— Вероятно, он получил предложение, — сказал я. — От кого-нибудь из тех, кто готов платить большие бабки за платье, перепачканное кровью.
Звонили телефоны, стучали клавиши компьютеров, кто-то смеялся. В помещении пахло подгорелым кофе и потом тренажерного зала.
— Еще меня приглашают принять участие в дешевых телешоу. А рано утром позвонил большой начальник и напомнил, что я должен держать язык за зубами.
— Толеранс добился популярности, — заметил я. — Интересно, надолго ли ему этого хватит.
— Ты хочешь сказать, не захочет ли он настоящего реализма?
Я пожал плечами.
— Что ж, — сказал Майло, — до сих пор он не допустил никаких оплошностей. — Он постучал по картине. — Ни одного отпечатка. Возможно, ты прав, и мы действительно имеем дело с умной головой, просчитывающей все наперед. — Майло развернул холст ко мне. — Взгляни на это. Никаких новых мыслей?
— В общем, никаких, — ответил я. — Бешеная ненависть по отношению к Мейту. Двойственное отношение. Это ты и без меня понял.
Зазвонил телефон Майло.
— Стерджис слушает... о, привет. — Лицо Майло просветлело, словно внутри зажглась лампочка. — Правда? Спасибо. Когда?.. Разумеется, более чем удобно. У меня тут доктор Делавэр... Да-да, отлично.
— Вот и говори после этого о карме, — сказал он, кладя трубку. — Это была Петра. Похоже, ей удалось нарыть что-то на Донни. Она едет в суд Санта-Моники, завернет сюда на десять минут. Встречаемся у входа.
Мы спустились вниз. Майло, закурив сигару, принялся расхаживать взад-вперед, а я размышлял о семействе Доссов. Вскоре подкатил черный «Аккорд» и остановился в запретной зоне. Из машины с присущей ей экономностью движений вышла Петра Коннор. До сих пор мне доводилось видеть ее исключительно в черных брючных костюмах. Сейчас на ней была какая-то обтягивающая шерстяная штуковина в синих тонах, подчеркивающая высокую стройную фигуру и на вид выходящая за рамки того, что может позволить на свою зарплату детектив второго разряда. На ногах Петры красовались черные ботинки на шнуровке. Черные волосы, как обычно, были острижены коротким клинышком, а на плече болталась черная сумочка из кожи такой фактуры, словно на нее пошла повидавшая все на своем веку куртка мотоциклиста. Под ладно скроенным пиджаком пистолета не было видно, так что он, вероятно, лежал в сумке.
Нездоровый сентябрьский свет на удивление шел ее коже цвета слоновой кости, подчеркивая острый подбородок, твердую складку губ, прямой нос. Петра Коннор обладала своеобразной сдержанной красотой, но что-то в ее облике предостерегало: «держись на расстоянии». Внимание, с которым Петра следила за выздоровлением Билли Стрейта, показало мне, что за пытливыми карими глазами скрыта внутренняя теплота. Однако это предположение ничем не подкреплялось; со мной Петра говорила только о делах, никогда не посвящая в личную жизнь. По-видимому, ей пришлось преодолеть много препятствий, чтобы попасть туда, где она сейчас находилась.
— Привет, — сверкнула холодной улыбкой Петра, и я понял, какого вопроса она от меня ждет.
— Как поживает наш мальчик?
— Насколько можно судить, просто замечательно. Круглый отличник; прошел тесты, а ему ведь еще целый год учиться. Просто поразительно, если учесть, что он, по сути дела, самоучка. Как ты сказал в самом начале, у него прирожденный дар к учебе.
— А что с язвой? — спросил я.
— Потихоньку зарубцовывается. Билли бурчит по поводу лекарств, но все-таки слушается врачей. У него появились друзья. Наконец-то. Тоже «творческие личности», говоря словами директора школы. Миссис Адамсон больше всего беспокоит, что вся жизнь Билли сосредоточена на учебе, книгах и компьютере.
— А она что бы предпочла?
— Вряд ли у нее есть какие-то конкретные мысли — просто она волнуется. По поводу того, все ли делает правильно. Похоже, миссис Адамсон чувствует себя обязанной регулярно докладывать мне. Она звонит каждую неделю.
