— неожиданно задал вопрос Коля.
Тишков посмотрел на него с недоумением:
— Впервые слышу эту фамилию.
— А что вы о Штихеле знаете?
— Штихель — это резец для художественной работы по металлу. Если вы мне дадите в камеру необходимый материал и инструменты, я покажу вам, как было сделано удостоверение.
— Какие отношения были у Панайотова и Ярцева? — спросил Виктор. — Не увиливайте… Наши эксперты сфотографировали и сравнили коллекции того и другого. В обеих коллекциях масса аналогичных вещей. Искусствоведы утверждают, что обе коллекции формировал один и тот же человек. Обе подобраны с одинаковым уровнем знаний и вкуса.
Тишков посмотрел исподлобья:
— Сейчас придумали, гражданин начальник? Как экспромт — ничего. Но со мною номер не пройдет.
Тишкова увели.
— Чувствуешь? — спросил Коля. — Тишков очень долго общался с внешне интеллигентным, причастным к искусству и, заметь, матерым преступником. Обрати внимание, что он охотно идет на заклание сам и Жаркова отдает, лишь бы сохранить невредимым Штихеля.
— Каким же авторитетом должен обладать в преступной среде Штихель, если и братья Самарины — отнюдь не мелкие люди — пошли под расстрел, а его не выдали! И этот Тишков — тоже не карасик: сам идет на смерть, а Штихеля не выдаёт. Черт знает что. — Виктор улыбнулся. — Может, и у них иногда закон чести и верности действует?
— Нет, — Коля отрицательно покачал головой. — Закон у них волчий. Да что я волков обижаю. Гадючий у них закон. Тишкову этот Штихель просто задурил голову. И крепко задурил. Убедил его, что из тюрьмы выручить можно и из-под расстрела можно спасти, — ходят об этом легенды среди преступников, а вот уберечься от карающей руки бандитского трибунала, мол, еще никому не удавалось. К сожалению, пока эта легенда куда как крепче наших публичных утверждений о неотвратимости наказания. — Коля помолчал и добавил: — Сорвалось у нас с Тишковым, полковник. В этом раунде Штихель нас переиграл…
— Начнем следующий. Я в победе не сомневаюсь.
…Но следующий раунд начал не Виктор. Этот раунд начал — и довольно успешно — сам Штихель, Зазвонил телефон. Коля снял трубку, слушал, изредка бросая на Виктора странные взгляды, потом положил трубку на рычаг:
— Старший бригады звонил. Дача Ярцева горит. Старший вызвал пожарников.
…Над дачей поднимался дым, крышу лизали языки пламени. Оперативники оставили свою машину на соседней улице и подошли к забору.
— Сейчас, — к ним приблизился пожарник. — Через две минуты будет порядок.
И в самом деле, под дружным напором тугих водяных струй пламя осело, померкло, а потом и совсем исчезло, оставив после себя почерневшую крышу. Оперативники вошли на веранду, потом в столовую.
— Вот она! — Виктор подошел к стене, на которой висела под закопченным треснувшим стеклом гравюра Кранаха «Святой Георгий стоящий».
— А вот и он, — сказал Коля.
В углу, у камина, лежал обгоревший, изуродованный труп человека. Виктор вытащил из кармана его пиджака паспорт, раскрыл и протянул Коле.
— Ярцев, — Коля спрятал паспорт. — Все тщательно обыскать, труп — в морг. Попросите экспертов, чтобы по возможности реставрировали лицо…
Судебно-медицинская экспертиза дала совершенно неожиданный результат. После того как реставраторам удалось восстановить первоначальные черты лица погибшего, выяснилось, что этот человек не имеет с Ярцевым ничего общего… Ярцеву было 60 лет, погибшему — не более 30. Ярцев был ростом около 1 метра 70 сантиметров , это хорошо помнили и Миронов, и Смирнов, и все соседи, а погибший имел 1 метр 85 сантиметров . Наконец, черты лица на фотографии в паспорте, в личном альбоме Ярцева и черты лица погибшего не сходились совершенно. В погибшем никто Ярцева не опознал. Зато когда труп был предъявлен оперативным работникам, в свое время проводившим осмотр поездов, тем самым, которые встретили переодетых бандитов, — все трое легко опознали в погибшем одного из преступников, а именно «старшего лейтенанта». Труп был дактилоскопирован, и первый спецотдел МВД тут же выдал справку: отпечатки пальцев принадлежат Елисееву Вениамину Андреевичу, осужденному за кражу и освобожденному по амнистии в связи с победой над фашистской Германией. Родственники Елисеева тоже его опознали и сообщили, что Елисеев дома бывал крайне редко, с остальными членами банды, в том числе и с Ярцевым, не встречался.
