.. Ничем. Красотами, красотками, напитками, разговорами, анекдотами... Будьте суше, глупее, ограниченнее... Я ничего обидного не сказал?
— Прекрасные слова! — воскликнул Пафнутьев с подъемом. — Вы будто в душу мне заглянули.
— Спасибо, — кивнул Генеральный, думая уже о чем-то другом, не менее важном и ответственном. — Ни пуха!
— К черту!
— В случае чего — звоните... Олег Иванович, да?
— Телефоны у Павла Николаевича есть.
— Он знает, к кому обратиться в случае чего? Кому позвонить? Кого на подмогу вызвать?
— Все согласовано, — заверил Олег Иванович.
— Будьте бестолковее, Павел Николаевич, — дал еще один совет Генеральный. — Иногда это помогает.
— Спасибо, я об этом помню постоянно.
— Звоните Олегу Ивановичу... Докладывайте, как будут складываться дела.
Вместо ответа Пафнутьев скорчил заговорщицкую гримасу и потряс в воздухе кулаком — он почему-то решил, что уже может себе позволить такую вольность в разговоре с Генеральным. И тот не увидел в этом жесте ничего для себя недопустимого. На прощанье даже подмигнул Пафнутьеву: держись, дескать.
* * *
Барселона встретила Пафнутьева столь нестерпимо ярким солнцем, что он поначалу был даже озадачен — неужели так бывает? Видимо, в каждой стране свое понимание о ярком солнце, о погоде пасмурной, снежной, дождливой. Даже сквозь затемненные стекла здания аэропорта было видно, какое бесноватое светило висит над городом, куражась над людьми слабыми и беспомощными. Впрочем, присмотревшись, Пафнутьев опять же с озадаченностью увидел, что люди вовсе не выглядят столь уж подавленными, они ведут себя так, как должны вести себя люди просто в хорошую погоду.
Проходя на выход с небольшим своим чемоданчиком, он увидел человека невзрачной наружности, лысоватого, но с явно спортивной выправкой, чем-то он занимался в тренажерном зале, это было заметно сразу. В высоко поднятой руке он держал лист бумаги, на котором было написано одно слово — «Пафнутьев». Сомнений быть не могло — человек встречал именно Пафнутьева Павла Николаевича.
В этом не было ничего удивительного, поскольку перед самым отлетом из Москвы на Пафнутьева опять вышел Лубовский. Даже на расстоянии чувствовалось его хорошее настроение, даже не то чтобы хорошее, а задиристое, боевое, он как бы уже готовился к схватке со следователем. Но Пафнутьев понял — играет Лубовский, играет увлеченно и даже привычно. Он уже начал привыкать к наступательной манере Лубовского, к его постоянной готовности рассмеяться, пошутить, бросить словечко дерзкое и рискованное. Но в то же время, в то же время Лубовский умудрялся вести себя как человек, настроенный дружественно и даже панибратски. Дескать, в чем дело, ребята, все мы здесь свои люди и договориться всегда сумеем легко и просто. Такая вот у него была тональность разговора, хотя помнил Пафнутьев, хорошо помнил и другой тон Лубовского — настороженный, провоцирующий, если не сказать — угрожающий. Но он быстро брал себя в руки и опять превращался в своего парня, готового посмеяться, похлопать собеседника по спине, поприжать его к груди, показывая полнейшее расположение, а то и любовь, да, ребята, даже любовь к ближнему удавалось проявлять Лубовскому легко и непосредственно.
Но и тут Пафнутьев не заблуждался, ничуть, ребята, не заблуждался, хотя, как человек искренний и открытый, охотно принимал расположение к себе, от кого бы то ни исходило, даже от Лубовского. И в этом была не глупость и простоватость, а затаенная мужицкая хитринка, обостренная, доведенная до совершенства многолетней его работой.
— Здравствуйте, Павел Николаевич! — с подъемом произнес Лубовский, когда Пафнутьев в квартире Халандовского едва поднял тост, чтобы выпить за мягкую посадку в Барселоне.
