Да, конечно, я не сомневался. Миссис Хокинс, вы можете идти и продолжать работать. И уверяю вас, в этом нет ни крупицы правды. Сейчас мы с мистером Фивором докопаемся до истины.
Дверь кабинета закрылась достаточно звучно. Очевидно, миссис Хокинс обиделась.
— Послушайте, судья, извините за то, что придумал эту чушь, но… — Робби понизил голос. Было ясно, что он приближается к столу, за которым восседал Краудерз. — …Я пытаюсь связаться с вами уже несколько недель. Помните, вы рассматривали дело о домогательстве администратора фирмы к своей секретарше? Ее фамилия Кинг.
Ответа не последовало. Краудерз не произнес ни слова, лишь откашлялся.
— Судья, получилось так, что… я знаю, вы не обнаружили в конверте ожидаемой суммы, но эта цыпочка, Оливия, она… понимаете, судья, она не подписала. Я посылал к ней свою помощницу, приезжал сам. Без толку. Но самое главное — она не соглашается выплатить гонорар. Такая вот попалась деловая женщина, эта Оливия. Очень шустрая. Уже наняла другого адвоката, он угрожает мне дисциплинарной комиссией, если я не выдам ей чек на всю сумму. Вот какое отвратное дело, судья. На нем просто шею сломаешь. Я говорю, у нас контракт об оплате судя по обстоятельствам, а он говорит, ладно, пусть будет триста долларов в час, пришлите ей счет. Вы можете представить, судья? Ей по соглашению причитается пятьсот тысяч, а она сует мне почасовую оплату!
Со стороны судьи по-прежнему не последовало никакой реакции. Я воображал сцену: Краудерз, огромная туша, сидит за своим обширным столом и смотрит снизу вверх на Робби. Глаза расширены, белки в красных прожилках, ноздри подрагивают. Любой на месте Робби немедленно бросился бы наутек, а он продолжал бормотать извинения за то, что пришлось сократить выплату.
— Теперь, если я за это дело получу пять тысяч, и то будет много. Поверьте, судья, тут ничего нельзя сделать. Понимаете? Вот почему я передал Джудит меньшую сумму. Вы уж там сами решите по-родственному, сколько будет причитаться ей.
Шерм не издал ни звука. Буквально ничего, даже негромкого ворчания, которое сошло бы за согласие. Прослушав такую запись, защитник в суде сможет утверждать, что в этот момент в кабинете судья вообще отсутствовал, а Робби беседовал сам с собой с целью оговорить честного человека и тем самым смягчить себе приговор.
— Он уже дымится, — прошептал Макманис. Сеннетт кивнул.
— Черт возьми, что это такое? — неожиданно спросил Краудерз. — Какую чушь ты несешь? За всю свою жизнь я не слышал такой бездарной болтовни.
Даже Джим издал негромкий стон. У Робби были четкие инструкции, как и при встрече с Малатестой в туалете юридического факультета. Если фигурант возмутится или проявит агрессивность, разговор сразу же прекратить и ретироваться. И действительно, мы поняли, что Робби начал двигаться к двери, бормоча по дороге:
— Верно, судья, вы правы, я действительно залепил что-то идиотское. Я понял… и в следующий раз обязательно учту. Честное скаутское. А при выходе скажу ей, ну, миссис Хокинс… Понимаете? Я скажу, мол, вышла ошибка, ну, с этой женщиной насчет отцовства и что… Что? — Робби тревожно возвысил голос.
Скрипнула пружина. Было слышно, как судья отодвигает кресло. Нам показалось, оно стукнулось о стену.
— Что? — переспросил Робби. — Но…
Раздался звонкий хлопок. Я не сомневался, что Краудерз его ударил. Робби попытался закричать, но быстро затих. Видимо, Шерм зажал ему рот или схватил за горло. Макманис приказал Амари объявить тревогу прикрывающей группе. По булькающим звукам, издаваемым Робби, и глухим ударам его каблуков о пол можно было решить, что его тащат. Громко хлопнула дверь, и мы услышали шипящий шепот Краудерза на фоне шума, который я поначалу принял за атмосферную помеху.
— Вода, — пояснил Амари. — Он открыл кран.
— Боже, — пробормотал Стэн, — этот бандит приволок его в сортир.
