Это счастье, что я вовремя купил дом и выплатил его, потому что, если бы мне пришлось платить нынешнюю квартплату, я бы не справился. Не знаю, что будет дальше с малым бизнесом, да я и не понимаю в этом ничего, пусть теперь другие ломают над этим голову.
– Дай же мальчику сказать хоть слово, – укорила его жена. – Расскажи, Джон, каково тебе живется там, в Италии?
Джон держал бокал обеими руками, словно шар предсказателя, и рассматривал темно-красную жидкость. Свет старой лампы под потолком порождал в глубине вина мерцание. Аромат был сильный и пряный.
– Расскажите мне, – задумчиво попросил он, – что вы знаете о Лоренцо.
15
Она сидела в своем кресле, словно закаменев, застывшая, оглушенная, безвольно предоставив себя ходу событий. Она смотрела вперед невидящим взглядом, когда пассажирам объясняли про кислородные маски и привязные ремни, и едва заметила, как самолет взлетел. Она знала лишь, что вокруг нее люди и что все кончено.
Если бы она знала, чем все кончится. Она хотела устроить сюрприз. Видит Бог, ей это удалось. Будь у нее слезы, она бы оплакала все, что произошло. Ее сердце все еще колотилось, хотя прошло уже несколько часов с того момента, когда она кричала, кусалась и царапалась, пока служащие отеля не оттащили ее. Окажись у нее в руках нож, она стала бы убийцей. Даже сейчас она все еще кипела от неукротимой ярости, от безмерного отчаяния, испытывая блаженство от одного представления: вонзить ему нож в горло, отсечь ему все мужское, кастрировать его, как собаку.
Урсула Фален, студентка исторического факультета, свободная журналистка из Лейпцига, двадцати шести лет и вот уже три часа как одинокая женщина, закрыла глаза. Как это больно. Как рана – в утробе, в душе. Как будто он вырезал из нее кусок. Впору было скорчиться в позе эмбриона, свернуться калачиком и выть, скулить и жалобно стонать остаток своей жизни. Но она знала, что никогда не сделает этого, что завтра с утра продолжит свою работу, и никто по ней не заметит, что произошло.
Открыть дверь своим ключом и увидеть его голым – это не самое страшное. Даже обнаружить ту женщину, тоже, естественно, голую, – не самое страшное. А вот что пронзило ее тело и душу как холодная сталь: то, как он обращался с ней. Как он говорил, как двигался, его интонации, жесты… Все это было ее, принадлежало только ей, а он раздавал это другим! То, что она принимала за его любовь, за неповторимость их отношений, оказалось всего лишь приемом, его личным способом укладывать женщин в постель.
Сколько денег она извела, от скольких журналистских заданий отказалась, чтобы как можно чаще бывать в Нью-Йорке. Она вложила в эти отношения не меньше, чем стоит хороший подержанный автомобиль среднего класса – а он просто променял ее на другую!
Дышать. Вдох. Выдох. Ни о чем не думать. Чувствовать, как тело вжимается в кресло. Ощущать прохладное дуновение кондиционера. Слушать грохот двигателей, беседу сидящих рядом…
– Слушай, ведь Джон достаточно образованный американец конца двадцатого века, – голос женщины, нетерпеливый, раздраженный. – Как он может всерьез верить в такие вещи, в это дурацкое прорицание?
– Мне не показалось, что он в него верит всерьез, – голос мужчины, неуверенный, безвольный. – Он лишь принял это к сведению, а сам сомневается, есть ли тут что-то разумное.
– Нет, нет, дорогой. Он ясно и четко сказал, что хочет сохранить деньги, потому что они понадобятся ему целиком, чтобы исполнить прорицание.
– Он так сказал?
– Да, так.
А голос внутри нее нашептывал, что она обо всем догадывалась. Когда она получила задание написать большую статью к столетию автомобиля? В декабре. Уже тогда было ясно, что журналистские поиски приведут ее в Чикаго и Детройт. И как часто с тех пор они виделись или говорили по телефону? Она ничем не выдала себя. Полететь из Чикаго в Нью-Йорк, чтобы сделать ему сюрприз, было не таким уж спонтанным решением, как она пыталась убедить себя. Ревность уже несколько месяцев подсказывала ей этот план. Чем он занимается, когда меня нет?