— Приветствую вас, Юрий Яковлевич! — с неменьшим подъемом произнес Пафнутьев — он уже перестал удивляться нечеловеческой осведомленности Лубовского. Понимал — шутки это, и за ними не столько ум и проницательность, за ними почти неуловимая ограниченность, желание произвести впечатление и озадачить собеседника. Так иногда ведут себя домашние фокусники, поражая полупьяных гостей карточными вывертами. — Как ваше здоровье, Юрий Яковлевич? — продолжал куражиться Пафнутьев, но понимал при этом — есть жесткая граница, на которой он должен остановиться.
— Вашими молитвами, Павел Николаевич, вашими молитвами живу и существую. Говорят, вы собираетесь в наши края? К испанскому солнышку потянуло?
— Какое солнышко, Юрий Яковлевич! К вам меня начальство посылает, к вам!
— Если посылает — это хорошо. Я тоже иногда кое-кого посылаю, но это бывает не часто. Приезжайте, ждем. Когда намерены вылететь, когда намерены прилететь?
— Вылетаю завтра, на Барселону.
— Встретим. Надеюсь, вам здесь понравится.
— Я в этом уверен.
— Это прекрасно, Павел Николаевич, это прекрасно! Я знаю московский рейс на Барселону, у вас не будет проблем.
— Надеюсь.
— До скорой встречи, Павел Николаевич!
— Увидимся, Юрий Яковлевич.
На этом разговор закончился, и вот сейчас, шагая по каменным полированным плитам барселонского аэропорта, всматриваясь в табличку, на которой громадными буквами была написана его фамилия, Пафнутьев неожиданно ощутил волнение, даже нет, скорее тревогу. Уж больно хорошо все складывалось, уж больно гладко все стыковалось. Его не поехал встретить сам Лубовский — это нормально, так и должно быть, он, в конце концов, здесь на излечении и вовсе не обязан нестись в аэропорт, чтобы засвидетельствовать что-то там прибывшему следователю, который уже сумел испортить ему настроение, а может быть, даже карьеру. Конечно, Лубовский знал об интервью в газете и, конечно, просчитал, чьи уши торчат из этого материала, который иначе как глумливым и не назовешь. Да, удалось, все-таки удалось Фырнину нащупать ту почти неуловимую тональность, когда вроде бы между шуточками и прибауточками то и дело вылезал железный каркас фактов, дат, имен, когда вылезало все то, что вполне может стать судебными доказательствами при условии, что изложено будет сухо, жестко и с сугубо канцелярской непробиваемостью.
— Здравствуйте, — сказал Пафнутьев, подходя к худенькому человеку. — А я — Пафнутьев. — Он показал на плакатик.
— А, привет, старик, — ответил тот с некоторой долей развязности, но необидной развязности, так можно приветствовать хорошо знакомого человека, но ждать которого пришлось долго и мучительно. — Как долетел?
— Даже не заметил как, — ответил Пафнутьев все с той же беззаботностью, которую усвоил последнее время как манеру, единственно для себя возможную.
— Станислав, — сказал мужичок. — Можно просто Слава.
— Так ты не испанец?
— Местами, — рассмеялся Слава.
— Павел. — Пафнутьев пожал протянутую руку. — Можно просто Паша. Чтобы уж не было у нас разноголосицы.
— И не мечтай, не будет! — опять рассмеялся Слава — он оказался смешливым человеком, а его хмурый вид в толпе встречающих объяснялся, скорее всего, тем, что ему и в самом деле пришлось долго ждать запаздывающий самолет.
— Что Юрий Яковлевич?
— У него все прекрасно. Приехать он, к сожалению, не смог, какая-то встреча с местными банкирами, но о тебе помнит, ждет, велел встретить на высшем уровне. Что и исполняю. — Слава легонько ткнул Пафнутьева локтем, давая понять, что парень он свой, не капризный, не чванливый и общаться с ним лучше всего по-дружески, накоротке. — Сейчас едем по городу, знакомимся с достопримечательностями. — Длинное заковыристое слово Слава произнес почти по складам, но правильно, ему, похоже, нравилось это слово, и он произнес его еще раз. — Здесь, Паша, этих достопримечательностей... Видимо-невидимо. На каждом углу! И все эти достопримечательности, можно сказать, имеют мировое значение. Хочешь — верь, хочешь — не верь.
— Верю, — сказал Пафнутьев, когда они уже вышли из здания аэропорта и оказались под слепящим солнцем.
