По его лицу текут слезы, и он ничего не может с этим поделать. Только бы не встретиться с кем-нибудь из одноклассников. Стоит, рыдает. Подходит какой-то старый хрен, спрашивает, не обидел ли его кто.
— Все нормально, — бормочет Оливер.
— Может быть, у тебя что-то болит?
— Отстаньте вы от меня! — рявкает Оливер, заразившись материнской злобой.
Старого хрена как ветром сдуло. Потом из прачечной выходит мать. В одной руке у нее корзинка с бельем, в другой — учебники и тетради.
Энни сваливает все это на заднее сиденье машины, захлопывает дверцу и направляется к супермаркету. Оливер по-прежнему упорно разглядывает механическую лошадку, словно всю жизнь мечтал на ней прокатиться.
— Оливер, — скрипучим голосом говорит Энни. Ее голос раскатывается гулким эхом.
— Что?
— Марш за мной.
В супермаркете она сосредоточенно катит тележку вдоль товарных полок, Оливер плетется сзади. Мысль о пище вызывает у Энни отвращение, она буквально заставляет себя дотрагиваться до съестного. Свежие овощи исключаются — не будет она с ними возиться. Зато четыре коробки готового риса Энни берет не раздумывая. Она не ела эту гадость с детства, когда пришлось провести целое лето в Питтсбурге у тети. В тележку же отправляются замороженные ужины и готовая пицца. Оливер смотрит себе под ноги. Пару раз мать спрашивает, чего он хочет, но Оливеру все равно. Возле полки с овсяными хлопьями они останавливаются. Какой-то пухлый дядька в ветровке не может обойти их тележку, и Энни освобождает ему путь.
— Выбирай что хочешь, — говорит она Оливеру. Тот пожимает плечами. Тогда Энни берет первую попавшуюся коробку — хлопья “Корн-Чеке”.
— Ой, а я вас знаю, — раздается голос сзади. Энни оборачивается и видит, что пухлый дядька смотрит на нее. Физиономия у него не из приятных: нос сломан, одна скула расплющена, словно кто-то со всей силы ударил по ней молотом. Страшилище дружелюбно улыбается Оливеру, а его матери говорит:
— Вы ведь художница, да? Та самая, которая делает ящики.
Он весело смеется. Но откуда он ее знает? Может быть, он был на маленькой выставке, которую Энни устраивала в городской библиотеке в прошлом году?
— Вы меня видели в библиотеке, да?
— Нет, мы с вами познакомились в булочной, помните? Мы познакомились в булочной.
Энни становится трудно дышать. Что она должна делать? Были какие-то инструкции, но она все забыла.
Урод снова смотрит на Оливера.
— Ваш сынок?
Понятно. Он хочет, чтобы она отослала Оливера.
— Милый, нам нужно купить… Как называются такие замороженные котлеты?
— “Робопопс”, — угрюмо отвечает Оливер.
— Да-да. Пойди-ка принеси их.
Оливер походкой сомнамбулы удаляется. Тогда мужчина говорит:
— Завтра, в семь утра. Знаете, где находится ресторанчик “Парк энд райд” на Шестьсот восемьдесят четвертом шоссе?
— Где-где?
— Ну вы наверняка его видели.
— Да, знаю.
— Ждите там. Я приеду, вы сядете ко мне в машину. Ясно?
— Да.
— Вы нормально себя чувствуете?
— Да.
— У вас вид какой-то странный.
— Со мной все в порядке.
— Что я вам сказал?
— “Парк энд райд”. Шестьсот восемьдесят четвертое шоссе. Я жду, потом вы приезжаете… Я сажусь в вашу машину.
— Все правильно.
У мужчины такой вид, будто он хочет уйти, но что-то его задерживает.
— Послушайте, — наконец говорит он. — Все будет нормально. Он не сделает вам плохого. Он неплохой парень. Иногда он бывает крут, если дела идут не так, как ему хочется. Но если вы сделаете все, что он приказывает, ничего плохого не случится.
Энни стоит, слушает, пытается справиться с дыханием.
— У меня тоже есть ребенок, — продолжает приплюснутый. — Девочка, немножко постарше, чем ваш парень. Я очень хорошо понимаю, что вы сейчас чувствуете.
Он начинает удаляться.
— Как вас зовут? — кричит Энни ему вслед. Мужчина оборачивается.
— Что?
— Как ваше имя?
— Ни к чему вам мое имя. Я не могу вам его сказать.
— Как же мне вас называть?
