочки есть конец, и, похоже, этот конец уже виден…»
У въезда в лагерь он назвал пароль и уже совсем было решил самолично рассчитаться с Колей, но в последний момент передумал. «Может быть, стоит попытаться выжать из него план? — думал Лысый. — Конечно, он — большевик, я их знаю, не одного отправил на луну. Он наверняка ничего не скажет, но ведь всякое может быть. Боль — очень сильное средство».
Уже на самом пороге избушки он снова подумал о том, что ГПУ и милиция наверняка знают от Коли точные координаты лагеря, и раз операция сорвана — чекисты и сотрудники УГРО вот-вот будут здесь, но жажда мести пересилила. Лысый вошел в избушку, с порога крикнул:
— Руки на затылок! И не вздумай шутить, — он упер дуло браунинга Коле в грудь и добавил: — Ты владеешь приемами, я — тоже. Не рыпайся. Я успею выстрелить раньше. Ко мне! — закричал он.
Вбежали бандиты.
— Свяжите его!
Коле завели руки назад и скрутили. От боли помутилось в глазах. «Еще вчера они кричали мне „ура“, — думал Коля, — они мне верили больше, чем богу. Сегодня — послушно вяжут и убьют не задумываясь».
— Мужики, — сказал Коля. — Как же так? Я же свой в доску!
— Нам все едино, — отозвался один из бандитов. — Скорее бы к одному концу.
И Коля понял, что у этих людей, уставших от бесконечного страха, не может быть убеждений и им действительно все равно — кому подчиняться и что делать, лишь бы еще на мгновение продлить привычное ощущение безнаказанности, еще на секунду окунуться в кровавое забытье насилия и не задумываться, только не задумываться ни о чем, потому что раздумье ведет к петле.
— Времени — в обрез, — сказал, Лысый. — Расскажи, кто еще тебе помогает, и ты легко умрешь. Лег-ко! — подчеркнул он. — Потому что если через пять минут ты не назовешь своих сообщников, я прикажу нарезать ремней — сначала из твоей спины, а потом — из живота. И ты будешь кричать от боли, ты станешь седым, будешь молить о смерти, как о глотке воды. Говори.
— Есть люди, — кивнул Коля. — Ты только не вздрагивай, они стоят за твоей спиной.
Лысый оглянулся, придвинулся вплотную к Коле:
— Не надо, Коляча, или как тебя там. Время шуток уже прошло. Свертывайте лагерь, мы уходим немедленно, — приказал он бандитам и добавил: — У тебя осталось пятнадцать минут — ровно столько, сколько нам нужно, чтобы уйти отсюда.
Коломиец шел по следам Лысого. Пригодилась служба в Буденновской коннице, умение безошибочно читать отпечатки лошадиных копыт. Коломиец понимал, что его затея безнадежна. В лагере триста вооруженных до зубов бандитов. У него — маузер без единого патрона. Лагерь тщательно охраняется. Он не знает даже пароля. Конечно же, Басаргин приведет отряд, и от банды останется одно воспоминание, но это уже никак не повлияет на судьбу Кондратьева: он будет мертв. Как попасть в лагерь? Как выручить Кондратьева? — в сотый раз задавал себе Коломиец этот вопрос и не находил ответа.
Где-то неподалеку заржала лошадь, лязгнул затвор винтовки. Коломиец умерил шаг, пошел осторожнее. В кустах прямо перед собой он увидел бандитский секрет: два парня, вооруженные винтовками, притаились всего в нескольких метрах…
Ему ничего не стоило подкрасться к ним, попытаться обезоружить или убить. А что потом? Допустим, он сумеет пройти по территории лагеря и не привлечет к себе внимания. Допустим даже, что ему удастся обнаружить Колю и прийти к нему на помощь. Сколько они продержатся вдвоем? Пять минут? Десять? Конец все равно неминуем… А еще через полчаса, когда придет отряд, начнется тяжелейший бой и десятки красноармейцев и милиционеров сложат здесь свои головы только потому, что он, Коломиец, оказался неумелым, не смог перехитрить противника, не смог найти точное решение, которое привело бы к максимально бескровной победе.