— Это правильно, — одобрил Слава. — Лучше верить, чем не верить. Так спокойнее. Когда не веришь — надо что-то доказывать, как-то возникать, о чем-то спорить... А когда веришь — ничего этого не надо. Согласен?
— Целиком и полностью.
— Прошу садиться. — Слава распахнул дверцу машины с открытым верхом, подождал, пока Пафнутьев усядется, и сам сел с другой стороны. — Сейчас я тебе, Паша, покажу главную достопримечательность города Барселоны. По-нашему — это долгострой. Нам таких долгостроев и не снилось. Это сооружение сооружается уже лет триста, и конца не видно.
— Господи, что же это такое?!
— Храм. Да, Паша, да... Храм.
Через полчаса Слава действительно остановил машину у странного сооружения, сделанного в такой манере, будто этот храм образовался сам по себе из потоков не то магмы, не то каких-то грязевых смесей. Вокруг толпились люди, тут же продавали всевозможные открытки, изображающие все тот же храм, где-то вверху ковырялись рабочие — Слава оказался прав, стройка продолжалась.
— Ну как? — спросил Слава.
— Потрясающе.
— Я тоже так думаю. Хотя мне эта халабуда и не нравится. Не наше это, ох, не наше. Чужое. Пообедаем? — Слава неожиданно переменил тему.
— Можно, — кивнул Пафнутьев, он не стал отнекиваться, рассказывать про самолетную кормежку, что сыт, дескать, что еще не время, и прочую чушь, которую в таких случаях произносят люди слишком уж стеснительные, слишком глупые или слишком гордые. Пафнутьев не относился ни к одной из этих категорий.
— Это правильно, — сказал Слава и широким жестом показал Пафнутьеву на машину, которая за несколько минут уже успела нагреться почти до неприкасаемости.
Обедали в каком-то ресторанчике под открытым небом, правда, громадный синий зонт создавал некую условную прохладу. Слава знал местные порядки, что-то сказал официанту не то на ломаном русском, не то на ломаном испанском, и тот принес литровую бутылку белого холодного вина, разлил его по высоким стаканам из прозрачного стекла и удалился выполнять заказ.
Вино оказалось настолько легким, что показалось Пафнутьеву разбавленным. Он с сомнением повернул бутылку, чтобы хоть что-нибудь прочитать на этикетке, но, ничего не разобрав там, посмотрел на Славу. Тот, похоже, сразу все понял и успокаивающе махнул рукой:
— Не переживай, Паша... Поначалу мне их вина тоже казались разбавленными. Но потом привык. Нормальное вино, не сомневайся. Кстати, неплохое. Да Юра и не позволил бы мне угощать тебя средненьким. Он бы мне голову оторвал.
— Юра? — переспросил Пафнутьев. — Это кто?
— Лубовский! — расхохотался Слава. — Кто же еще!
— Ах, да, конечно, — кивнул Пафнутьев. — Я врубился. Просто не привык его Юрой называть.
— Привыкнешь, — заверил Слава. — Он нормальный мужик. Вы запросто найдете общий язык. Ты как с ним — на «вы»?
— Да, вроде...
— Не надо, — твердо сказал Слава. — Пустое это. Да ты и не сможешь. Пообщаетесь разок-другой и сами не заметите, как на «ты» перейдете. Да что говорить — он с президентом на «ты».
— Похоже на то, — вынужден был согласиться Пафнутьев.
Подошел официант с подносом, уставленным бесконечным количеством маленьких блюдечек, на каждом из которых что-то лежало. Оказалось, что на долю Пафнутьева пришлось двенадцать рыбных блюд, но все они были такого размера, что обед не показался ему слишком уж сытным.
— Ну как? — спросил Слава.
— Потрясающе! — искренне ответил Пафнутьев.
— Повторим?
— Что ты, что ты!
— Тогда нам пора, — сказал Слава, расплатившись с официантом.
— Нас ждут?
— Нас давно ждут! Но дорога не близкая... Морем будем добираться.
— На катере? — вежливо уточнил Пафнутьев.
— Паша! — Слава назидательно поднял указательный палец. — Забывай эти слова. Яхта! Понял? По морю ты будешь перемешаться на яхте. И только.
— Это не опасно? — осторожно спросил Пафнутьев.