— Что ж, ты для нее длинная рука закона, — пошутил я. Петра улыбнулась.
— Просто она очень полюбила Билли. Я постоянно твержу ей, чтобы она не беспокоилась, что все будет хорошо.
Она заморгала, ожидая услышать подтверждение своих слов.
— Совершенно правильно, — согласился я.
У нее на щеках появились розовые монетки.
— Так или иначе, вниманием Билли не обделен. Возможно, этого у него даже в избытке, если учесть, что по натуре своей он одиночка. Сэм приходит каждую пятницу; на выходные он увозит Билли в Венис. Итого целая неделя в школе, а потом два дня развлечений. Как тебе такой контраст?
— Обилие впечатлений. Уверен, Билли выдержит.
— И я тоже. Если возникнут какие-то проблемы, полагаю, можно будет тебе позвонить.
— В любое время.
— Спасибо. — Петра повернулась к Майло. — Извини, понимаю, ты ждешь вот это. — Из кожаной сумки появилась папка. — Вот данные на твоего мистера Салсидо. Как оказалось, нам эта личность известна. После принятия программы развития Голливуда комиссия мэрии под председательством члена совета Гольдштейн поручила нам в течение месяца проверить всех лиц без определенного места жительства. Мы создали так называемый «отряд по отлову бродяг», и в отчете этого отряда фигурирует ваш Салсидо. Ребята никого не задерживали, просто выявляли места скопления бомжей, выясняли, что у тех на уме. Если находили наркотики или узнавали про какое-то преступление, тогда кого-то задерживали, но в основном работа велась лишь для того, чтобы ублажить члена совета Гольдштейн.
Майло раскрыл папку.
— Салсидо жил в пустующем доме на пересечении Западной и Голливуда, — продолжала Петра. — В том, у которого фасад с фризом. Кажется, его выстроил для себя Луис Б. Майер или какой-то другой киношник. Впоследствии «ловцы» установили, что у Салсидо уже были нелады с законом, и отметили это в своем докладе.
— Деньги налогоплательщиков расходуются не зря. — Майло пролистал доклад. — Салсидо жил один?
— Раз не указано обратное, один.
— Тут написано, его обнаружили в «помещении, заваленном мусором».
— Как ты уже заметил, Салсидо утверждал, что работает, но не смог это доказать. Ребята обнаружили у него отклонения в психике, возможно, вследствие пристрастия к наркотикам, и предложили обратиться в больницу. Он наотрез отказался.
— Почему его не задержали?
— Без заявления владельца здания на то не было никаких оснований. Сегодня утром я туда заглянула, Салсидо там уже не было. Вообще никого не осталось. Теперь там полным ходом идет ремонт; затевается что-то крупное. Извини, это все.
— Что ж, это уже что-то. И на том спасибо, — сказал Майло. — Сидел один в заброшенном доме...
Я понял, что он думает про такой же дом в Денвере.
— Майло перевернул еще одну страницу.
— Физии его нет?
— "Ловцы" ходили без фотоаппаратов. Но загляни в самый конец. Пришел факс из тюрьмы округа Марин: фас и профиль, правда, ужасного качества.
Найдя фотографии, Майло посмотрел на них, затем передал мне.
Элдон Салсидо Мейт, поступивший в тюрьму для отбывания наказания, на шее бирка с номером. Неизменный взгляд исподлобья, заквашенный на жестком горячем блеске в глазах — следствии безумия или отсвета фотовспышки.
Длинные прямые волосы, гладко выбритый подбородок. Кожа светлая, как и говорила Гиллерма Салсидо. Круглое вялое лицо. Мелкие изнеженные черты, на которые заключение уже наложило свою печать. Преждевременные морщины. Юноша, стареющий слишком быстро.
И поразительное сходство с лицом трупа на операционном столе. Гиллерма Салсидо была права: Донни сын своего отца.
Майло снова заглянул в папку.
— Тут написано: Салсидо, по его собственным словам, работал в салоне татуировок на бульваре Голливуд, но в каком именно, он не смог вспомнить.
— Я заглянула в несколько подобных заведений, там его никто не знал. Однако из тюрьмы Марин сообщили, что Салсидо украшал росписью тела других заключенных, и это, вероятно, обеспечивало его безопасность.
