Мистер Контрерас вновь что-то пробурчал.
– Но это правда, Роулингс, – заявила я с предельной искренностью, словно клялась на Библии. – У врача Хершель работает медсестра. У нее сестра-подросток забеременела. От некоего Фабиано Эрнандеза, последнего негодяя. В прошлый вторник в госпитале Шомбурга обе умерли – и роженица и ребенок. Нет, нет, не убийство: осложнения, связанные с диабетом, с ранней беременностью... Так вот, с тех пор Эрнандез разъезжает в машине, которая ему явно не по средствам: он безработный. Вечно. Вот семья и решила разузнать что к чему. Это честная гордая семья, им не по нраву связь с Фабиано, во-первых. А во-вторых, ненавистна мысль, что он мог сделать деньги на смерти жены. А Фабиано бегает в «шестерках» у Серджио Родригеза и нажаловался ему. Серджио подумал, что я якобы какой-то должок хотела с него получить. Вот и вся история вопроса.
Роулингс выпустил воздух из надутых щек.
– И все это без какой-либо связи со смертью Треджьера?
– Насколько я знаю, да.
– Треджьер занимался той девушкой, что умерла?..
Такова уж полицейская работа – подозревать всех и вся. Либо Роулингс был себе на уме, либо раздобыл кое-какую информацию.
Я кивнула:
– Да. Видите ли, врачом девушки была доктор Хершель, но в Шомбург она послала Треджьера, сама не смогла поехать.
– И этот гад убил Треджьера за то, что он позволил жене умереть?
– Вы имеете в виду, что Фабиано так думал? Я так не считаю. Он вообще хотел улизнуть, уже собирался бросить ее, когда она не пожелала сделать, аборт. А не удрал потому, что боялся ее братьев. Они настоящие парни, смелые, сильные. А Фабиано не борец. Нагадить кому-нибудь исподтишка – да. Но открыто подраться? Нет. Силенок маловато.
– А как насчет братьев? Сдается, они были готовы за нее постоять.
Я подумала о Поле и его старшем брате Хермане. Конечно, каждый из них мог пальцем пришибить Малькольма, ну а Диего пусть и не такой здоровущий, но злобы в нем хоть отбавляй. Однако я отрицательно покачала головой:
– Они разумные люди. Уж если и могли кого-нибудь укокошить, так это Фабиано. Но они и пальцем его не тронули, когда их сестра от него забеременела. А уж Треджьер... Они видели, как он боролся за ее жизнь, любили его и знали: он сделал все, что было в его силах.
Роулингс хихикнул:
– Ох, не будьте такой наивной, Варшавски. Да сейчас в морге двадцать пять трупов тех людей, которых любили, – Он встал. – – – Мы задержим Родригеза. Хотите написать жалобу?
Не по вкусу пришлась мне эта идея.
– Да нет, не очень хочу, – сказала я. – Умножать старые обиды? И потом, вы же знаете, он окажется на улице через сутки.
– Послушайте, Варшавски, конечно, окажется. Именно через сутки. И обидится на вас еще больше. Но меня тошнит от подонков вроде Серджио. Чем больше я его буду тормошить, тем осторожней он станет.
Я инстинктивно потрогала челюсть.
– Возможно, вы правы. Валяйте. Задерживайте. А я приду и произнесу пару фраз из своей роли в этой пьесе.
Я довела его до двери; полицейский почтительно следовал сзади. На пороге Роулингс, обернувшись, в упор посмотрел на меня.
– Если я установлю, что вы скрываете факты, связанные со смертью Треджьера, то зажгу спичку и ваша лицензия сгорит так быстро, что вы и очнуться не успеете. За сопротивление властям, за препятствия, чинимые их действиям и расследованиям.
– Да, да, да... Только ведите машину поосторожней...
Я закрыла дверь и накинула цепочку.
Мистер Контрерас укоризненно покачал головой: – Противно было его слушать, моя сладость. А ты сидишь и все это глотаешь. Тебе бы адвоката пригласить для такого разговора.
Я рассмеялась, причем раны отозвались резкой болью.
– Не принимайте близко к сердцу, – сказала я. – Да я минуты не проживу на свете, если на меня губительно подействует крутой разговор.