— Ты никогда не ходил на яхте?
— Да как-то не довелось.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43
— Прекрасные слова! — воскликнул Пафнутьев с подъемом. — Вы будто в душу мне заглянули.
— Спасибо, — кивнул Генеральный, думая уже о чем-то другом, не менее важном и ответственном. — Ни пуха!
— К черту!
— В случае чего — звоните... Олег Иванович, да?
— Телефоны у Павла Николаевича есть.
— Он знает, к кому обратиться в случае чего? Кому позвонить? Кого на подмогу вызвать?
— Все согласовано, — заверил Олег Иванович.
— Будьте бестолковее, Павел Николаевич, — дал еще один совет Генеральный. — Иногда это помогает.
— Спасибо, я об этом помню постоянно.
— Звоните Олегу Ивановичу... Докладывайте, как будут складываться дела.
Вместо ответа Пафнутьев скорчил заговорщицкую гримасу и потряс в воздухе кулаком — он почему-то решил, что уже может себе позволить такую вольность в разговоре с Генеральным. И тот не увидел в этом жесте ничего для себя недопустимого. На прощанье даже подмигнул Пафнутьеву: держись, дескать.
* * *
Барселона встретила Пафнутьева столь нестерпимо ярким солнцем, что он поначалу был даже озадачен — неужели так бывает? Видимо, в каждой стране свое понимание о ярком солнце, о погоде пасмурной, снежной, дождливой. Даже сквозь затемненные стекла здания аэропорта было видно, какое бесноватое светило висит над городом, куражась над людьми слабыми и беспомощными. Впрочем, присмотревшись, Пафнутьев опять же с озадаченностью увидел, что люди вовсе не выглядят столь уж подавленными, они ведут себя так, как должны вести себя люди просто в хорошую погоду.
Проходя на выход с небольшим своим чемоданчиком, он увидел человека невзрачной наружности, лысоватого, но с явно спортивной выправкой, чем-то он занимался в тренажерном зале, это было заметно сразу. В высоко поднятой руке он держал лист бумаги, на котором было написано одно слово — «Пафнутьев». Сомнений быть не могло — человек встречал именно Пафнутьева Павла Николаевича.
В этом не было ничего удивительного, поскольку перед самым отлетом из Москвы на Пафнутьева опять вышел Лубовский. Даже на расстоянии чувствовалось его хорошее настроение, даже не то чтобы хорошее, а задиристое, боевое, он как бы уже готовился к схватке со следователем. Но Пафнутьев понял — играет Лубовский, играет увлеченно и даже привычно. Он уже начал привыкать к наступательной манере Лубовского, к его постоянной готовности рассмеяться, пошутить, бросить словечко дерзкое и рискованное. Но в то же время, в то же время Лубовский умудрялся вести себя как человек, настроенный дружественно и даже панибратски. Дескать, в чем дело, ребята, все мы здесь свои люди и договориться всегда сумеем легко и просто. Такая вот у него была тональность разговора, хотя помнил Пафнутьев, хорошо помнил и другой тон Лубовского — настороженный, провоцирующий, если не сказать — угрожающий. Но он быстро брал себя в руки и опять превращался в своего парня, готового посмеяться, похлопать собеседника по спине, поприжать его к груди, показывая полнейшее расположение, а то и любовь, да, ребята, даже любовь к ближнему удавалось проявлять Лубовскому легко и непосредственно.
Но и тут Пафнутьев не заблуждался, ничуть, ребята, не заблуждался, хотя, как человек искренний и открытый, охотно принимал расположение к себе, от кого бы то ни исходило, даже от Лубовского. И в этом была не глупость и простоватость, а затаенная мужицкая хитринка, обостренная, доведенная до совершенства многолетней его работой.
— Здравствуйте, Павел Николаевич! — с подъемом произнес Лубовский, когда Пафнутьев в квартире Халандовского едва поднял тост, чтобы выпить за мягкую посадку в Барселоне.
— Приветствую вас, Юрий Яковлевич! — с неменьшим подъемом произнес Пафнутьев — он уже перестал удивляться нечеловеческой осведомленности Лубовского. Понимал — шутки это, и за ними не столько ум и проницательность, за ними почти неуловимая ограниченность, желание произвести впечатление и озадачить собеседника. Так иногда ведут себя домашние фокусники, поражая полупьяных гостей карточными вывертами. — Как ваше здоровье, Юрий Яковлевич? — продолжал куражиться Пафнутьев, но понимал при этом — есть жесткая граница, на которой он должен остановиться.
