К тому времени, когда она вернулась к себе и заперла дверь, это чувство неизбежно трансформировалось в злость. Подумать только, он меня одурачил! Этот Роберт С. Фивор, козел вонючий, мешок с дерьмом. Ивон даже разозлилась на Макманиса, который поступил с ней, как обычно поступают начальники в поганой ситуации. Послал сразу и вперед, и назад, потребовав соблюдать осторожность и одновременно вести этого человека чуть ли не целые сутки. «Я для такой работы не гожусь, поищите кого-нибудь другого». Она бы ему так и заявила, если бы не одно обстоятельство. Редко какого человека Ивон уважала больше, чем Макманиса.
— Сеннетт, ты говнюк! — произнесла она громко. — Махинатор. Кичишься своей властью. Ты дерьмо, и я тебя ненавижу. — Разыгрывая мормонку, она уже несколько месяцев воздерживалась от употребления ненормативной лексики. Бранные слова, произнесенные вслух, почему-то ее рассмешили, и она повеселела. — Сеннетт, ты говнюк! — Повторив фразу, Ивон вдруг поняла, что собирался сказать Макманис о Фиворе в конце разговора.
Он хотел сказать: «Во всяком случае, мне он нравится больше, чем Стэн».
В шесть утра Ивон уже сидела в своей машине неподалёку от дома Фивора, заблокировав подъездную дорожку. Он не спросил, что случилось, потому что знал. В целях конспирации они по-прежнему поехали в «мерседесе». Усаживаясь, Ивон с силой захлопнула дверцу. Робби не решался посмотреть на нее.
— Теперь, братец, мне придется проделывать это каждое утро. А вечером я стану провожать тебя до дома. Придет время, и, возможно, надо будет звонить каждые два часа, проверяя, на месте ли ты. Все кончится тем, что я буду водить тебя на поводке, включая сортир.
Робби собрался улыбнуться, но передумал.
— Ты хотя бы представляешь, в какое дурацкое положение меня поставил? — спросила Ивон.
— Кончай вешать лапшу! — взвился он. — Ведь это ты меня подставила. Я тогда проговорился насчет связи с судьей, и ты побежала к Сеннетту докладывать.
— Робби, теперь я жалею, что этого не сделала.
— А кто же прослушивал мой телефон?
— Конечно, я, — подтвердила она, — а кто же еще. Я записывала твои разговоры на магнитофон, который всегда при мне, Сеннетт ночами прослушивал пленки. Вот так мы вдвоем трудились, не покладая рук.
Некоторое время они ехали молча. Ночью опять ударил мороз, и ветровые стекла автомобилей, стоящих вдоль тротуара, покрылись ледяной глазурью.
— Значит, тебя застукали, когда ты запустил руку в коробку с печеньем, а виновата я?
— Да, потому что об этом, кроме тебя, никто не знал.
— Ты открыто врал мне, а теперь хочешь извинений?
— Врал?
— А кто говорил, будто покончил со всеми этими делишками?
— С какими делишками?
— Перестань придуриваться. «Мне вдруг это показалось противным, грязным. В общем, предательством». Разве не твои слова?
Робби тогда добавил «хотя я все равно скоро овдовею», но Ивон не стала об этом упоминать из милосердия.
— Ну а тебе-то что?
— Ничего. Это моя работа, которую я обязана выполнять. Вчера весь вечер меня мучила загадка, откуда в тебе этот неисчерпаемый запас лжи. Врешь и врешь непрерывно.
— Ой, только не надо изображать благородную невинность! Прямо как по Шекспиру: «Мужчины — вечные обманщики». Чушь все это. — Робби насупился. — Врут все. «О, какая у тебя замечательная прическа». «Какую потрясающую мысль вы высказали». «Мою домашнюю работу изжевала собака». Боже мой, мы все купаемся в океане лжи. Посмотри на себя. «Меня зовут Ивон Миллер. Я из Айдахо, из семьи мормонов».
— На то есть причины. Веские.
— И у меня тоже были веские причины.
— Какие же?
— Послушай, когда я еще мечтал о сцене, то пытался примерить на себя все. Любую роль. И то, и это. Будто изготавливал витраж. Называй меня лжецом, но я старался вытащить свои фантазии наружу, а не держать под спудом, пока они не протухнут. Да, я зачастую лицедействую, но такова моя натура.
