Отхлебнув чаю, Сари пожимает плечами и говорит:
— Я не знаю, почему я ему не верю. Вы считаете, я должна ему доверять?
— Вы бы лучше задали этот вопрос ему.
— Могу ли я ему доверять? Вы хотите, чтобы я спросила, не обманывает ли он меня? Ни за что на свете.
— Почему?
Она хлопает ресницами.
— Я не могу задать ему такой вопрос.
— Почему?
— Не могу и все.
— Я вас не понимаю.
— Это потому что вы его не знаете.
— А что в нем такого?
— Это человек, которому такие вопросы не задают.
— Почему?
— Послушайте, вы со всеми своими клиентами так разговариваете?
— Я так разговариваю со всеми потенциальными клиентами. Мы с вами еще не сговорились. Дело хлопотное, неясное. Я должен сориентироваться, разобраться что к чему.
Она подсказывает:
— Вы хотите понять, где факты, а где бабские фантазии?
— Вот именно. Но если вам кажется, что я слишком пристаю к вам с вопросами...
— Ничего, спрашивайте, — вздыхает она и простирает к нему ладони, как бы показывая, что ей нечего скрывать. — Понимаете, я не хочу, чтобы Эбен знал о моих… сомнениях. Он сочтёт это признаком слабости.
— Как вы его назвали? Эбен?
— Эбен Рэкленд.
— Что это за имя такое? Сокращенное от Эбенезер?
— Нет, его зовут Эбен.
— Понятно. И этому вашему Эбену не нравятся слабые люди?
— А кому они нравятся? Ревнивые, подозрительные. Думаю, что никому.
— И вам тоже?
Она бросает на него недоумевающий взгляд. Мол, какое это имеет отношение к делу? Славко и сам понимает, что никакого. Чего ты бесишься? — спрашивает он себя. Только из-за того, что Джули когда-то сказала, что терпеть не может слабаков, и ты подумал, что она намекает на тебя? Расслабься, обычный разговор с клиентом, больше ничего.
Но вопрос, тем не менее, задан, и Сари на него отвечает, хоть и не сразу:
— Да, наверно, сила меня привлекает больше, чем слабость. Несомненно.
— Ясно. И Эбен Рэкленд человек сильный?
— Не просто сильный, а могучий, — без малейшего колебания отвечает она.
— В каком смысле “могучий”?
Славко, ближе к делу, говорит он себе. Ты что, ревнуешь к ее приятелю? Запал на эту девчонку? Вообще-то, это на тебя похоже. Ты ничем не отличаешься от слюнявого официанта. Настоящий профессионал, ничего не скажешь. Она всю жизнь мечтала о таком, как ты — лысеющем неудачнике, страдающем болезненным любопытством. Но даже терзаясь самоуничижением, Славко продолжает гнуть свою линию.
— Вы хотите сказать, что если бы он сейчас был рядом с нами, то разорвал бы меня на куски?
Вопрос явно ставит Сари в тупик.
— В каком смысле? Нет, Эбен совсем не такой. Он не агрессивный, если вы имели в виду это.
— Сари, я не могу понять главного. Почему бы вам не послать этого парня к черту? Ну хорошо, он такой, сякой, замечательный, расчудесный, имя у него библейское и все такое, но ведь вы ему не доверяете. Нельзя быть счастливым с человеком, если ему не доверяешь. Так или нет? Зачем вам такой нужен? Найдите себе кого-нибудь другого.
Сари смотрит в чашку, явно борясь со слезами. Потом спрашивает:
— Вы знаете, что такое навязчивая идея? — И, не дожидаясь ответа, продолжает: — Я чувствую себя полной дурой. Чувствую себя ребенком. Посмотрите на меня — я взрослая самостоятельная женщина. У меня собственная фирма. Я в жизни не имела никаких комплексов. Я говорю себе: он часто работает по ночам, он работоголик, ну и что с того? Ведь когда он рядом со мной, я чувствую его любовь. А потом на меня находит, и я твержу себе: он встречается с кем-то еще. Эта мысль сводит меня с ума. Когда я рядом с Эбеном хотя бы пять минут, все мои сомнения исчезают. Этот человек видит тебя насквозь, он понимает абсолютно все. Когда я рядом с ним, я ничего не боюсь. Я вот сказала, что он могучий. У него душа могучая, понимаете? Да нет, где вам понять? Если он бросит меня, я просто умру. Но вам этого действительно не понять. С вашей точки зрения это полный абсурд.
— Почему же, я очень хорошо это понимаю, — отвечает Черник.