Мы снова взялись за ужин, остывший, но еще вкусный. Вместе с мясом Контрерас поджарил несколько помидоров. Их было легко жевать, да и вкус у них был совсем домашний, не из какой-нибудь овощной лавчонки. Я съела три штуки, когда зазвонил телефон. Лотти напоминала, что завтра – похороны Консуэло и крошки Виктории Шарлотты.
Потом позвонил Пол, за ним Тесса, узнавшая от Лотти о моей столь богатой приключениями ночи. На этот раз Тесса была очень мила.
– Господи Иисусе, Вик, если бы я знала, что тебя ранят, ни за что бы не втравила в это дело. Я просто ни о чем думать не могла, а надо бы сообразить, что зверь, способный разнести голову Малькольму, не задумываясь изуродует и тебя.
Со всей твердостью, на которую была способна, я заявила, что это хороший симптом – адекватная реакция на происшествие. Это означает бить в самую точку, в самый нерв... Возможно, сие звучало патетически, но, в сущности, ничего не означало. На самом деле я не думала, что «Львы» убили Малькольма. А если и убили, не знала почему...
Когда Тесса повесила трубку, я сказала мистеру Контрерасу, что порядочно выдохлась и мне надо чуточку отдохнуть. Он покорно вымыл посуду и забрал остатки жаркого для своей кошки.
– А теперь послушай, моя куколка. Может, мне скоро и стукнет сто лет, но у меня хороший слух. Не дай Бог, кто-нибудь придет по твою душу, я услышу и головы всем оторву.
– Если кто-нибудь придет сюда с оружием, вызовите лучше полицию. И не выходите из своей квартиры.
Он горделиво выгнул бровь, готовый спорить и спорить без конца. Я пожелала ему спокойной ночи, заперла дверь на все замки и засовы. Вообще-то, если кто-нибудь очень этого хочет, он может сломать любую дверь, но когда я въехала, то вставила бронированную. С прекрасными замками. Ведь уже столько раз пытались брать дома штурмом...

Глава 10
Врач в трауре
Я лежала навзничь, радио все еще было настроено на волну спортивной передачи. Стадион бурлил. Комментатор буквально надрывался, стараясь перекрыть шум. Постепенно я впала в забытье, и все звуки слились в одну сплошную какафонию. Сон у меня был лихорадочный, беспокойный. Мне снилось, будто я стою у забора, ограждающего школьную бейсбольную площадку. Мой дружок Билл Бакнер увидел меня и пригласил на поле брани. Я начала перебираться через забор, но тут у меня отнялась нога. Я глянула вниз и увидела грустное лицо ребенка, старавшегося стянуть меня со стены. Я не могла отцепиться, хотя вся сцена и ландшафт вдруг изменились. Затем такое изменение произошло не раз и не два, но дитя вцепилось в меня, как клешней, и не отпускало.
Я знала, что сплю, старалась выбраться из кошмара. Но то ли виски так подействовало, то ли микстура, которой меня снабдили в клинике, проснуться не могла. Трезвонивший телефон тоже стал частью кошмара; теперь почему-то в нем участвовали эсэсовцы. А ребенок все тянул меня вниз и хныкал, хныкал... В конце концов мне удалось вернуться к реальности; одеревеневшей рукой я взялась за телефонную трубку.
– Привет, хэлло, – пробормотала я.
– Мисс Варшавски?
Легкий тенорок показался мне знакомым. Я боролась со своим телом, пытаясь подняться, наконец прочистила горло:
– Да. Кто говорит?
– Питер Бургойн из госпиталя в Шомбурге. Я не вовремя позвонил?
– Ничего. Я спала, но пора и подниматься. Не могли бы вы подождать у телефона?
Я неуклюже встала и потащилась в ванную комнату. Сняла одежду, в которой заснула, и встала под холодный душ, так что струи ударили по волосам и носу.. Я знала, что Бургойн ждет у телефона, но не могла удержаться от искушения проволынить еще минутку, промыть слипшиеся волосы шампунем. Чистые волосы – ясные мысли.
Закутавшись в плед, я уже более энергично перебралась из душевой в спальню. Бургойн, как оказалось, действительно не бросил трубку.
– Извините, заставила вас ждать. Я попала в аварию прошлой ночью, а потому меня накачали в клинике снотворным.
– Авария? Автомобильная? Надеюсь, не очень серьезная?