— И какую роль ты играл, вешая мне на уши лапшу?
Робби напряженно сглотнул.
— Какую хочешь.
Ивон промолчала. Ну что ж, актер так актер. В остановившейся рядом с ними на красном сигнале светофора машине женщина подкрашивала брови, поглядывая в зеркало заднего вида. Потом они поехали дальше молча. В приемнике балагурили двое диск-жокеев, желая удержать внимание слушателей.
— Тебе уже дали это послушать? — наконец спросил Робби.
Ивон покосилась на него.
— Да ладно тебе, сознавайся. Я же знаю, ты прослушала эту пленку.
— А зачем это мне? — произнесла она, раздражаясь.
— Потому что ты всегда проявляла жгучий интерес к моей необыкновенной личной жизни.
— Я?
— Да. Все время старалась расколоть меня на что-нибудь интимное. Чуть ли не с первого дня. — Он перечислил эпизоды, которые держал в памяти, начиная с девушки с флажком на перекрестке. Ивон не дала ему договорить до конца. В ушах стучала кровь.
— По-моему, это ты зациклился на эротике.
— Просто подыгрываю тебе.
— Пошел ты ко всем чертям!
Но Робби не унимался. Повторял и повторял, что она очень любопытна, особенно когда речь идет о «клубничке».
— Фивор, напрасно ты считаешь себя таким умным. Это серьезная ошибка. Помнишь свой рассказ о Шеин, с которой ты целовался на сцене? Я думала, ты действительно раскусил меня, оказывается, нет. — Внутренний голос твердил Ивон, чтобы она не зарывалась. Но Макманис дал задание, и его нужно выполнять. Когда Робби узнает, то почувствует себя свободнее.
Несмотря на напряженное движение на дороге, Робби повернулся и долго смотрел на Ивон. Она не смутилась, скорее, он. Причем настолько, что не мог выдавить ни слова.
— Я не припомню, чтобы я такое говорил, — сказал он.
— Говорил, говорил.
— Нет же.
— Ладно, остряк-самоучка, не хочешь признаваться, не надо. Только ответь мне на один вопрос: как ты отреагируешь, если я скажу, что ты был прав? А?
Робби надолго замолчал.
— В чем прав? В том, что ты предпочитаешь девушек?
— Да. Что ты на это скажешь?
Он устремил взгляд вперед и не отвечал. Очевидно, размышлял.
— Скажу, что это хорошо.
— Хорошо?
— Да. — Робби наконец метнул взгляд в сторону Ивон. — Потому что у нас с тобой оказалось хотя бы одно общее пристрастие.
— Я знаю, вчера это было просто так. Насчет того, что ты…
Ивон вскинула брови, ожидая продолжения. Они ехали в «мерседесе» на работу.
— Ну, последовательница Сафо.
Она усмехнулась:
— Зачем так сложно? Ты стесняешься произнести слово «лесбиянка»?
— Но ведь ты вчера это все залепила, чтобы сбить меня с толку. Верно?
— Начистоту?
— Нет, соври.
— Думаю, это не твое дело.
— Тогда зачем ты вообще затеяла разговор?
«А затем, что мне захотелось сбить с тебя спесь, дать понять, что ты меня не совсем распознал», — подумала Ивон, но вслух не произнесла.
— Тоже актерствуешь? — спросил Робби.
— Можешь думать что угодно. — Ивон отвернулась и начала смотреть в окно.
— Знаешь, а я тоже в свое время наговаривал на себя, — промолвил он, миновав несколько кварталов. — Что я такой. Нетрадиционной ориентации. Ну, как это называется?
— Голубой?
— Ага. Вроде как признавался в этом. Для игры.
— Естественно.
— Что значит «естественно»?
— Так, ничего.
— Ты думаешь, я всегда играю?
— Конечно. И сейчас ты на ходу придумал эту историю. Вчера я наговорила на себя, будто я лесбиянка, сегодня ты признаешься, что голубой. Для игры, потому что ни один нормальный человек не поверит, что это правда.
Машина уже въехала в парковочный гараж здания «Лесюэр». Робби заглушил двигатель, поправил шарф, повернулся к Ивон.
— Но это действительно правда.
— Что?
— То, что я наговаривал на себя.