Итоги были малоутешительные. На свободе оставались Штихель и «Санько». В том, что Штихель и Ярцев — одно и то же лицо, никто из опергруппы уже не сомневался. Можно было предположить, что и ценности, изъятые у Жаркова, к сожалению, только незначительная часть тех сокровищ, которые успели скопить бандиты.
— Размножим фотографии Ярцева, кто-нибудь из участковых его непременно узнает! — предложил Смирнов. — Он наверняка живет в Москве, только под другой фамилией, я убежден!
— Сколько времени пройдет, — присвистнул Олег. — Вот если бы мы могли показать его фото населению, скажем, в газете опубликовать!
— Ну да, — Миронов усмехнулся. — Ты еще скажи — по радио объявить. Такой позор на всеобщее обозрение.
— А Рудаков прав, — сказал Коля. — Никакого позора в этом нет. Придет время, и те, кто будет работать после нас, так и станут делать. Эх, ребята, ребята. Подрастете, поймете: не замазывать надо такое зло, как преступность, а бороться с ним всеми мерами и средствами, лишь бы закон не преступать, ясно вам? А если какой-нибудь болван стремится скрыть, что и при социализме иногда крадут и убивают, — так с болвана какой спрос? Он на то и болван. А теперь давайте о деле. Честно сказать, Миронов, надеялся я на твою гравюру.
— И я надеялся, товарищ комиссар, — вздохнул Миронов. — Ищу, с кем потолковать. Обещали с одним коллекционером познакомить. Да они все, как огня, милиции боятся.
— Почему?
— Да кто их знает, — махнул рукой Миронов. — Коллекция — она ведь как собирается? Купил, продал, обменял… Другой раз и в спекуляции обвинить могут…
— Ты вот что сделай, — Коли хитро прищурился. — Ты к этому деду приди с гравюрой Кранаха и предложи поменяться, Язык у тебя по части искусства подвешен. Может, старик что-нибудь и скажет?
…»Дед» оказался совсем еще молодым — лет сорока, крепким, спортивного вида человеком с пристальным взглядом.
— Вы Николай Семенович? — улыбнулся Миронов.
— Я Николай Семенович. Кто вас прислал?
— Матвей Исаевич, из Ленинской библиотеки, эксперт, Он сказал, что вы собираете Кранаха…
— У вас есть Кранах? — Глаза Николая Семеновича расширились. — Покажите.
— Прямо здесь?
— Пройдите. — Николай Семенович нехотя отошел от дверей.
Вся его комната была сплошь увешана гравюрами XVI и и XVII веков. Здесь были Дюрер, Гольбейн, Лука Лейденский, остальных Миронов не знал.
— Богато, — похвалил он. — Долго собирали?
— Бабка собирала, — буркнул Николай Семенович. — У меня на это денег нет. Одна гравюра стоит две тысячи, а то и больше. Показывайте.
Миронов развернул Кранаха. Николай Семенович жадно схватил гравюру, поднес к самому лицу, потом положил на стол, включил лампу и вытащил увеличительное стекло в толстой медной оправе.
— Старинное, — завистливо протянул Миронов.
— Бабкино, — снова буркнул Николай Семенович, не отрываясь от гравюры.
— Так что же? — нетерпеливо спросил Миронов.
— Это не Кранах… — Николай Семенович посмотрел на Миронова в упор.
— А кто же? — притворно изумился Миронов. — Серяков, что ли?
— Серяков — это Россия прошлого века. — А здесь — Россия наших дней. Это работа Заньковского, и не морочьте мне голову, коллега. Я не идиот, я истратил на эти подделки целое состояние!
— Бабка истратила? — невинно поправил его Миронов.
— Бабка истратила на подлинники, — мрачно сказал Николай Семенович. — Если бы не Матвей Исаевич, я бы вас в мусоропровод спустил вместе с мерзавцем Заньковским!