— Вашими молитвами, Павел Николаевич, вашими молитвами живу и существую. Говорят, вы собираетесь в наши края? К испанскому солнышку потянуло?
— Какое солнышко, Юрий Яковлевич! К вам меня начальство посылает, к вам!
— Если посылает — это хорошо. Я тоже иногда кое-кого посылаю, но это бывает не часто. Приезжайте, ждем. Когда намерены вылететь, когда намерены прилететь?
— Вылетаю завтра, на Барселону.
— Встретим. Надеюсь, вам здесь понравится.
— Я в этом уверен.
— Это прекрасно, Павел Николаевич, это прекрасно! Я знаю московский рейс на Барселону, у вас не будет проблем.
— Надеюсь.
— До скорой встречи, Павел Николаевич!
— Увидимся, Юрий Яковлевич.
На этом разговор закончился, и вот сейчас, шагая по каменным полированным плитам барселонского аэропорта, всматриваясь в табличку, на которой громадными буквами была написана его фамилия, Пафнутьев неожиданно ощутил волнение, даже нет, скорее тревогу. Уж больно хорошо все складывалось, уж больно гладко все стыковалось. Его не поехал встретить сам Лубовский — это нормально, так и должно быть, он, в конце концов, здесь на излечении и вовсе не обязан нестись в аэропорт, чтобы засвидетельствовать что-то там прибывшему следователю, который уже сумел испортить ему настроение, а может быть, даже карьеру. Конечно, Лубовский знал об интервью в газете и, конечно, просчитал, чьи уши торчат из этого материала, который иначе как глумливым и не назовешь. Да, удалось, все-таки удалось Фырнину нащупать ту почти неуловимую тональность, когда вроде бы между шуточками и прибауточками то и дело вылезал железный каркас фактов, дат, имен, когда вылезало все то, что вполне может стать судебными доказательствами при условии, что изложено будет сухо, жестко и с сугубо канцелярской непробиваемостью.
— Здравствуйте, — сказал Пафнутьев, подходя к худенькому человеку. — А я — Пафнутьев. — Он показал на плакатик.
— А, привет, старик, — ответил тот с некоторой долей развязности, но необидной развязности, так можно приветствовать хорошо знакомого человека, но ждать которого пришлось долго и мучительно. — Как долетел?
— Даже не заметил как, — ответил Пафнутьев все с той же беззаботностью, которую усвоил последнее время как манеру, единственно для себя возможную.
— Станислав, — сказал мужичок. — Можно просто Слава.
— Так ты не испанец?
— Местами, — рассмеялся Слава.
— Павел. — Пафнутьев пожал протянутую руку. — Можно просто Паша. Чтобы уж не было у нас разноголосицы.
— И не мечтай, не будет! — опять рассмеялся Слава — он оказался смешливым человеком, а его хмурый вид в толпе встречающих объяснялся, скорее всего, тем, что ему и в самом деле пришлось долго ждать запаздывающий самолет.
— Что Юрий Яковлевич?
— У него все прекрасно. Приехать он, к сожалению, не смог, какая-то встреча с местными банкирами, но о тебе помнит, ждет, велел встретить на высшем уровне. Что и исполняю. — Слава легонько ткнул Пафнутьева локтем, давая понять, что парень он свой, не капризный, не чванливый и общаться с ним лучше всего по-дружески, накоротке. — Сейчас едем по городу, знакомимся с достопримечательностями. — Длинное заковыристое слово Слава произнес почти по складам, но правильно, ему, похоже, нравилось это слово, и он произнес его еще раз. — Здесь, Паша, этих достопримечательностей... Видимо-невидимо. На каждом углу! И все эти достопримечательности, можно сказать, имеют мировое значение. Хочешь — верь, хочешь — не верь.
— Верю, — сказал Пафнутьев, когда они уже вышли из здания аэропорта и оказались под слепящим солнцем.