Джим вытащил из кармана мобильный телефон и набрал номер пейджера Ивон. Я понял, что он готов дать ей сигнал вмешаться.
Ванная комната, смежная с кабинетом Краудерза, была очень маленькая, поэтому они должны стоять вплотную друг к другу. Мне много раз доводилось посещать в Храме такого рода удобства. Там едва хватало места для одного человека, особенно габаритов Шерма.
— Слушай сюда! — бросил судья. — Ты вообразил себя очень умным? Да? Если пришел ко мне с этим идиотским дерьмом. Что ты задумал? Отвечай!
— Судья, я вовсе не собирался вас злить. — Мы услышали голос Робби. — Просто хотелось объясниться, чтобы вы не обижались.
— А я обиделся, и еще как. Меня обидело твое поведение. Надо же, какое понес дерьмо, будто ни черта не понимает. А мне кажется, ты понимаешь. Я прав?
— Да, сэр.
— В таком случае заруби себе на носу, чтобы такое не повторялось. Понял?
— Да, сэр.
— Что ты понял, идиот? — Шерм понизил голос: — Разве можно об этом разговаривать в кабинете!
Сеннетт посмотрел на меня, на его губах заиграла улыбка. Мы знали, что последняя фраза заставит присяжных серьезно задуматься. По плиткам застучали туфли Робби, но Краудерз хрипло рявкнул:
— Закрой дверь! Разве я сказал, что мы закончили?
— Нет, судья.
— Тогда иди сюда. Вот сюда. А теперь объясни, что ты там лепетал насчет моей сестры?
— Но, сэр…
— Ты меня слышишь? И не надо так пялиться. Не надо. Вы, белые, любите представлять нас дураками. А я не дурак. Так сколько ты ей дал?
Робби молчал. Краудерз повторил вопрос.
— Пять, судья.
— Пять долларов?
— Пять сотен. Пять сотен ей и две тысячи для вас.
— Понятно. Выходит, она берет себе четверть. Это несправедливо. Я судья, а она какая-то шмакодявка и…
— Я то же самое и говорю, ваша честь. Для чего мне и нужно было с вами встретиться. Извиниться и все объяснить. Я ведь плачу деньги из своего кармана.
— И в этом кармане больше нету?
Робби снова издал булькающий звук, похоже, для эффекта.
— Судья, я что хочу сказать… ведь у меня офис… расходы выше головы.
— Ай-яй-яй, какая нищета. Ты, наверное, думаешь, перед тобой глупый негр с плантации?
— Боже мой, судья, конечно, нет!
— Вот ты пришел ко мне, побеспокоил, даже расстроил, и что, считаешь, все это можно сделать бесплатно? Нет, дорогой мой. — Шерм на секунду замолчал. — Значит, так, пойдешь к Джудит и передашь ей столько, сколько приносил прежде. Ты меня слышишь?
— Да.
— А с таким идиотским дерьмом больше ко мне не приходи. А за то, что заставил меня все это выслушать и переживать, передашь ей еще столько же.
— Судья! Еще восемь тысяч?
— Нет, десять. А если будешь продолжать прибедняться, сумма возрастет до двадцати пяти. Понял? И больше чтобы ни гугу. Я не хочу ничего об этом слышать. Понимаешь, не хочу! Надо же, пришел с таким идиотским дерьмом, — проговорил Краудерз, уже обращаясь к себе. Он все еще не остыл.
В приемной Робби улыбнулся миссис Хокинс:
— Все разрешилось очень просто. Разумеется, вышла путаница. Я позвонил клиентке по мобильному уточнить, кому все же она собирается предъявить иск. Оказывается, фамилия этого человека не Краудерз, а Каррузерс.
Миссис Хокинс засмеялась:
— Я это знала с самого начала. Судья иногда выходит из себя, но он праведный человек.
Через минуту мы услышали отчетливый хлопок. Я догадался, что это Ивон и Робби в коридоре хлопнули по-баскетбольному ладонью о ладонь.