— Не понимаю, зачем тебе это было нужно.
— В колледже я придумал такую фишку. В разговоре с девушкой жаловался, будто переживаю кризис. Делился страхами, мол, мне кажется, что я такой. И она приходила от этого в ужас. В те дни подобные беседы были большой редкостью. Она восклицала: «Нет, ты не можешь быть таким? Ты уже занимался этим?» «Нет, что ты, — отвечал я. — Пока меня это просто беспокоит». Сейчас, наверное, это звучит смешно, но тогда для восемнадцатилетней девушки из провинции мои откровения звучали убедительными. Ты уже догадалась, для чего это делалось? Чего я на самом деле добивался?
— И что, срабатывало? Девушки покупались?
— Непременно. И после очень гордились собой и мной. Обычно у нас это долго не длилось, но мы всегда расставались друзьями. Каждая думала, будто вылечила меня от проказы. Вообще-то над этим смеяться не следует. Верно?
— Да, — ответила Ивон и отвернулась.
— Теперь ты меня окончательно запрезирала?
— Нет. Просто… ты рассказываешь мне разные сальности, а я позволяю тебе это делать.
— Это не сальности.
— Разве?
— У нас с тобой обычный дружеский треп. Мы же друзья. А раз так, то имеем право поведать друг другу самое сокровенное.
Друзья… Ей и в голову это не приходило. Робби Фивор, объект номер триста два, и специальный агент Ивон Миллер — друзья.
Он испытующе посмотрел на нее:
— Они знают?
— Кто «они»?
— Ну, твои боссы. Из управления. Те, кому со времен легендарного шефа Джона Эдгара Гувера положено следить, чтобы в штат ФБР не проникали гомосексуалисты.
— Ты снова за свое. — Его кривляния уже начали сердить Ивон. — Я призналась тебе по секрету, а ты…
— Успокойся, — промолвил Робби. — Мне безразлично, даже если бы я узнал, что на самом деле ты не агент ФБР Ивон Миллер, а маленький заварной чайник. К тому же, никто об этом никогда не узнает, потому что друзей я не предаю. Ни в чем.
Надо же! Интересно, а как бы на это заявление отреагировали Уолтер Вунч или Барнетт Школьник? Да, Робби Фивор поистине загадка.
Ивон распахнула дверцу машины.
— Сейчас я окончательно понял, — усмехнулся он.
— Что?
— А то, что на тебе не один слой скорлупы, а несколько.
Апрель
19
Мое знакомство с Шермом Краудерзом состоялось очень давно. Тогда я только начинал как адвокат, а он уже достиг заоблачных высот. Потом мне встречалось немало одаренных чернокожих адвокатов, замечательных ораторов, которые подражали стилю баптистских проповедников, но Краудерз среди них был уникумом. Во-первых, он гигант, ростом почти два метра. Стипендию от штата в колледже, где Краудерз вскоре стал звездой футбола, он получил исключительно благодаря своим габаритам. В пятидесятые годы ему на поле не было равных. Прозвище Шерман он получил после того, как, прорвавшись к воротам, сломал штангу. Я редко слышал, чтобы Краудерза кто-нибудь называл его настоящим именем, Эбнер. Выступая в суде, этот исполин заставлял трепетать не только свидетелей, но и копов. Он позволял себе пренебрежительно разговаривать с судьями и присяжными. В начальной стадии процесса Шерм еще пытался себя сдерживать, но вскоре срывался и в буквальном смысле давал указания относительно вердикта. Самое удивительное, что те, к большому неудовольствию прокуроров, чаще всего этим указаниям следовали.
Шерм был великолепен. На меня особенное впечатление производил агрессивный склад его ума. Он никогда не оборонялся. Только обвинял, спорил, насмехался и почти не встречал серьезного отпора. В его речи были отчетливо слышны южные интонации (босоногое детство Краудерза прошло в Джорджии), но слова он не растягивал, а, напротив, выпускал короткими быстрыми очередями, как пулемет. Пока вы лихорадочно пытались найти какие-нибудь убедительные возражения, он уже успевал разгромить вас в пух и прах.