— Впервые слышу, — Миронов лихорадочно заворачивал гравюру в газету. — Выводит, меня самого надули! Но где мне искать этого Заньковского? Я набью ему морду!
— Не знаю… — Николай Семенович сбавил тон. — Наверное, искреннее горе «коллеги» тронуло его. — Об этом Заньковском мне еще бабка говорила, когда была жива. До войны еще. У него кличка такая была, на манер воровской, бабка случайно о ней узнала и очень возмущалась, что у коллекционера такая кличка.
— Штихель? — спросил Миронов.
— Штихель, — кивнул Николай Семенович. — А вы откуда знаете?
— На обороте гравюры надпись есть, — соврал Миронов. — Я пойду. Вы разрешите к вам заглядывать, когда будет материал?
— Только не такой?
— Разумеется!
Ярцева-Заньковского арестовали на его городской квартире в тот же вечер. Он воспринял появление работников милиции как должное. С тоской смотрел, как складывают в два больших чемодана золотые и серебряные кубки, стаканы, сову с бриллиантовыми глазами, плакетки лиможской эмали и чеканные ритуальные кресты средневековых голландских мастеров.
Коля молча наблюдал за ним, потом спросил:
— Вы могли скрыться. Вполне могли. Или не верили, что найдем вас?
— Не знаю… — Штихель вздохнул. — Устал я, наверное, гражданин начальник. Мне уже за шестьдесят. Пора на покой. — Он улыбнулся, едва заметно, уголками рта: — В могилу с собой это все не унесешь, а конец один… — Глаза его оживились, он с ненавистью посмотрел на Колю и закончил: — Я пожил в свое удовольствие, вам дай бог так пожить. А то, что вы меня взяли, — это ерунда. Ученики остались. «Санько» остался. Знаете такого? Он вам еще попортит кровь.
Через неделю Коля и Виктор уезжали в Сочи, отдыхать. Нина с Генкой остались дома. Генка ходил в детский сад, и Нина не хотела отрывать мальчишку от привычной среды. Перед отъездом сходили на кладбище. За оградой, сделанной из черных железных прутьев, возвышался простой деревянный обелиск со звездочкой.
— Помнишь? — Коля посмотрел на Виктора.
— Все помню, — тихо сказал Виктор. — А что, батя. И наша жизнь потихоньку проходит. Странно, правда? Не забуду, как ты ко мне подошел тогда, на Дворцовой… Молодой, красивый.
— А сейчас?
— И сейчас красивый. Только уже немолодой…
— Жалеешь?
— Ни о чем! Сто раз прожил бы такую жизнь! Только друзей наших больше нет. И близких наших. И никто их нам не вернет. Настоящая у нас жизнь. Но и цена за нее — настоящая. Такие дела…
…Уходил в прошлое тысяча девятьсот сорок пятый год, год Великой Победы, великого счастья и великих страданий.
Впереди была нелегкая дорога. Они знали об этом очень хорошо. Но они оба принадлежали к числу тех, кто никогда не изменяет избранному пути.
ГЛАВА ДЕСЯТАЯ
ПЛАТИНА
Я привык думать, что у нас, прошедших сквозь голод, кровь и смерть, была достаточно трудная жизнь и судьба. Позже я понял — у каждого времени свои трудности и свои проблемы, и тем, кто придет в органы и подразделения милиции после нас, будет немногим легче.
Из выступления генерала Кондратьева на выпуске слушателей Академии МВД СССР
Записки генерала Кондратьева заканчивались 1945 годом.
— Неужели с тех пор не произошло никаких мало-мальски значительных событий? — спросили мы у Николая Федоровича.
— Произошло… и немало. Например, я успел защитить две диссертации — кандидатскую и докторскую. Преподаю в Академии МВД СССР оперативную тактику. Что еще? Мне присвоили звание генерал-лейтенанта милиции. И еще один, не самый веселый факт. Мне уже за семьдесят. Я ведь по натуре человек неуемный, «живчик», что называется, а устал. Я чувствую — пора. На диване полежать. Дюма перечитать… — Он улыбнулся. — А главное, закончить записки. Но это будет не скоро.
— А что же делать нам?
— А вы завершите вашу повесть историей совсем свежей, можно сказать, сегодняшним днем, — снова улыбнулся генерал. — Я принимал в ней самое непосредственное участие, сохранил множество документов, бумаг, записей.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93
Тишков посмотрел на него с недоумением:
— Впервые слышу эту фамилию.