Стэн поднялся с металлического сиденья и, согнувшись в три погибели, на первом же светофоре отбил превосходную чечетку, приговаривая:
— Это же чистое вымогательство, вымогательство, вымогательство…
А вот я не радовался. Моего отца называли, вернее, обзывали защитником черномазых, потому что он еще в пятьдесят седьмом году пытался добиться приема в коллегию адвокатов нашего округа афроамериканцев. Несмотря на это, я вырос с ощущением вины перед ними. И, как многие в моем возрасте, дал себе клятву делать все, чтобы мир стал лучше. Было очень грустно услышать от Робби, что Шерман — взяточник, но в это еще можно поверить. Шерм ведь ужасный циник. А вот того, что несколько лет назад случилось с моим приятелем Клифтоном Берингом, я никак не ожидал.
Клифтон учился в Итоне в одной группе со мной и Стэном. Он был первым афроамериканцем, который участвовал в работе над «Юридическим обозрением». Красивый, одаренный парень, приятный во всех отношениях, слегка опьяневший от разворачивающихся перед ним великолепных перспектив. Отец Клифтона служил копом в округе Киндл, и парень всегда чувствовал себя одинаково свободно и с борцами за гражданские права, и с партийными функционерами. Он был членом муниципального совета округа и рассматривался как серьезный кандидат на пост мэра после кончины Огастина Болкарро. На некоторое время он пропал из виду, а потом я снова услышал о нем в связи с громким делом о коррупции. Это произошло вскоре после того, как Сеннетт вступил в должность федерального прокурора. Клифтона подвела радиоэлектронная аппаратура. В наши дни она стала такой совершенной. Он встретился в номере отеля с представителем организации, заинтересованной в снижении зональных тарифов в центре города. Как выяснилось, номер был оборудован подслушкой, а его собеседник находился под колпаком ФБР. В общем, Клифтон влип по уши. Он не только принял взятку в пятьдесят тысяч долларов, пообещав устроить с тарифами все как надо, — именно так он и сказал, — но и нахально потребовал, чтобы в следующий раз после всего в номере появилась девушка. И добавил еще одно слово: «белая», решившее его печальную судьбу. Такое ни один суд присяжных простить не мог.
Мне передали просьбу Клифтона помочь с апелляцией. Я пришел в тюрьму и, увидев его в оранжевом комбинезоне, не смог сдержаться. Задал вопрос, который, видит Бог, совсем не собирался задавать. «Почему? Клифтон, почему так получилось? Зачем тебе это понадобилось, обеспеченному, с перспективами?» Он грустно посмотрел на меня и ответил: «Потому, Джордж. Потому что такова жизнь. Просто теперь настала наша очередь».
Наверное, от Шерма Краудерза я услышал бы что-либо похожее. Тон скорее всего был бы раздраженный, уничижительный. Он сказал бы мне, что я дурак, если верил, будто жизнь можно как-то изменить, и объяснил бы, что несправедливо требовать от него другого поведения, когда многие поколения белых людей, обладающих такой же властью, как и он, использовали ее для повышения своего благосостояния.
Полагаю, в этом была какая-то логика, но я ее не принимал. Я не мог поверить, что Клифтон Беринг, умница и добряк, презрел абсолютно все ценности, которые — я это знал — когда-то были для него святы. Клифтон думал, что подражает некоторым белым, но он их совсем не понимал. У таких, как Брендан Туи, были курьеры, посредники и тысяча защитных слоев. Они никогда не высовывались сами, а спокойно наблюдали за всем, сидя в сторонке. Эти хитрые, коварные, высокомерные люди — можно придумать еще множество эпитетов — всегда действовали с большой осторожностью. Как он не понимал, что его представление о власти белых всего лишь гротескная карикатура? Но Клифтон все это видел именно так. Как, впрочем, и я никогда не замечал, каким одиноким ощущал себя он, несмотря на все свои таланты. Фундаментальная граница, разделяющая нас на белых и черных, вдруг разверзлась до размеров пропасти, и мы, дружившие почти тридцать лет, оказались по разные стороны. Я с грустью наблюдал, как в ней исчезает Клифтон вместе со всем хорошим, что он должен был сотворить, но так и не сумел.
И вот теперь в ту же пропасть нырнул Шерман. Он стремительно падал, самодовольно ухмыляясь. Весь ужас состоял в том, что Шерм совершенно не осознавал, кто на самом деле подтолкнул его к краю. Ему казалось, и Шерм этим очень гордился, что он один понимает, как подчинить себе эти силы. Но это сделали именно они.
27
Здоровье Лоррейн неизменно ухудшалось, и одновременно ухудшалось настроение Робби, несмотря на относительные успехи операции.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66