Случилось так, что в одном из моих первых серьезных процессов мне пришлось быть соадвокатом Шерма. Естественно, я побаивался его, как и все остальные. Наших клиентов обвиняли в убийстве во время игры в кости. Было доказано, что парень Шерма мошенничал, а мой оставил на пистолете отпечатки пальцев. Наши клиенты утверждали, будто орудие убийства, пистолет тридцать восьмого калибра, принадлежит убитому. Он собрался в них стрелять, они пытались его обезоружить, и пистолет случайно выстрелил.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66
— Сеннетт, ты говнюк! — произнесла она громко. — Махинатор. Кичишься своей властью. Ты дерьмо, и я тебя ненавижу. — Разыгрывая мормонку, она уже несколько месяцев воздерживалась от употребления ненормативной лексики. Бранные слова, произнесенные вслух, почему-то ее рассмешили, и она повеселела. — Сеннетт, ты говнюк! — Повторив фразу, Ивон вдруг поняла, что собирался сказать Макманис о Фиворе в конце разговора.
Он хотел сказать: «Во всяком случае, мне он нравится больше, чем Стэн».
В шесть утра Ивон уже сидела в своей машине неподалёку от дома Фивора, заблокировав подъездную дорожку. Он не спросил, что случилось, потому что знал. В целях конспирации они по-прежнему поехали в «мерседесе». Усаживаясь, Ивон с силой захлопнула дверцу. Робби не решался посмотреть на нее.
— Теперь, братец, мне придется проделывать это каждое утро. А вечером я стану провожать тебя до дома. Придет время, и, возможно, надо будет звонить каждые два часа, проверяя, на месте ли ты. Все кончится тем, что я буду водить тебя на поводке, включая сортир.
Робби собрался улыбнуться, но передумал.
— Ты хотя бы представляешь, в какое дурацкое положение меня поставил? — спросила Ивон.
— Кончай вешать лапшу! — взвился он. — Ведь это ты меня подставила. Я тогда проговорился насчет связи с судьей, и ты побежала к Сеннетту докладывать.
— Робби, теперь я жалею, что этого не сделала.
— А кто же прослушивал мой телефон?
— Конечно, я, — подтвердила она, — а кто же еще. Я записывала твои разговоры на магнитофон, который всегда при мне, Сеннетт ночами прослушивал пленки. Вот так мы вдвоем трудились, не покладая рук.
Некоторое время они ехали молча. Ночью опять ударил мороз, и ветровые стекла автомобилей, стоящих вдоль тротуара, покрылись ледяной глазурью.
— Значит, тебя застукали, когда ты запустил руку в коробку с печеньем, а виновата я?
— Да, потому что об этом, кроме тебя, никто не знал.
— Ты открыто врал мне, а теперь хочешь извинений?
— Врал?
— А кто говорил, будто покончил со всеми этими делишками?
— С какими делишками?
— Перестань придуриваться. «Мне вдруг это показалось противным, грязным. В общем, предательством». Разве не твои слова?
Робби тогда добавил «хотя я все равно скоро овдовею», но Ивон не стала об этом упоминать из милосердия.
— Ну а тебе-то что?
— Ничего. Это моя работа, которую я обязана выполнять. Вчера весь вечер меня мучила загадка, откуда в тебе этот неисчерпаемый запас лжи. Врешь и врешь непрерывно.
— Ой, только не надо изображать благородную невинность! Прямо как по Шекспиру: «Мужчины — вечные обманщики». Чушь все это. — Робби насупился. — Врут все. «О, какая у тебя замечательная прическа». «Какую потрясающую мысль вы высказали». «Мою домашнюю работу изжевала собака». Боже мой, мы все купаемся в океане лжи. Посмотри на себя. «Меня зовут Ивон Миллер. Я из Айдахо, из семьи мормонов».
— На то есть причины. Веские.
— И у меня тоже были веские причины.
— Какие же?
— Послушай, когда я еще мечтал о сцене, то пытался примерить на себя все. Любую роль. И то, и это. Будто изготавливал витраж. Называй меня лжецом, но я старался вытащить свои фантазии наружу, а не держать под спудом, пока они не протухнут. Да, я зачастую лицедействую, но такова моя натура.
— И какую роль ты играл, вешая мне на уши лапшу?
Робби напряженно сглотнул.
— Какую хочешь.
Ивон промолчала. Ну что ж, актер так актер. В остановившейся рядом с ними на красном сигнале светофора машине женщина подкрашивала брови, поглядывая в зеркало заднего вида. Потом они поехали дальше молча. В приемнике балагурили двое диск-жокеев, желая удержать внимание слушателей.