— Никак не называйте. Или называйте, как хотите. — Он смотрит на полку, где выставлены коробки с хлопьями “Джонни Яблочное Семечко”. — Можете называть меня Джонни Яблочное Семечко, мне все равно.
Появляется Оливер, несет две упаковки замороженных котлет.
— Хорошо, Джонни. Спасибо вам. Спасибо вам за то, что вы сказали.
Энни думает: надо, чтобы они испытывали ко мне симпатию, чтобы они поняли, каково мне приходится. Может быть, тогда они будут относиться ко мне лучше.
Славко сидит и ждет, пока девушке надоест колотиться в дверь. Вот она возвращается, садится рядом, закрывает лицо руками. Славко протягивает ей грязный носовой платок — чистого у него нет. Он не знает, что нужно говорить в таких случаях, поэтому помалкивает. Ему хочется обнять девушку за плечо и утешить, но вряд ли ей нужны его утешения.
Наконец Сари берет себя в руки, делает глубокий вдох, грустно качает головой. Пожалуй, пора нарушить молчание, думает Славко, но в этот момент уголки ее губ снова начинают дрожать. Из глаз потоком текут слезы. Сари всхлипывает и бьет кулачком по приборной доске. Приходится довольно долго ждать, но со временем приступ проходит.
— Расскажите мне что-нибудь, — просит она.
— Что?
— Все равно. Что угодно. Поговорите со мной.
— О чем?
Долгая пауза.
— Расскажите мне про нее, — просит она.
— Про кого?
— Вы говорили, что вам тоже приходилось переживать нечто подобное. Кто она была? Патологическая лгунья вроде этого моего подонка?
— Нет, просто она меня не любила. Она врач, точнее, ординатор. Работает в больнице Святого Игнациуса, вы наверняка знаете это заведение. Наш роман продолжался недолго — месяц, может, чуть больше.
— Давно это было?
— Почти год прошел.
— Надо же, и вы по-прежнему о ней помните.
— Ну, сейчас уже легче. Иной раз я забываю о ней — секунд на пять, а то и на шесть.
Сари хихикает и тут же шмыгает носом.
— А почему она вас не любила?
— Загадка, правда? — иронически замечает Славко. Он сует руку в отделение для перчаток и достает недопитую бутылку “Джима Бима”. — Вообще-то я на работе не пью, но, похоже, мой ангажемент закончен. Хотите?
Сари кивает. Он наливает ей виски в крышечку, и девушка выпивает залпом. Будто лекарство проглотила, думает он. Возвращая ему бутылку, Сари шепчет:
— Славко, я знаю, вам неприятно об этом говорить…
— Нет, говорить — ничего. Гораздо хуже было, когда это происходило. А слова — они ничего не значат. — Он отпивает из горлышка, чтобы не отставать от своей спутницы. — Ей нужен был кто-то другой. Я не понимаю, зачем она вообще со мной связалась. Может, я ее забавлял.
— Вы действительно забавный. Да и собой ничего.
— Так я вам и поверил.
— Ей-богу.
— Я собой настоящий урод. Но она бросила меня не из-за этого. Я думаю, ей нужен был какой-нибудь поэт. Вы слышали про Дерека Уолкотта?
— Нет.
— Я тоже. Но она его просто обожает. Это негр, живет где-то на Карибском море. У него танцующая душа, он — сама сексуальность, пишет такие стихи, которых я не могу понять, ни единого слова. Вот кто ей нужен. Ну и вязалась бы с поэтами. На кой только я ей понадобился?
— Вы же говорили, что она недолго вас мучила?
— Недолго. Но разбила мое трепетное сердце на мелкие кусочки. Я не единственная ее жертва.
Славко пожимает плечами. Он с подробностями рассказывает Сари о своей душевной драме. Они по очереди тянут виски из горлышка. Когда Черник в очередной раз смотрит на часы, уже одиннадцать — прошло два часа.
Чтобы не остаться в долгу, Сари начинает рассказывать про Эбена — про то, как впервые заподозрила неладное.
— Это была сущая мелочь, — говорит она. — Я все убеждала себя не сходить с ума из-за ерунды.
— Это мне знакомо, — кивает он. — Сначала ты надеешься, что все дело в твоей маниакальной подозрительности. Но в глубине души уже знаешь, что дела твои плохи, ты катишься под гору.
— Да-да, — подхватывает она. — Вроде бы все обстоит замечательно, великолепно, сияет солнышко и поют птички, но вдруг лицо тебе на миг обжигает ледяным ветром.
— Вот-вот, — снова кивает Славко.