— Безопасность от чего? — спросил я.
— Тюрьма живет по законам банды, — объяснила Петра. — Чужаку приходится очень плохо, если ему нечего предложить. Салсидо продавал свой талант, но, как говорят сотрудники тюрьмы, блатные не приняли его в свой крут, посчитав умалишенным.
— Татуировка, — задумчиво произнес Майло. — Наш мальчик любит рисовать.
Петра кивнула.
— Я уже читала про картину. Ты думаешь, это он?
— Резонное предположение.
— На что похожа эта картина?
— Я бы такую у себя в гостиной не повесил. — Майло захлопнул папку. — Ты ведь рисуешь, да?
— Ну что ты...
— Не стесняйся, я видел твои работы.
— Это все в прошлом, — отнекивалась Петра.
— Хочешь взглянуть?
Она сверилась с часами.
— А почему бы и нет?
* * *
Петра отставила картину на расстояние вытянутой руки.
Прищурилась. Повертела ее, изучила края. Положила на пол и отошла футов на десять, затем вернулась и снова осмотрела вблизи.
— Да он просто налеплял краску, — сказала Петра. — Похоже, работал очень быстро — не только кистью, но и мастихином... вот, взгляните... быстро, но не небрежно. Композиция очень неплохая, пропорции выдержаны в самый раз.
Она отвернулась от картины.
— Это только предположение, но я вижу работу человека, мечущегося между тщательной прорисовкой деталей и безудержным малеванием. Он досконально все продумал, но, взяв в руки кисть, быстро вошел в раж.
Нахмурившись, Майло посмотрел на меня.
— По крайней мере, — смущенно улыбнулась Петра, — мне так кажется.
— Что это значит? — спросил Майло. — Сначала осторожный, а затем сорвавшийся с цепи?
— То, что он такой же, как большинство художников.
— У него есть талант?
— Несомненно. Ничего поразительного, но он свое дело знает. И у него огромное честолюбие — вздумал переделывать Рембрандта.
— Рембрандт и татуировки, — заметил Майло.
— Если Салсидо своим ремеслом защитил себя в тюрьме от неприятностей, значит, он владеет им неплохо. Работать на теле очень трудно: необходимо чувствовать меняющуюся толщину эпидермы, сопротивление игле, движение...
— Осекшись, Петра залилась краской.
— Даже не собираюсь спрашивать, — улыбнулся Майло.
Она тоже улыбнулась.
— Я занималась этим в школе. Ладно, мне пора бежать. Надеюсь, от меня был какой-то толк.
— Я твой должник, Петра.
— Не сомневаюсь, мы скоро сквитаемся. — Перевесив сумку на другое плечо, она направилась к выходу. — Хотелось бы заверить тебя, Майло, что мы во все глаза высматриваем Салсидо, но ты знаешь, как обстоят дела... Извини, убегаю.
— Удачи тебе в суде, — бросил ей вдогонку Майло.
— К счастью, сегодня удача мне не нужна. Дело плевое, и в Санта-Монику переведено только потому, что здание районного суда закрыто на ремонт. Несимпатичный обвиняемый, неопытный общественный защитник, заваленный делами по уши. Сегодня меня ждет триумф! Была рада повидаться с тобой, доктор — будем болеть за нашего Билли.
Мы снова вернулись к столу Майло. За то время, что мы разговаривали с Петрой, к кучке сообщений добавился новый листок.
— Это опять специальный агент Фаско. Похоже, подброшенная картина пробудила и в нем жажду известности.
Скомкав листок, Майло повернулся к двери.
К нам направлялись детективы Корн и Деметри. Остановившись у стола, они посмотрели на него так, словно это была ограда, отделяющая их от свободы. Майло представил меня своим помощникам. Те ограничились сдержанными кивками. Очки Деметри сидели на носу криво, его лысина обгорела на солнце и шелушилась.
— Что случилось?
— Ничего, — ответил Деметри. Его голос был настолько низким, что казался обработанным с помощью электроники. — В том-то все дело.
Корн засунул палец за ворот. Его высушенные феном волосы резко контрастировали с тонзурой напарника.
— Никаких взбитых сливок с вишней, — сказал он. — Мы все утро проторчали рядом с домом Хейзелдена. Нашли садовника — отлично.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61