— Тебе уже дали это послушать? — наконец спросил Робби.
Ивон покосилась на него.
— Да ладно тебе, сознавайся. Я же знаю, ты прослушала эту пленку.
— А зачем это мне? — произнесла она, раздражаясь.
— Потому что ты всегда проявляла жгучий интерес к моей необыкновенной личной жизни.
— Я?
— Да. Все время старалась расколоть меня на что-нибудь интимное. Чуть ли не с первого дня. — Он перечислил эпизоды, которые держал в памяти, начиная с девушки с флажком на перекрестке. Ивон не дала ему договорить до конца. В ушах стучала кровь.
— По-моему, это ты зациклился на эротике.
— Просто подыгрываю тебе.
— Пошел ты ко всем чертям!
Но Робби не унимался. Повторял и повторял, что она очень любопытна, особенно когда речь идет о «клубничке».
— Фивор, напрасно ты считаешь себя таким умным. Это серьезная ошибка. Помнишь свой рассказ о Шеин, с которой ты целовался на сцене? Я думала, ты действительно раскусил меня, оказывается, нет. — Внутренний голос твердил Ивон, чтобы она не зарывалась. Но Макманис дал задание, и его нужно выполнять. Когда Робби узнает, то почувствует себя свободнее.
Несмотря на напряженное движение на дороге, Робби повернулся и долго смотрел на Ивон. Она не смутилась, скорее, он. Причем настолько, что не мог выдавить ни слова.
— Я не припомню, чтобы я такое говорил, — сказал он.
— Говорил, говорил.
— Нет же.
— Ладно, остряк-самоучка, не хочешь признаваться, не надо. Только ответь мне на один вопрос: как ты отреагируешь, если я скажу, что ты был прав? А?
Робби надолго замолчал.
— В чем прав? В том, что ты предпочитаешь девушек?
— Да. Что ты на это скажешь?
Он устремил взгляд вперед и не отвечал. Очевидно, размышлял.
— Скажу, что это хорошо.
— Хорошо?
— Да. — Робби наконец метнул взгляд в сторону Ивон. — Потому что у нас с тобой оказалось хотя бы одно общее пристрастие.
— Я знаю, вчера это было просто так. Насчет того, что ты…
Ивон вскинула брови, ожидая продолжения. Они ехали в «мерседесе» на работу.
— Ну, последовательница Сафо.
Она усмехнулась:
— Зачем так сложно? Ты стесняешься произнести слово «лесбиянка»?
— Но ведь ты вчера это все залепила, чтобы сбить меня с толку. Верно?
— Начистоту?
— Нет, соври.
— Думаю, это не твое дело.
— Тогда зачем ты вообще затеяла разговор?
«А затем, что мне захотелось сбить с тебя спесь, дать понять, что ты меня не совсем распознал», — подумала Ивон, но вслух не произнесла.
— Тоже актерствуешь? — спросил Робби.
— Можешь думать что угодно. — Ивон отвернулась и начала смотреть в окно.
— Знаешь, а я тоже в свое время наговаривал на себя, — промолвил он, миновав несколько кварталов. — Что я такой. Нетрадиционной ориентации. Ну, как это называется?
— Голубой?
— Ага. Вроде как признавался в этом. Для игры.
— Естественно.
— Что значит «естественно»?
— Так, ничего.
— Ты думаешь, я всегда играю?
— Конечно. И сейчас ты на ходу придумал эту историю. Вчера я наговорила на себя, будто я лесбиянка, сегодня ты признаешься, что голубой. Для игры, потому что ни один нормальный человек не поверит, что это правда.
Машина уже въехала в парковочный гараж здания «Лесюэр». Робби заглушил двигатель, поправил шарф, повернулся к Ивон.
— Но это действительно правда.
— Что?
— То, что я наговаривал на себя.
— Не понимаю, зачем тебе это было нужно.