Теперь она знает чем. Он трахает молоденьких студенток.
– Наверное, ты права, – снова мужчина. Не любит спорить и просто хочет, чтобы его оставили в покое. – Может, он и вправду верит в это. И что в этом плохого?
– Меня это тревожит. Это как наша Маржори, которая боится выйти из дома, если гороскоп неблагоприятный.
А как он был великолепен, когда она увидела его на балу прессы международного исторического общества. Доктор Фридхельм Функ. На пятнадцать лет старше ее, мать американка, отец немец, вырос в Германии, потом сделал блестящую научную карьеру в США, стал доцентом истории в Нью-Йорке, консультант ООН. Это он организовал изучение исторической подоплеки балканского конфликта, с которым познакомился генеральный секретарь ООН, прежде чем принимать решения по конфликту в Боснии. Разумеется, она чувствовала себя польщенной интересом такого человека. Как она могла устоять против его похвалы ее работам?
А он всего лишь принял ее в свой гарем.
– Я могу понять, что этот Джакомо Фонтанелли верил в свое видение. Он жил в пятнадцатом веке. Тогда это было нормально. Но сегодня? Я тебя умоляю!
О чем говорит эта женщина? Фонтанелли – это имя она уже слышала, в другой жизни, полной мечтаний и ослепляющей влюбленности. Не тот ли это парень, что унаследовал триллион долларов? Она тогда приняла это сообщение за утку, но оно оказалось правдой. Проценты и проценты на проценты плюс пятьсот лет – все журналы подсчитали это с точностью до пфеннига. С того времени в Германии втрое выросло число сберкнижек, открытых на новорожденных.
Урсула Фален мельком глянула на соседей. Мужчина показался ей знакомым. Конечно, она видела его лицо в газете. Старший брат наследника-триллионера. Единственный женатый из братьев. «Будь у этого человека сын, он стал бы богатейшим человеком мира», – вспомнила она подпись под фотоснимком. – А так он остается служащим американских финансовых органов с годовым доходом сорок тысяч долларов. Значит, рядом – его жена.
Прорицание? Что за прорицание?
Урсула Фален откашлялась.
– Извините меня, – улыбнулась она, насколько была в силах. – Мне некуда деться, и я поневоле слышала ваш разговор… Ваша фамилия Фонтанелли, да? – Скептические взгляды обоих, особенно женщины, растопились, когда Урсула добавила: – Я журналистка, из Германии. Могу я спросить вас напрямую, что там за прорицание?..
* * *
Во время обратного полета в Европу Джон принял решение разыскать семью своего умершего кузена Лоренцо. Он сам не знал для чего, но чувствовал настоятельную потребность узнать как можно больше о юноше, с которым не был даже знаком.
Прибыв в Портесето, он узнал, что Марвин исчез, никого не предупредив и не оставив записки. В понедельник утром, по словам Джереми, он якобы позвонил куда-то по телефону, а потом без слов удалился со своим рюкзаком. София, экономка, видела, как на улице он садился в проезжающую машину. Франциска, горничная, заявила, что уже убрала его комнату, «все выгребла», как она выразилась. При этом она нервно кусала губу, и вид у нее был виноватый, как будто американский гость удрал из-за нее.
– Странно, – огорчился Джон. Он-то предвкушал, как они вечером посидят с Марвином. Но того, видимо, замучила ностальгия, и он улетел.
Остаток дня Джон ходил вокруг телефонного аппарата, не решаясь позвонить своим римским родственникам. Ведь они его совсем не знали. Для них он, должно быть, человек, который корыстно воспользовался смертью Лоренцо. И лишь когда солнце достигло горизонта и гостиная наполнилась отблесками костра, которым горел закат, он наконец пересилил себя и набрал номер.
И вдруг оказалось, что женщина на другом конце провода, мать Лоренцо, жена кузена его отца, безмерно обрадовалась, что кто-то интересуется ее умершим сыном. Да, разумеется, он может приехать, в любое время, когда ему удобно. И завтра, нет проблем, она дома.
