Петр мягким, отработанным движением левой руки убрал блок нападающего и встретил летящее ему навстречу, искаженное безумной гримасой лицо раскрытой правой ладонью. В какую-то долю мгновения он ощутил ею подбородок и провел руку чуть вперед.
Витяй упал ему под ноги, как тряпичная кукла.
— Ты ж… это ж… ах ты…— привстал седой. — Что ж ты, сука, творишь…
— А чего? Нормальный башкирский подсед и прямой тепель-тапель. Ты поплачь над его челом. Настоящий мужчина не боится плакать.
— Ну, теперь все… — Мужчина встал с ящика, и вдруг оказалось, что он достаточно высок ростом, крепок сложением и вовсе уж и не такого преклонного возраста. Неожиданно сверкнув, в его руке выщелкнулось лезвие большого ножа. — Я ж щас тебя, падла, положу…
— Это ты правильно рассудил, — Волков мягко, по-кошачьи отступал назад. — Это ты правильно понял всю сущность мою. Западло мне ствол обнажать…
— А!.. — седой сделал короткий умелый выпад.
— …перед говном…
— А!.. А!.. — противник Петра ловко взмахнул ножом крест накрест и слегка зацепил его левую щеку, из которой проступила кровь.
— …перед всяким, — Волков, не опуская глаз и все так же мягко отступая, провел большим пальцем левой руки по царапине на щеке и, слизнув с него кровь, оскалился:
— Смерти моей хочешь? Я правильно понимаю?
— Да ты ж… — Седой непростительно далеко выставил вперед длинную руку с ножом.
Мгновенно, неуловимым движением, Петр чуть отвел ее в сторону, одновременно мет-нувшись вперед, и нанес страшный удар правой снизу, в подбородок. Пожилой рухнул на землю.
— Так вот что я всем вам скажу… — Волков отшвырнул ногой нож, глубоко вздохнул, успокаивая дыхание, и посмотрел на лежащее перед ним тело. — В очередь, сукины дети. Если по этому делу, то в очередь.
Он достал сигарету и закурил. Потом сделал несколько шагов, наклонился, поднял нож, рассмотрел его и, сложив, убрал в карман куртки. Затем вернулся к лежащему мужику с заросшим клочковатой седой щетиной лицом, присел на корточки и, склонившись над ним, похлопал его по щекам.
— Ой, Господи, надо же, человеку плохо! — закудахтала проходившая мимо пожилая женщина. — Это ваш товарищ?
— Да как вам сказать, — распрямился Петр. — Я его и знаю-то только… здрасте, там, да до свидания. Ну… тут, по двору. Но с виду весьма приличный человек. Очень любит рассказывать, как замечательно жил в Златоусте до войны.
— Так, может, я «скорую»? — женщина как-то странно посмотрела на Волкова. — Может, у него сердце?
— Думаете? — Волков покачал головой. — Нет. Вряд ли. Может, вот разве с головой что… Вы не волнуйтесь, я сам позабочусь.
— А… вон там еще один. Лежит.
— Я в курсе. Вы ступайте. Я-то же ведь здесь.
— Да, действительно. Так я пойду? — робко спросила женщина.
— Конечно. Ступайте.
— Ага. Хорошо. — Женщина торопливыми шагами вернулась на тротуар и исчезла, не оборачиваясь.
Петр опять склонился над телом, стал растирать ему уши, хлопать по щекам. Реакции — ноль. Расстегнул пуговицы на толстом вязаном джемпере, затем расстегнул рубашку и увидел на груди двойной профиль — Ленин и Сталин, а немного выше, чуть ли не от плеча и до плеча, синела фраза: «Все на выбора!»
«Тишкин корень! — подумал Петр. — С кем воевать-то доводится…»
— Ну давай, отец, просыпайся…— он стал растирать ему грудь, мять уши и хлопать по щекам. — Ну давай, давай! Да живи ж ты, еж твою туда-сюда!..
Мужик вдруг открыл глаза, взглянул на Волкова и очень строго спросил: «А где все?»
— Так ведь…— улыбнулся Петр, — жизнь, она ответов не дает. Она только вопросы задает.
— Какие?
— ДТП тут было, помнишь?
— Помню.
— Когда?
— Вчера вечером.
— Кто с кем?
— Тачка фирменная в «копейку» въехала.
— Цвет?
— Черно-белый.
— Как это «черно-белый»?
— Тачка черная, «копейка» белая.
— Номера помнишь?
— Только копейки. Семь, семь, семь. И буквы еще — ОХ.
— Уверен?
— Так… Это ж портвейн такой, «три семерки». Как же не запомнить… А где все?