— В колледже я придумал такую фишку. В разговоре с девушкой жаловался, будто переживаю кризис. Делился страхами, мол, мне кажется, что я такой. И она приходила от этого в ужас. В те дни подобные беседы были большой редкостью. Она восклицала: «Нет, ты не можешь быть таким? Ты уже занимался этим?» «Нет, что ты, — отвечал я. — Пока меня это просто беспокоит». Сейчас, наверное, это звучит смешно, но тогда для восемнадцатилетней девушки из провинции мои откровения звучали убедительными. Ты уже догадалась, для чего это делалось? Чего я на самом деле добивался?
— И что, срабатывало? Девушки покупались?
— Непременно. И после очень гордились собой и мной. Обычно у нас это долго не длилось, но мы всегда расставались друзьями. Каждая думала, будто вылечила меня от проказы. Вообще-то над этим смеяться не следует. Верно?
— Да, — ответила Ивон и отвернулась.
— Теперь ты меня окончательно запрезирала?
— Нет. Просто… ты рассказываешь мне разные сальности, а я позволяю тебе это делать.
— Это не сальности.
— Разве?
— У нас с тобой обычный дружеский треп. Мы же друзья. А раз так, то имеем право поведать друг другу самое сокровенное.
Друзья… Ей и в голову это не приходило. Робби Фивор, объект номер триста два, и специальный агент Ивон Миллер — друзья.
Он испытующе посмотрел на нее:
— Они знают?
— Кто «они»?
— Ну, твои боссы. Из управления. Те, кому со времен легендарного шефа Джона Эдгара Гувера положено следить, чтобы в штат ФБР не проникали гомосексуалисты.
— Ты снова за свое. — Его кривляния уже начали сердить Ивон. — Я призналась тебе по секрету, а ты…
— Успокойся, — промолвил Робби. — Мне безразлично, даже если бы я узнал, что на самом деле ты не агент ФБР Ивон Миллер, а маленький заварной чайник. К тому же, никто об этом никогда не узнает, потому что друзей я не предаю. Ни в чем.
Надо же! Интересно, а как бы на это заявление отреагировали Уолтер Вунч или Барнетт Школьник? Да, Робби Фивор поистине загадка.
Ивон распахнула дверцу машины.
— Сейчас я окончательно понял, — усмехнулся он.
— Что?
— А то, что на тебе не один слой скорлупы, а несколько.
Апрель
19
Мое знакомство с Шермом Краудерзом состоялось очень давно. Тогда я только начинал как адвокат, а он уже достиг заоблачных высот. Потом мне встречалось немало одаренных чернокожих адвокатов, замечательных ораторов, которые подражали стилю баптистских проповедников, но Краудерз среди них был уникумом. Во-первых, он гигант, ростом почти два метра. Стипендию от штата в колледже, где Краудерз вскоре стал звездой футбола, он получил исключительно благодаря своим габаритам. В пятидесятые годы ему на поле не было равных. Прозвище Шерман он получил после того, как, прорвавшись к воротам, сломал штангу. Я редко слышал, чтобы Краудерза кто-нибудь называл его настоящим именем, Эбнер. Выступая в суде, этот исполин заставлял трепетать не только свидетелей, но и копов. Он позволял себе пренебрежительно разговаривать с судьями и присяжными. В начальной стадии процесса Шерм еще пытался себя сдерживать, но вскоре срывался и в буквальном смысле давал указания относительно вердикта. Самое удивительное, что те, к большому неудовольствию прокуроров, чаще всего этим указаниям следовали.
Шерм был великолепен. На меня особенное впечатление производил агрессивный склад его ума. Он никогда не оборонялся. Только обвинял, спорил, насмехался и почти не встречал серьезного отпора. В его речи были отчетливо слышны южные интонации (босоногое детство Краудерза прошло в Джорджии), но слова он не растягивал, а, напротив, выпускал короткими быстрыми очередями, как пулемет. Пока вы лихорадочно пытались найти какие-нибудь убедительные возражения, он уже успевал разгромить вас в пух и прах.
Случилось так, что в одном из моих первых серьезных процессов мне пришлось быть соадвокатом Шерма. Естественно, я побаивался его, как и все остальные. Наших клиентов обвиняли в убийстве во время игры в кости. Было доказано, что парень Шерма мошенничал, а мой оставил на пистолете отпечатки пальцев. Наши клиенты утверждали, будто орудие убийства, пистолет тридцать восьмого калибра, принадлежит убитому. Он собрался в них стрелять, они пытались его обезоружить, и пистолет случайно выстрелил.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66