Джон испытал облегчение, когда положил трубку, но рубашка была мокрой от пота. Солнце погрузилось за бордовый окоем, и в зените проступили звезды. Он глянул вверх на сдержанно мерцающие точки и сказал себе, что перед лицом вселенной не имеет никакого значения, спасет он будущее человечества или нет, звезды будут по-прежнему светить в своем высокомерном безразличии.
* * *
На следующее утро, к своему удивлению, он увидел в салоне, на белом диване, Марвина: тот развалился, лениво листая английский музыкальный журнал.
– Привет, – сказал он, не вставая. – Ну что, хорошая погода в Нью-Йорке?
– Да, пожалуй, – сказал Джон. – Была хорошая. – Он опустился в одно из кресел. – Я удивляюсь, что ты здесь. Вчера вечером я готов был спорить, что ты улетел домой.
– И не собирался. Мне здесь нравится. Я пока останусь, если ты не возражаешь.
– Естественно, нет. Я же тебе сказал. – Его сбивало с толку, что Марвин, разговаривая, не смотрит на него. И он не мог отвести взгляда от тяжелых черных ботинок Марвина, которые небрежно лежали на белом подлокотнике дивана. – Хорошо, – сказал Джон, стараясь скрыть свое смущение. – И чем ты собираешься заняться здесь, в Италии?
– Тем, чем я обычно занимаюсь. Валять дурака, – коротко ответил Марвин, разглядывая изображение черной бас-гитары. Он почесывал себе спину, и его ботинки елозили по коже дивана со скрипом, который Джон ощущал почти физически.
– Послушай, – сказал он, – а ты не мог бы убрать ботинки с дивана?
Марвин недовольно поднял взгляд:
– Ты что, стал таким мещанином?
– Это кожа альпака. Мне отсюда видно, как твои подошвы оставляют на ней черные полосы.
Марвин даже не шелохнулся.
– Я думаю, ты не обеднеешь, если купишь новый.
– Правильно, но я не буду этого делать, – вырвалось у Джона с резкостью, какой он сам от себя не ожидал. – Кто-то работал над этим диваном, вложил массу сил. Каким бы богатым я ни был, это не дает мне права попирать его работу ногами.
– О'кей, только не волнуйся! – Марвин спустил ступни на пол, не вставая, приняв при этом совершенно неестественную позу. – Доволен?
Джон спросил себя, нормально ли с его стороны было затеять эту ссору из-за дивана, сделанного из бессмысленно чувствительной кожи.
– Извини, – сказал он.
– Ничего, – великодушно ответил Марвин. – Я понимаю. Ты теперь богатый человек, а у богатых людей такие вещи, что за ними нужен глаз да глаз.
Джон ничего не сказал. Он с ошеломительной ясностью понял, что больше они не друзья и не товарищи по несчастью, какими были еще три месяца назад и какими уже никогда не будут. Между ними непонятным образом встали деньги.
– Я, кстати, был у Константины, – ни с того ни с сего заявил Марвин.
– А. Хорошо. Я… ну да, в прошлый раз, когда ты вернулся… я подумал, что это была просто интрижка.
– Она и была. И еще какая. Не представляешь, как она подсела на меня. – Марвин продолжал листать журнал. – Мы всю неделю трахались так, что глаза из орбит вылезали, и я решил, что пара дней перерыва не повредит. – Он засмеялся блеющим смехом. – Будущая прокурорша… Ее сразило, когда я предложил ей косяк. Прикинь, она никогда ничего такого не курила.
Джон заморгал. Марвин, должно быть, не в своем уме, если таскает с собой марихуану.
– А как же Бренда?
Марвин пренебрежительно махнул рукой:
– Забудь о ней. В последнее время у нас были одни проблемы. – Он отложил журнал и поднялся, осмотрел залитый солнцем салон, будто оценивая его стоимость. – Скажи-ка, ведь у тебя наверняка найдется для меня работа, а?
– Работа? – озадачился Джон.
– Ну, ты мог бы взять меня кем-то вроде личного секретаря, – сказал Марвин. – Порученцем. Как в этом случае, с часами твоего отца. Скажи, ведь я проделал это первоклассно, а? Если бы тот тип из ломбарда заметил твое имя, выгравированное на часах, тысячей долларов, которую ты мне прислал, отделаться бы не удалось.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114