Волков оглянулся через плечо. Второе тело вроде тоже уже начинало ворочаться.
— Вон, там Витяй, — сказал он мужику, поднялся, вышел из сквера, сел в машину, завел мотор и тронулся с места.
— Алло, Виталич? — Волков, держа в руке трубку сотового телефона, повернул с Троицкого моста направо и невольно засмотрелся на противоположный берег, где вздымала свои бастионы Петропавловская крепость.
«А ведь и на самом деле непогано, а? Надо же, и на душе любезно делается. Нет, правда…»
— Я. Ты, что ли, Волчара?
— Узнал?
— Сто лет жить будешь, о тебе сейчас говорили.
— Иди ты?
— Ага. Говорили, что тебя грохнули.
— Вранье.
— Не скажи. Всяко может быть.
— Думаешь?
— Конечно. А, нет… Говорили, что это ты опять кого-то грохнул, я перепутал.
— Ты за семафорами бы лучше следил, если уж тебе за это жалованье платят. А то я тут, третева дни, еду по Ленина, а на перекрестке с Большим он опять не работает. И ДТП поэтому, и пробка. Вы это специально делаете?
— Естес-стнно. Чтоб бабки снимать. Ты ж понимаешь.
— Ладно, не об том речь. Номерок пробить можешь?
— А она не Ленина, чтоб тебе известно было, а уже Широкая опять давно.
— Можешь?
— Сколько?
— Пузырь. Как всегда.
— Не могу. Инфляция.
— Не говнись, уважать перестану.
— А ты не марамойничай. Это тебе не ГАИ какое-нибудь. У нас здесь теперь — все. С коррупцией покончено. Мы теперь совершенно другая структура. Мы теперь Ги-Бэ-Дэ-Дэ. Понял разницу? Ощутил?
— Литр.
— Диктуй.
— Белая «копейка», три семерки в номерах.
— И все?
— Буквы еще знаю — ОХ.
— И все?
— Ну, наша она, похоже, питерская. Семьдесят восьмой регион меня интересует.
— И все?
— А тебе еще и телефон его любовницы?
— Это ты сострил?
— По-моему, да. А что?
— Да нет, ничего. Смешно. Короче, кто кому звонить будет?
— Ну… а чего я тебя дергать буду? Номер трубы моей запиши.
— Давай.
— Волков продиктовал номер телефона.
— Звони, когда будет что сказать.
— Ну бывай.
— Отбой.
8
— Ну что ж, — Леон поднялся с кухонного табурета, — полюбопытствуем. А вы ешьте пока, Лиза, ешьте.
Он вышел из кухни, заглянул на всякий случай в туалет, пошел далее через переднюю, заглянул в кабинет — никого, направился в гостиную и споткнулся оттого, что идущий по пятам Анатолий сделал ему легкую подсечку.
— Толя, вы чего, охренели? — совершенно искренне удивился Леон.
— Так ить не странен кто ж? А потом, мало ли кого мы здесь встретим? Вам необходима охрана. Вот я ее, собственно, и осуществляю. Отрабатываю, так-скть, свое пребывание в вашем доме. Это моя плата за постой.
— Спасибо, конечно, но… ловчее вы бы не могли?
— А я вот тебе другую историю расскажу… Леон открыл дверь гостиной, оглядел комнату с порога и только затем переступил порог.
— Так вот, — продолжал Анатолий, — подымаемся мы с Шурой вчера посредством механического эскалатора из-под земли на поверхность. Выходим — оба-на! — оказывается станция метро «Горьковская», вы можете себе это представить? А ведь добрались мы туда, оказывается, посредством электрического тока. Ну? Это вас не удивляет?
— А что конкретно. Толя, меня, собственно, должно удивлять? — улыбнулся Леон, украдкой проверяя целостность книжных полок. — Природа электрического поля или то, что вас в метро пустили?
— Зы-зы-зы… стоп. Щас, история еще впереди. И вот, выходим мы с ним на поверхность, Шура увидел мечеть и вдруг остолбенел. «Смотри, — говорит. — Видишь?» Я говорю: «Ну да. И что?» А он: «Вот сейчас наложу на нее крестное знамение, и рухнет». Я ему: «Шур, а может, не надо? Красивая ведь». А он: «Херня. Бесовня это все. Смотри…» И натурально, с молитвою, накладывает на нее крестное знамение. А она стоит. Он ко мне оборачивается и говорит сокрушенно: «Ну вот… Опять не получилось». И слеза такая горючая по щеке.
Леон рассмеялся, запрокинув голову, подошел к стене и поправил косо висящую картину.
— Дак это мало того. Мы же потом в кино пошли. Вот убей меня, не помню, куда, но какой-то крохотный такой зальчик, и ты знаешь, чего показывают? Ну угадай… Ну?