— Это правильно, — одобрил Слава. — Лучше верить, чем не верить. Так спокойнее. Когда не веришь — надо что-то доказывать, как-то возникать, о чем-то спорить... А когда веришь — ничего этого не надо. Согласен?
— Целиком и полностью.
— Прошу садиться. — Слава распахнул дверцу машины с открытым верхом, подождал, пока Пафнутьев усядется, и сам сел с другой стороны. — Сейчас я тебе, Паша, покажу главную достопримечательность города Барселоны. По-нашему — это долгострой. Нам таких долгостроев и не снилось. Это сооружение сооружается уже лет триста, и конца не видно.
— Господи, что же это такое?!
— Храм. Да, Паша, да... Храм.
Через полчаса Слава действительно остановил машину у странного сооружения, сделанного в такой манере, будто этот храм образовался сам по себе из потоков не то магмы, не то каких-то грязевых смесей. Вокруг толпились люди, тут же продавали всевозможные открытки, изображающие все тот же храм, где-то вверху ковырялись рабочие — Слава оказался прав, стройка продолжалась.
— Ну как? — спросил Слава.
— Потрясающе.
— Я тоже так думаю. Хотя мне эта халабуда и не нравится. Не наше это, ох, не наше. Чужое. Пообедаем? — Слава неожиданно переменил тему.
— Можно, — кивнул Пафнутьев, он не стал отнекиваться, рассказывать про самолетную кормежку, что сыт, дескать, что еще не время, и прочую чушь, которую в таких случаях произносят люди слишком уж стеснительные, слишком глупые или слишком гордые. Пафнутьев не относился ни к одной из этих категорий.
— Это правильно, — сказал Слава и широким жестом показал Пафнутьеву на машину, которая за несколько минут уже успела нагреться почти до неприкасаемости.
Обедали в каком-то ресторанчике под открытым небом, правда, громадный синий зонт создавал некую условную прохладу. Слава знал местные порядки, что-то сказал официанту не то на ломаном русском, не то на ломаном испанском, и тот принес литровую бутылку белого холодного вина, разлил его по высоким стаканам из прозрачного стекла и удалился выполнять заказ.
Вино оказалось настолько легким, что показалось Пафнутьеву разбавленным. Он с сомнением повернул бутылку, чтобы хоть что-нибудь прочитать на этикетке, но, ничего не разобрав там, посмотрел на Славу. Тот, похоже, сразу все понял и успокаивающе махнул рукой:
— Не переживай, Паша... Поначалу мне их вина тоже казались разбавленными. Но потом привык. Нормальное вино, не сомневайся. Кстати, неплохое. Да Юра и не позволил бы мне угощать тебя средненьким. Он бы мне голову оторвал.
— Юра? — переспросил Пафнутьев. — Это кто?
— Лубовский! — расхохотался Слава. — Кто же еще!
— Ах, да, конечно, — кивнул Пафнутьев. — Я врубился. Просто не привык его Юрой называть.
— Привыкнешь, — заверил Слава. — Он нормальный мужик. Вы запросто найдете общий язык. Ты как с ним — на «вы»?
— Да, вроде...
— Не надо, — твердо сказал Слава. — Пустое это. Да ты и не сможешь. Пообщаетесь разок-другой и сами не заметите, как на «ты» перейдете. Да что говорить — он с президентом на «ты».
— Похоже на то, — вынужден был согласиться Пафнутьев.
Подошел официант с подносом, уставленным бесконечным количеством маленьких блюдечек, на каждом из которых что-то лежало. Оказалось, что на долю Пафнутьева пришлось двенадцать рыбных блюд, но все они были такого размера, что обед не показался ему слишком уж сытным.
— Ну как? — спросил Слава.
— Потрясающе! — искренне ответил Пафнутьев.
— Повторим?
— Что ты, что ты!
— Тогда нам пора, — сказал Слава, расплатившись с официантом.
— Нас ждут?
— Нас давно ждут! Но дорога не близкая... Морем будем добираться.
— На катере? — вежливо уточнил Пафнутьев.
— Паша! — Слава назидательно поднял указательный палец. — Забывай эти слова. Яхта! Понял? По морю ты будешь перемешаться на яхте. И только.
— Это не опасно? — осторожно спросил Пафнутьев.
— Ты никогда не ходил на яхте?
— Да как-то не довелось.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43