— А что вы о Штихеле знаете?
— Штихель — это резец для художественной работы по металлу. Если вы мне дадите в камеру необходимый материал и инструменты, я покажу вам, как было сделано удостоверение.
— Какие отношения были у Панайотова и Ярцева? — спросил Виктор. — Не увиливайте… Наши эксперты сфотографировали и сравнили коллекции того и другого. В обеих коллекциях масса аналогичных вещей. Искусствоведы утверждают, что обе коллекции формировал один и тот же человек. Обе подобраны с одинаковым уровнем знаний и вкуса.
Тишков посмотрел исподлобья:
— Сейчас придумали, гражданин начальник? Как экспромт — ничего. Но со мною номер не пройдет.
Тишкова увели.
— Чувствуешь? — спросил Коля. — Тишков очень долго общался с внешне интеллигентным, причастным к искусству и, заметь, матерым преступником. Обрати внимание, что он охотно идет на заклание сам и Жаркова отдает, лишь бы сохранить невредимым Штихеля.
— Каким же авторитетом должен обладать в преступной среде Штихель, если и братья Самарины — отнюдь не мелкие люди — пошли под расстрел, а его не выдали! И этот Тишков — тоже не карасик: сам идет на смерть, а Штихеля не выдаёт. Черт знает что. — Виктор улыбнулся. — Может, и у них иногда закон чести и верности действует?
— Нет, — Коля отрицательно покачал головой. — Закон у них волчий. Да что я волков обижаю. Гадючий у них закон. Тишкову этот Штихель просто задурил голову. И крепко задурил. Убедил его, что из тюрьмы выручить можно и из-под расстрела можно спасти, — ходят об этом легенды среди преступников, а вот уберечься от карающей руки бандитского трибунала, мол, еще никому не удавалось. К сожалению, пока эта легенда куда как крепче наших публичных утверждений о неотвратимости наказания. — Коля помолчал и добавил: — Сорвалось у нас с Тишковым, полковник. В этом раунде Штихель нас переиграл…
— Начнем следующий. Я в победе не сомневаюсь.
…Но следующий раунд начал не Виктор. Этот раунд начал — и довольно успешно — сам Штихель, Зазвонил телефон. Коля снял трубку, слушал, изредка бросая на Виктора странные взгляды, потом положил трубку на рычаг:
— Старший бригады звонил. Дача Ярцева горит. Старший вызвал пожарников.
…Над дачей поднимался дым, крышу лизали языки пламени. Оперативники оставили свою машину на соседней улице и подошли к забору.
— Сейчас, — к ним приблизился пожарник. — Через две минуты будет порядок.
И в самом деле, под дружным напором тугих водяных струй пламя осело, померкло, а потом и совсем исчезло, оставив после себя почерневшую крышу. Оперативники вошли на веранду, потом в столовую.
— Вот она! — Виктор подошел к стене, на которой висела под закопченным треснувшим стеклом гравюра Кранаха «Святой Георгий стоящий».
— А вот и он, — сказал Коля.
В углу, у камина, лежал обгоревший, изуродованный труп человека. Виктор вытащил из кармана его пиджака паспорт, раскрыл и протянул Коле.
— Ярцев, — Коля спрятал паспорт. — Все тщательно обыскать, труп — в морг. Попросите экспертов, чтобы по возможности реставрировали лицо…
Судебно-медицинская экспертиза дала совершенно неожиданный результат. После того как реставраторам удалось восстановить первоначальные черты лица погибшего, выяснилось, что этот человек не имеет с Ярцевым ничего общего… Ярцеву было 60 лет, погибшему — не более 30. Ярцев был ростом около 1 метра 70 сантиметров , это хорошо помнили и Миронов, и Смирнов, и все соседи, а погибший имел 1 метр 85 сантиметров . Наконец, черты лица на фотографии в паспорте, в личном альбоме Ярцева и черты лица погибшего не сходились совершенно. В погибшем никто Ярцева не опознал. Зато когда труп был предъявлен оперативным работникам, в свое время проводившим осмотр поездов, тем самым, которые встретили переодетых бандитов, — все трое легко опознали в погибшем одного из преступников, а именно «старшего лейтенанта». Труп был дактилоскопирован, и первый спецотдел МВД тут же выдал справку: отпечатки пальцев принадлежат Елисееву Вениамину Андреевичу, осужденному за кражу и освобожденному по амнистии в связи с победой над фашистской Германией. Родственники Елисеева тоже его опознали и сообщили, что Елисеев дома бывал крайне редко, с остальными членами банды, в том числе и с Ярцевым, не встречался.