— И ты чувствуешь, что скоро начнется настоящая вьюга, все изменится, и ничего уже не вернешь.
— Правильно, — соглашается Славко.
— А еще? — спрашивает она.
— Нет, после того как начнется вьюга, пиши пропало.
Сари берет его за руку.
— Нет, я имею в виду, есть ли еще выпить?
— Вот осталось совсем чуть-чуть.
— Ладно, допивайте сами.
— По-моему, с меня хватит.
Тогда Сари запрокидывает голову, допивает остатки и говорит:
— Вы правы, ничего изменить уже нельзя. Ничего-ничего-ничего-ничего. Сначала сияет солнышко и все чудесно, потом мрак и холод.
Он снова смотрит на часы. Час ночи. Оба они сползли вниз, его колено касается ее колена. Славко очень остро ощущает близость Сари: ее дыхание, ее прикосновение, ее неестественно бодрый голос. У Славко эрекция, но не злокачественная — спасибо алкоголю и увлекательному разговору, терпеть можно.
Сари рассказывает ему про парня, с которым встречалась три года назад. Он играл на ударных в ансамбле. Ей очень понравилось, с каким отсутствующим выражением лица тот парень колотил по своим барабанам. Прошло довольно времени, прежде чем она поняла, что выражение лица вполне соответствует его внутреннему облику.
— Знаете, что я вам скажу, — вдруг говорит Сари. — Угадайте.
— Ну?
— Мне кажется, что я выживу. — Она смеется. — Сначала мне казалось, что жизнь кончена. Но, по-моему, все обойдется. Впрочем, не знаю. Не исключено, что рядом с вами мне легче. С вами очень приятно поговорить.
— С вами тоже, Сари.
— С чего вы взяли, что вы слабак?
— Что-что?
— Я говорю, почему вы думаете, что вы слабый?
— Разве я это говорил?
— Вчера, когда я сказала, что не люблю слабых людей, вы как-то помрачнели.
— Неужели?
— У меня создалось впечатление, что вы считаете себя неудачником.
— В самом деле? А мне казалось, что я буквально излучаю самоуверенность.
— Не совсем.
— Ну как же, я все-таки детектив, а они должны быть самоуверенны.
— Должны-то должны. Ой, пить хочется.
— Так вот почему моя карьера детектива не складывается!
Сари смотрит в бутылку.
— Пусто. Вы вполне хороший детектив.
— Однако на жизнь заработать не могу.
— Правда?
— Честное слово.
— Может быть, вам нужно заняться чем-нибудь другим?
— Например, чем?
— Ну кем бы вы хотели быть?
— Я хотел бы быть Дереком Уолкоттом.
Сари смеется.
— Вообще-то раньше я был полицейским.
— Ну да?
— Но там у меня тоже ничего не получилось.
— Почему?
— Лучше не спрашивайте. Тоже из-за женщины.
— Естественно.
— Ну и выпивка сыграла свою роль.
— Слушайте, Славко, если вы хотите быть поэтом, будьте им.
— Я пробовал. Но все стихи у меня получаются на одну тему: я чувствую себя шариком в игральном автомате.
Эта идея кажется девушке забавной, она смеется.
— Вроде как меня зашвырнули на эту диковинную планету, и я летаю меж каких-то штырьков то туда, то сюда. А иногда мне кажется, что я вроде как ухватил общую идею, но по большей части я ни хрена не понимаю. Мотаюсь то в одну сторону, то в другую, только зубами клацаю. Понимаете, не могу писать стихи ни про закаты, ни про душевные переживания, ни про древнегреческих богов. Все время одно и то же: летаю вверх и вниз с отвисшей челюстью. Стоит ли удивляться, что Джулиет меня бросила.
— Так ее звали Джулиет?
— Да.
— Романтическое имя, почти Джульетта.
— Да.
— Ладно, Ромео, мне пора.
— Не уходите.
— Я должна идти.
— Вы и машину-то не можете вести, слишком много выпили.
— Вы тоже.
— Но я-то никуда не еду, остаюсь на посту.
— Неужели вам еще есть дело до этого сукина сына? — фыркает она. — Забудьте вы про него. Я с ним покончила.
— Это вам так кажется. Но вам еще предстоит получить от меня счет.
— Поцелуй меня, — вдруг просит она, и Славко неуклюже подается в ее сторону, опершись рукой о спинку сиденья. Он касается губами ее губ, вдыхает ее аромат, хочет назвать ее Джулиет, но вовремя спохватывается.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47