У Сари текут черные слезы. Она осторожно промокает глаза салфеткой. Зачем ей столько косметики? — думает Славко. Она и без косметики была бы хоть куда. Наверно, малюется для того, чтобы понравиться тому типу. Что ж это за ублюдок такой, если мучает такую девчонку?
— Сари, я очень хорошо вас понимаю. Мне и самому приходилось переживать такое.
Он накрывает ее руку своей ладонью, и она отвечает на рукопожатие.
Потом Славко прощается и уходит, думая: я и сейчас от этого не избавился.
Джесс в гостях у Оливера. Оба сидят, уткнувшись носами в дисплей. Оливер с помощью “мыши” рисует на экране дракона. Проблемы с клыком — он получается какой-то мелковатый, неубедительный.
— Нарисуй здоровенный такой клычище, — говорит Джесс.
— Ты хочешь здоровенный? — спрашивает Оливер.
— Ага.
— Здоровущий-прездоровущий?
Оливер щелкает “мышью”, переводит курсор дракону под хвост и внезапно у чудовища вырастает огромный ярко-красный фаллос.
— Ты псих, — говорит Джесс, но сам хохочет, потому что фаллос становится все больше и больше.
— Хватит? — спрашивает Оливер.
— Нет, давай еще!
Тогда Оливер обматывает фаллос вокруг шеи дракона.
— Вот теперь в самый раз, — кивает Джесс. На красном появляются желтые точки.
— А это еще что такое? — интересуется Джесс.
— Это у дракона триппер.
— Дай-ка я! — Джесс хватается за “мышь”, но Оливер его отталкивает.
— Подожди.
У дракона на члене расцветают зеленые листочки, вырастают веточки. Борясь за “мышь”, оба мальчика заливаются хохотом.
Вдруг Оливер замечает, что в дверях стоит мать. У нее странное, тревожное выражение лица, как во все последние дни.
— Что это он здесь делает? — спрашивает она. Оливер уже не смеется.
— Кто, Джесс? В каком смысле?
— Ты должен сидеть и делать уроки.
Голос у нее ледяной. Она так разговаривает, лишь когда у нее нервы на пределе. И никогда не позволяет себе этот тон в присутствии посторонних.
— Мама, но еще шести часов нет…
— Ты делай то, что я тебе говорю. И первым делом попрощайся со своим другом.
У Оливера вспыхивает лицо, голос срывается:
— Но это нечестно! Мы же только что…
— До свидания, Джесс, — отрезает мать. Джесса моментально как ветром сдувает. У Оливера слезы на глазах.
— Мам, зачем ты так?
— Теперь скажи, кто изрезал всю газету? — не слушает его она.
В руках ее газета с вырезанным квадратом.
— Я, — отвечает Оливер, не глядя ей в глаза.
— Ах вот как? А я думала, что мистер Слайви пробрался сюда среди ночи и искромсал всю газету. О чем была статья?
Мать говорит с такой злобой, такой ненавистью, что Оливер теряет дар речи.
— Это была статья о судебном процессе, так ведь? — продолжает она. — Я пролистала всю газету и никаких упоминаний о суде не нашла.
— Мама, ты же ведь сама мне велела вырезать все статьи о процессе.
— О Господи. — Мать закатывает глаза. — Ты никогда не делаешь то, о чем я прошу. Почему же тут вдруг такое рвение? Где статья?
Оливер колеблется.
— Где она, я спрашиваю! — рявкает Энни.
— Я разорвал ее на мелкие кусочки.
— Зачем?
— Ты сама мне велела!
— Разве я говорила тебе, что нужно рвать статью на мелкие кусочки? Говорила я тебе это или нет, черт бы тебя побрал?!
И тут Оливер не выдерживает. Слезы градом льются у него по лицу.
— Мама, ты же сама…
— Что было в статье?
— Ты же сама сказала, что тебе не положено это знать. Тебе нельзя читать газеты, нельзя смотреть телевизор…
— Что было в статье? Отвечай!
— Я не помню! Там было написано, что крутили какую-то пленку…
— А что было на пленке?
— Мама, ну ты же там была. Зачем ты меня спрашиваешь?
— Что об этом писала газета?
— Не помню. Кажется, этот Луи Боффано приказал кому-то вырыть тоннель, чтобы кого-то прикончить.
— В газете было написано, что Боффано виновен?
— Я не знаю.
— Что еще написал журналист? Написал ли он, что эта улика является неопровержимой?
— Что это значит?
— Неопровержимая улика? Ты что, совсем маленький? Что написано в статье?
— Да ничего такого. Там только было написано, что в зале все притихли.