Итоги были малоутешительные. На свободе оставались Штихель и «Санько». В том, что Штихель и Ярцев — одно и то же лицо, никто из опергруппы уже не сомневался. Можно было предположить, что и ценности, изъятые у Жаркова, к сожалению, только незначительная часть тех сокровищ, которые успели скопить бандиты.
— Размножим фотографии Ярцева, кто-нибудь из участковых его непременно узнает! — предложил Смирнов. — Он наверняка живет в Москве, только под другой фамилией, я убежден!
— Сколько времени пройдет, — присвистнул Олег. — Вот если бы мы могли показать его фото населению, скажем, в газете опубликовать!
— Ну да, — Миронов усмехнулся. — Ты еще скажи — по радио объявить. Такой позор на всеобщее обозрение.
— А Рудаков прав, — сказал Коля. — Никакого позора в этом нет. Придет время, и те, кто будет работать после нас, так и станут делать. Эх, ребята, ребята. Подрастете, поймете: не замазывать надо такое зло, как преступность, а бороться с ним всеми мерами и средствами, лишь бы закон не преступать, ясно вам? А если какой-нибудь болван стремится скрыть, что и при социализме иногда крадут и убивают, — так с болвана какой спрос? Он на то и болван. А теперь давайте о деле. Честно сказать, Миронов, надеялся я на твою гравюру.
— И я надеялся, товарищ комиссар, — вздохнул Миронов. — Ищу, с кем потолковать. Обещали с одним коллекционером познакомить. Да они все, как огня, милиции боятся.
— Почему?
— Да кто их знает, — махнул рукой Миронов. — Коллекция — она ведь как собирается? Купил, продал, обменял… Другой раз и в спекуляции обвинить могут…
— Ты вот что сделай, — Коли хитро прищурился. — Ты к этому деду приди с гравюрой Кранаха и предложи поменяться, Язык у тебя по части искусства подвешен. Может, старик что-нибудь и скажет?
…»Дед» оказался совсем еще молодым — лет сорока, крепким, спортивного вида человеком с пристальным взглядом.
— Вы Николай Семенович? — улыбнулся Миронов.
— Я Николай Семенович. Кто вас прислал?
— Матвей Исаевич, из Ленинской библиотеки, эксперт, Он сказал, что вы собираете Кранаха…
— У вас есть Кранах? — Глаза Николая Семеновича расширились. — Покажите.
— Прямо здесь?
— Пройдите. — Николай Семенович нехотя отошел от дверей.
Вся его комната была сплошь увешана гравюрами XVI и и XVII веков. Здесь были Дюрер, Гольбейн, Лука Лейденский, остальных Миронов не знал.
— Богато, — похвалил он. — Долго собирали?
— Бабка собирала, — буркнул Николай Семенович. — У меня на это денег нет. Одна гравюра стоит две тысячи, а то и больше. Показывайте.
Миронов развернул Кранаха. Николай Семенович жадно схватил гравюру, поднес к самому лицу, потом положил на стол, включил лампу и вытащил увеличительное стекло в толстой медной оправе.
— Старинное, — завистливо протянул Миронов.
— Бабкино, — снова буркнул Николай Семенович, не отрываясь от гравюры.
— Так что же? — нетерпеливо спросил Миронов.
— Это не Кранах… — Николай Семенович посмотрел на Миронова в упор.
— А кто же? — притворно изумился Миронов. — Серяков, что ли?
— Серяков — это Россия прошлого века. — А здесь — Россия наших дней. Это работа Заньковского, и не морочьте мне голову, коллега. Я не идиот, я истратил на эти подделки целое состояние!
— Бабка истратила? — невинно поправил его Миронов.
— Бабка истратила на подлинники, — мрачно сказал Николай Семенович. — Если бы не Матвей Исаевич, я бы вас в мусоропровод спустил вместе с мерзавцем Заньковским!