– Да нет, это было не авто. Меня слегка порезали ножом. Вид ужасный, но не смертельно.
– Ну, может быть, мне лучше перезвонить, – нерешительно предложил он.
– Нет, нет, все в порядке. В чем дело?
Он сказал, что был поражен, прочитав в газетах о смерти Малькольма.
– И какой удар для вас, особенно после смерти девушки и ребенка. А теперь и вам досталось. Я очень сожалею.
– Спасибо. Очень мило, что позвонили.
– Послушайте... Я хочу пойти на похороны девушки. Возможно, мне не следовало бы этого делать, но я искренне огорчен тем, что мы не смогли ее спасти.
– Это – завтра, – уточнила я. – Храм Гроба Господня, в Кеннеди. В час дня.
– Да, я знаю, уже звонил им домой. Дело в том, что мне как-то неловко идти одному. Вот я и подумал... Послушайте, а вы не собираетесь пойти?
Я скрипнула зубами.
– Разумеется, да. Я пойду с вами, – сказала я без особого энтузиазма. – Как вы хотите – встретиться прямо в церкви или заедете за мной?
Он решил, что лучше, если он заедет за мной в половине первого. Не разглядывать же в церкви всю толпу: родных, священников, соучеников... Я дала ему свой адрес и повесила трубку.
Сколько же пациентов умерло на его операционном столе? Если много, то переживает ли он так сильно всякий раз? Возможно, довольно высокий уровень жизни в районе расположения госпиталя в Шомбурге не так часто поставлял патологических рожениц с высокой степенью риска в его чистенькое родовспомогательное отделение. Возможно, Консуэло была первая с преждевременными родами с тех пор, как Бургойн перебрался из Чикаго. А если он и вправду затянул с началом лечения из-за того, что она мексиканская иммигрантка?
Я позвонила Лотти и сказала, что поеду не с ней, а потом вновь улеглась в постель. На этот раз спала крепко, без кошмарных сновидений и проснулась около пяти утра.
Я облачилась в шорты и свитер и пробежала километра четыре до гавани полюбоваться рассветом. Тот же самый или похожий рыбак снова пытался что-то выудить из сонной воды. А удавалось ли ему вообще поймать кого-нибудь? По пути домой я вознамерилась немного попрыгать, но резкие движения тотчас дали о себе знать щемящей болью в подбородке. Ладно, пусть еще неделька пройдет...
Мистер Контрерас открыл мне парадную дверь.
– Хотел проверить, – заявил он, – свои идут или чужие. Ты сегодня получше себя чувствуешь?
– Значительно. Спасибо!
Я поднялась по лестнице. Не скажу, что утро – мое самое любимое время суток. Тем более что в течение лета я в первый раз встала так рано. А потому и настроения для светских бесед не было.
Я подошла к сейфу, встроенному в один из стенных шкафов, вынула револьвер. Редко его ношу, но если Роулингс захомутал Серджио, а я напишу жалобу, оружие может понадобиться. Я тщательно почистила, смазала и зарядила «смит-и-вес-сон». С полной амуницией револьвер весил два фунта – без практики непривычная тяжесть. Я заткнула револьвер за пояс и немножко потренировалась, быстро вынимая оружие и вновь укладывая его на место. Конечно, хорошо бы регулярно посещать стрельбы, но когда у вас миллион других забот...
Затем я прошла в кухню. Ягодный йогурт пришелся кстати, я с легкостью съела два стаканчика, перелистывая «Геральд стар». Там был спортивный отчет, который я уже знала... Я бросила стаканчики в посудомойку. Благодаря стараниям мистера Контрераса это была единственная грязная посуда в доме. Наверное, стоит почаще приглашать его ужинать...
Я оглядела жилую комнату. Беспорядок страшный, но все удобно, комфортно. И я вовсе не думала прибираться только потому, что Бургойн пригласил меня на похороны Консуэло. Следуя той же логике, я не прикрыла покрывалом постель, а шорты и свитер швырнула в кучу другой одежды, валявшейся в кресле.
Пройдя в ванную, я вновь постаралась трезво взвесить ущерб, нанесенный моему лицу. Красно-пурпурные тона уже наливались желтизной и голубизной. Когда я прижимала язык к внутренней стороне ранки, то боли не было, хотя ощущались скрепки швов. Пирвиц был прав: до свадьбы все заживет.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41