Часовые лежали в трех метрах перед ним. Ни о чем не догадываясь, положив головы на стволы изготовленных к бою винтовок, они лениво переругивались. И Коломиец решился. Он вышел из кустов, негромко сказал:
— Спокойно, не стрелять!
Бандиты вытаращили глаза, не в силах опомниться от неожиданности, и, не давая им прийти в себя, Коломиец продолжал:
— Я — уполномоченный Объединенного Госполитуправления Алексей Коломиец. Проводите меня в лагерь. Можете не опасаться, я один, а мое оружие… — он отшвырнул маузер далеко в сторону. — Вот.
Бандиты переглянулись.
— Шлепнуть его к чертовой матери, — с испугом сказал один.
Коломиец замер. Сейчас он целиком и полностью был во власти этих людей. Если они решат его убить — помешать этому он не сможет. «Неужели я неправильно рассчитал? — подумал он. — Неужели ошибка, смерть?»
Второй бандит, помоложе, смерил Коломийца с головы до ног и неожиданно сказал:
— А я, допустим, Николай Второй… Чем докажешь?
— Глядите. — Коломиец бросил им служебное удостоверение.
— Точно, — сказал второй. — Он из ЧК. Отведем его?
— Шлепнем, — с тоской повторил первый.
— Ведите меня в лагерь, — настаивал Коломиец. — Есть разговор.
— Руки на затылок! — скомандовал молодой. — Вперед, шагом марш!
Они шли по лагерю, и с каждым мгновением их окружало все больше и больше людей. Лагерь загудел, как растревоженный улей, послышались выкрики:
— Гепеушник это! Смерть кровопийце! За ноги его! На сосну!
Коломиец остановился:
— Чего орете? Я один, без оружия! Стыдно так трусить, мужики!
— Убить его немедленно! — сквозь толпу протиснулся Лысый. — Отведите и расстреляйте, — приказал он. — Вместе с тем оборотнем.
— Первое! — крикнул Коломиец. — Дайте сказать, убить нас вы еще успеете, потому что до подхода частей ОГПУ и милиции осталось, — он посмотрел на часы, — минут двадцать-тридцать. Я требую, — повысил он голос, — чтобы вы меня выслушали, а потом поступайте, как знаете… Отберите оружие у этого плешивого: у него нервы слабы…
Лысый схватился за наган, но его обезоружили.
Коломиец продолжал:
— Мужики! Вы сеяли хлеб и лен, занимались мирным трудом! Зачем вы поддались на агитацию врагов народа? Что общего у вас с кулачьем, которое обожралось и опилось вашей же кровью? Большинство из вас втайне мечтает вернуться в свои избы и жить мирно, забыв о кровавом прошлом! Я даю вам слово сотрудника ГПУ и большевика, что те из вас, кто не запятнал себя кровью активистов, погромами и поджогами, чьи проступки перед Советской властью не носят характера особо опасного преступления, — те получат полное прощение, а всем остальным в случае добровольной сдачи будет оказано судом максимально возможное снисхождение!
Кто-то выстрелил.
— Вы можете меня убить, — негромко сказал Коломиец, — но я не боюсь вас! Я прошу внять голосу разума, прислушаться к моим словам! Земля стоит без хозяев, разрушаются дома, вас ждет работа для собственного блага! Не верьте провокаторам, которые льют грязь на политику Советской власти! У нас не было и нет других целей, кроме одной: всему народу дать зажиточную, счастливую жизнь! — Коломиец вытер пот со лба и замолчал.
Молчали и бандиты. Лысый попытался вырваться из рук своих подчиненных, но его держали крепко.
— Пока вы чешете языки, — яростно выкрикнул он, — ГПУ окружает нас! А потом просите пощады, — насмешливо улыбнулся он. — Вас пощадят. Каждому будет по девять граммов пощады!
— Он верно говорит! — не давая никому опомниться, крикнул Коломиец. — Кроме одного: пощады не будет ему, а в остальном мое слово — закон! Мужики! Сдавай оружие!