— Впервые слышу, — Миронов лихорадочно заворачивал гравюру в газету. — Выводит, меня самого надули! Но где мне искать этого Заньковского? Я набью ему морду!
— Не знаю… — Николай Семенович сбавил тон. — Наверное, искреннее горе «коллеги» тронуло его. — Об этом Заньковском мне еще бабка говорила, когда была жива. До войны еще. У него кличка такая была, на манер воровской, бабка случайно о ней узнала и очень возмущалась, что у коллекционера такая кличка.
— Штихель? — спросил Миронов.
— Штихель, — кивнул Николай Семенович. — А вы откуда знаете?
— На обороте гравюры надпись есть, — соврал Миронов. — Я пойду. Вы разрешите к вам заглядывать, когда будет материал?
— Только не такой?
— Разумеется!
Ярцева-Заньковского арестовали на его городской квартире в тот же вечер. Он воспринял появление работников милиции как должное. С тоской смотрел, как складывают в два больших чемодана золотые и серебряные кубки, стаканы, сову с бриллиантовыми глазами, плакетки лиможской эмали и чеканные ритуальные кресты средневековых голландских мастеров.
Коля молча наблюдал за ним, потом спросил:
— Вы могли скрыться. Вполне могли. Или не верили, что найдем вас?
— Не знаю… — Штихель вздохнул. — Устал я, наверное, гражданин начальник. Мне уже за шестьдесят. Пора на покой. — Он улыбнулся, едва заметно, уголками рта: — В могилу с собой это все не унесешь, а конец один… — Глаза его оживились, он с ненавистью посмотрел на Колю и закончил: — Я пожил в свое удовольствие, вам дай бог так пожить. А то, что вы меня взяли, — это ерунда. Ученики остались. «Санько» остался. Знаете такого? Он вам еще попортит кровь.
Через неделю Коля и Виктор уезжали в Сочи, отдыхать. Нина с Генкой остались дома. Генка ходил в детский сад, и Нина не хотела отрывать мальчишку от привычной среды. Перед отъездом сходили на кладбище. За оградой, сделанной из черных железных прутьев, возвышался простой деревянный обелиск со звездочкой.
— Помнишь? — Коля посмотрел на Виктора.
— Все помню, — тихо сказал Виктор. — А что, батя. И наша жизнь потихоньку проходит. Странно, правда? Не забуду, как ты ко мне подошел тогда, на Дворцовой… Молодой, красивый.
— А сейчас?
— И сейчас красивый. Только уже немолодой…
— Жалеешь?
— Ни о чем! Сто раз прожил бы такую жизнь! Только друзей наших больше нет. И близких наших. И никто их нам не вернет. Настоящая у нас жизнь. Но и цена за нее — настоящая. Такие дела…
…Уходил в прошлое тысяча девятьсот сорок пятый год, год Великой Победы, великого счастья и великих страданий.
Впереди была нелегкая дорога. Они знали об этом очень хорошо. Но они оба принадлежали к числу тех, кто никогда не изменяет избранному пути.
ГЛАВА ДЕСЯТАЯ
ПЛАТИНА
Я привык думать, что у нас, прошедших сквозь голод, кровь и смерть, была достаточно трудная жизнь и судьба. Позже я понял — у каждого времени свои трудности и свои проблемы, и тем, кто придет в органы и подразделения милиции после нас, будет немногим легче.
Из выступления генерала Кондратьева на выпуске слушателей Академии МВД СССР
Записки генерала Кондратьева заканчивались 1945 годом.
— Неужели с тех пор не произошло никаких мало-мальски значительных событий? — спросили мы у Николая Федоровича.
— Произошло… и немало. Например, я успел защитить две диссертации — кандидатскую и докторскую. Преподаю в Академии МВД СССР оперативную тактику. Что еще? Мне присвоили звание генерал-лейтенанта милиции. И еще один, не самый веселый факт. Мне уже за семьдесят. Я ведь по натуре человек неуемный, «живчик», что называется, а устал. Я чувствую — пора. На диване полежать. Дюма перечитать… — Он улыбнулся. — А главное, закончить записки. Но это будет не скоро.
— А что же делать нам?
— А вы завершите вашу повесть историей совсем свежей, можно сказать, сегодняшним днем, — снова улыбнулся генерал. — Я принимал в ней самое непосредственное участие, сохранил множество документов, бумаг, записей.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93