— Но какое впечатление от статьи?
Энни хватает сына за руки, сжимает их, что есть силы. Оливеру больно, но это не самое страшное. Больше всего его пугает голос матери.
— Журналист убеждает читателей, что Боффано виновен?
— Мама, я не знаю!
— С кем ты об этом говорил?
— О процессе? Ни с кем. Ты же мне запретила.
— Ax, я тебе запретила? Так вот, я тебе не просто запрещаю. Если ты с кем-нибудь хоть словом обмолвишься об этом процессе, я положу твой велосипед на асфальт и проеду по нему машиной. Потом выкину компьютер в окно. А после этого приду и задушу тебя собственными руками. Я не шучу. Ты понял?
— Да.
Энни отпускает сына, встает. Оливер, закрыв лицо руками, рыдает. Но мать хватает его за волосы и поднимает лицо мальчика вверх.
— Это еще что такое? Ты думаешь, раз в доме нет мужчины, то можно быть плаксой? Ничего у тебя не получится. Немедленно прекрати реветь!
Глава 4
“Я ЛЕТАЮ ВВЕРХ И ВНИЗ С ОТВИСШЕЙ ЧЕЛЮСТЬЮ…”
Проходит еще неделя. Энни сидит в зале суда и смотрит на Боузмена, защитника Луи Боффано. У Боузмена смешные моржовые усы, острые желтые зубы; он не спеша идет в центр зала — собирается устроить прекрасный допрос свидетелю обвинения.
Начинает он так:
— Итак, мистер Де Чико, вы тут говорили, что у Луи Боффано возникли проблемы с Сальвадоре Риджио. Так?
У Поли Де Чико совершенно лысый шишковатый череп. Общее впечатление задумчивости и даже мудрости — до тех пор, пока мистер Де Чико не начинает говорить.
— Чего-чего? — говорит он. Боузмен заходит с другой стороны.
— Вы дали показания, что Луи Боффано занимался торговлей кокаином и героином.
— Ну.
— А откуда вам это известно?
— Ну как, я был с ним вместе.
— Вы были его верным подручным, так?
— Каким еще подручным?
— Разве вы…
— Я был никаким не подручным. Моя должность называлась “капитан”.
— Ах извините, капитан. Так вот, капитан Де Чико, у кого Луи покупал кокаин? Поройтесь у себя в памяти.
— У “Кали”.
— У картеля “Кали”?
— Ну.
— Этот картель находится в Колумбии, так?
— Ну.
— А героин? Откуда вы брали героин?
— От “Ндрангеты”.
— Это итальянская организация, верно?
— Ну, из Калабрии.
— И эта организация связана с мафией?
— Чего-чего?
— Считаете ли вы, что “Ндрангета” связана с мафией?
— По-моему, она и есть мафия.
— Теперь перейдем к Сальвадоре Риджио. Он был главой семьи Кармины, правильно?
— Ну.
— Вы тоже принадлежали к семье Кармины?
— Ну.
— Как и Луи Боффано, так?
— Ну.
— Ладно. Сальвадоре Риджио был против контактов с картелем “Кали” и “Ндрангетой”, так?
— Да, он уперся.
— Объясните нам, мистер Де Чико, с чего это он вдруг “уперся”?
— Говорит, наркота — не наш бизнес. Против закона, говорит.
— Против закона? Против закона семьи Кармины?
— Ну.
— А откуда взялся этот закон, мистер Де Чико?
— Хрен его знает.
— По-моему, обвинение пытается изобразить Сальвадоре Риджио этаким крестоносцем, принципиальным врагом наркотиков… — Смех в зале. — Скажите, мистер Де Чико, могли бы вы квалифицировать Сальвадоре Риджио как крестоносца против наркотиков?
Вскакивает окружной прокурор Тэллоу.
— Протестую. Здесь судебный процесс не над Сальвадоре Риджио.
Боузмен пожимает плечами.
— Прокурор пытается сделать из покойного образцового гражданина, чтобы создать у присяжных предубеждение против моего клиента.
Судья принимает протест обвинителя. На это Луи Боффано громким шепотом, так, чтобы было слышно во всем зале, замечает:
— Правосудие, мать твою.
Судья Витцель наклоняется к микрофону.
— Вы что-то сказали, мистер Боффано? Повторите, пожалуйста.
Луи ухмыляется.
— Не стоит.
— Свое мнение о процедуре суда оставьте при себе, — шипит Витцель. Потом обращается к адвокату. — Можете продолжать допрос, мистер Боузмен. Но не задавайте вопросов о моральном облике Сальвадоре Риджио.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47