Свалка и стрельба, которые вспыхнули в двух-трех местах, уже ничего не могли изменить. Гора винтовок, обрезов, наганов росла с каждой секундой. Через несколько минут привели Колю. Коломиец сам развязал его и обнял. Оба молчали, потому что бывают минуты, когда слова совсем не нужны.
Через тридцать минут, как и предполагал Коломиец, подоспел Басаргин с отрядом.
На станцию Колю и Машу снова вызвался везти Басаргин. Перед отъездом пришел Тихон, привел пацана — сына Лукича.
— Мне путевку дали, — сказал Тихон. — В детский приют. Для него. Я бы его себе взял, да надолго в больницу ложусь, гложет меня хворь. Довезете? До Пскова.
— Довезем, — Коля посмотрел на Машу. Она без слов поняла его:
— До Питера довезем. Как тебя звать?
— Генка, — отозвался мальчишка.
— Будешь жить в Ленинграде, на реке Фонтанке, — улыбнулся Коля. — Учиться пойдешь…
— Пойду, — кивнул Генка.
— Ну и поехали, — Коля пожал руку Тихону и вдруг увидел Коломийца. Тот что-то кричал и махал рукой.
— Слушай, — Коломиец запыхался и несколько мгновений не мог говорить. — Только что я связывался с Псковом. Они все знают, уведомили твое начальство в Ленинграде. Слушай, Кондратьев, здесь твои родные места, ей-богу, оставайся! Будешь нашим уполномоченным по всему району! ГПУ нужны талантливые кадры!
— Хватит для ГПУ и тебя, — пошутил Коля. — Уголовный розыск тоже, знаешь, нельзя оголять. Приезжай к нам в Ленинград, и я тебе гаран… — он беспомощно оглянулся на жену. — Как это?
— Гарантирую, — улыбнулась Маша.
— Во! — Коля кивнул. — Почетное и боевое место в нашем аппарате. Нам такие ребята, как ты, — ох, как нужны!
И поняв, что серьезный разговор все равно обратился в шутку, оба рассмеялись.
…Телега мягко переваливалась на ухабах проселка. Коля смотрел на жену, на Генку и думал о том, что те десять лет, которые прошли со дня его отъезда из Грели, — прожиты недаром, и пусть они были подчас невозможно трудными, другой жизни Коля уже не мыслил, ибо ощутил всем сердцем, что именно в этих трудностях, в этой вечной, ни на секунду не ослабевающей борьбе, наверное, и заключено лично его, Коли Кондратьева, счастье.
ГЛАВА ПЯТАЯ
ШЕСТЬ ДНЕЙ
Риск все-таки есть и всегда будет в нашей работе, и мы всегда ходим, так сказать, накрытые крылом смерти. Наша служба все та же, и мы постоянно находимся на боевом фронте…
Из записок генерала Кондратьева

В конце января 1934 года Кондратьева вызвали в Москву. За долголетнюю, безупречную работу в Ленинградском уголовном розыске начальник Главного управления милиции наградил его серебряными часами с дарственной надписью. Но когда Коля явился за получением награды — начальника не оказалось, он был на докладе в СНК, и Колю принял заместитель.
Кондратьев вошел в кабинет и с порога начал рапортовать, но заместитель прервал его:
— А ты изменился, браток, — сказал он, сдерживая волнение. — Глаза светлые, нос прямой — это, положим, осталось. А вот волосы — густые, русые были. А сколько теперь седины.
— Товарищ Трепанов! — ахнул Коля. — Да это не вы, не верю!
— Я, Коля, я, — вздохнул Трепанов. — Я вон в одном журнале прочитал, что у Форда трехлетний пудель седым стал — его хозяин один раз чем-то огорчил. А нас с тобой огорчали гораздо чаще. Но ничего. Самое тяжелое, браток, вроде бы и позади. Теперь можно сказать твердо — профессиональную преступность мы подорвали. Больше ей головы не поднять.
— Не поднять, — согласился Коля. — А как живут Никифоров, Афиноген? Я завтра утром уеду, хотел бы их повидать.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93