— Ну я не знаю… «Андалузский пес» может идти таким экраном. Что еще… — Леон ходил по гостиной, поправлял безделушки, которые гости, взяв их вчера в руки, поставили потом чуточку «не так». — Ну хорошо, ну Годар… Хичкок. Толя, ну что за угадайка? Какое кино вам там показывали?
— «Зита и Гита».
— Что?
— Зита, — Анатолий выразительно посмотрел на Леона. — И Гита.
Леон обернулся вполоборота к Анатолию, на секунду задумался, а потом рухнул на диван, сотрясаемый приступом хохота.
— И это еще не все…— Анатолий присел в кресло и отхлебнул коньяку из большой рюмки, которую прихватил из кухни. — Мы же не просто так в кино пришли. У нас же с собой было.
— Ну разумеется, — всхлипывал Леон.
— И вот, — Анатолий сделал еще один глоток, — где-то к исходу второй серии Шуру прорвало. Он разрыдался. Упал ко мне на грудь и шепчет: «Толя, это же все про нас! Это же… ну вот каждая минуточка… это же вся наша жизнь…»
— Ох…— зашелся Леон, обхватив голову руками.
— Далее, — совершенно спокойно продолжал Анатолий. — Он, обливаясь слезами, пошел по рядам, вышел к экрану, встал к нему вплотную, развернулся к залу и возопил: «Ну что?! Нравится?! Так вот это я снял! И в главной роли тоже я — вот!» И пальцем себе за спину в экран тычет. А там в этот момент крупным планом — слон.
— А-ах… — Леон уже сидел на диване и утирал слезы.
— Вот ты, Леон, кавказских кровей, — все так же спокойно прихлебывая коньяк, продолжал Анатолий, — поэтому эмоционально необуздан. А на самом-то деле ничего смешного нет. Шуру же сразу повязали. Зал хоть и маленький, но там же ряды кресел. Он же от ментов по всему залу бегал и за креслами прятался.
— А вы-то что же?
— А я что… Встал спокойно и ушел. Видимо. Видимо… вот у вас, в дальнейшем, и оказался.
— А что это вы здесь смеетесь, а мне не даете? — возник на пороге гостиной мужчина среднего роста, но очень крепкого телосложения, что сразу бросалось в глаза потому, что надеты на нем были лишь носки.
— Рим! Господи… — всплеснул руками Леон. — Вам же вчера улетать нужно было, в Душанбе. Вы что же, так и не улетели?
— Видимо, нет… — Рим смущенно потупился, поскреб рукой роскошную смоляную с проседью бороду и робко спросил, ни к кому, собственно, и не обращаясь: — А никто мою одежду, случайно, не видел?
— А зачем тебе одежа? Тут тепло. И вообще…— чуть склонив голову к правому плечу, «художнически» прищурился Анатолий. — Мне лично вот так вот… так-этот-от даже больше и нравится.
— Думаешь? — взглянул на него Рим грустными башкирскими глазами.
— Ну… я так вижу.
— Но у нас же в доме дама… — сделал неопределенный жест Леон.
— Чья? — оживился Рим.
— Пока не решено, — Анатолий бросил взгляд на хозяина дома.
— Нет-нет, господа, — Леон решительно повел рукой. — У девушки черепно-мозговая травма…
— Но ведь не открытая же, — пожал плечами Анатолий.
— Возможно, задеты речевые центры, и вообще — у нее посттравматическое реактивное состояние. Я врач, я за нее отвечаю. Существует клятва Гиппократа, в конце концов.
— А ты… вы… я постоянно путаюсь, — Рим присел на краешек кресла и взглянул на Леона. — Мы с вами «на ты»?
— С похмелья лучше «на вы», — философски изрек Анатолий. — Оттягивает.
— Резонно, — согласился Леон.
— Ну… как скажешь… те, — Рим покорно пожал могучими голыми плечами. — Так вы, Леон, на самом деле доктор?
— Видите ли… — начал было Леон.
— Сексопатолог он. — Анатолий, запрокинув голову, допил коньяк. — А у тебя чего, не стоит?
— Да нет, я… с этим-то как раз проблем нет. И даже наоборот, но…
— Наоборот? — заинтересовался Леон. — Ну-ка, ну-ка…
— Да тьфу на вас на всех. Где моя одежда?
— Так вы же вчера так и пришел. Вот и Толя не даст соврать.
— Зы-зы-зы… стоп. Дам. Врите, сколько хотите. Тока бабок дайте, и я все что угодно засвидетельствую.
— Я писать очень хочу, а вы говорите, что в доме барышня.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30