В любом случае это будет интересно. Один из тех процессов, которые годами кормят целые адвокатские конторы.
Джон смотрел то на адвоката, то на проект искового заявления и думал о Лоренцо, который был истинным наследником и которому пришлось погибнуть от пчелиного яда, потому что у Маккейна были другие планы. Он никогда не сможет этого доказать, хотя твердо убежден, что все случилось именно так. И если не за это, то хотя бы за обман он должен посадить Маккейна в тюрьму.
– Подавайте иск, – сказал он и почувствовал печаль, словно осколок в сердце. – Мне все равно, сколько это продлится.
– Воля ваша, – кивнул адвокат, показывая свою макушку с поредевшими волосами. – В любом случае, если вас это успокоит, встречный иск мистера Маккейна ждет та же самая участь.
– Что еще за встречный иск?
– Меня очень удивит, если он не подаст в суд на возмещение заработной платы и восстановление в должности из-за неправомерного увольнения. Поскольку в договоре его найма есть несколько крайне многозначных оговорок, которые можно повернуть и так, и эдак. – Он задумчиво улыбнулся. – Но, как я уже сказал, это может затянуться на десятилетия. Мы тоже мастаки в таких вещах.
* * *
В первые дни 1998 года необычайно много персонала из руководящего состава уволилось со своих ответственных, хорошо оплачиваемых мест в широко разветвленной иерархии Fontanelli Enterprises. Лишь когда один из ведущих аналитиков рассказал Джону, как во второй день Рождества ему позвонил Маккейн, предлагая более высокооплачиваемое место, стало ясно, что цейтнот и перенапряжения – еще не самый опасный противник.
Те, что увольнялись, не приводили убедительных оснований для этого; лишь один упомянул «слабость руководства» и «неуверенность в завтрашнем дне», не указывая, кого конкретно он имеет в виду. Из нескольких таких бесед Джон вынес впечатление, что люди поступают так не вполне добровольно: будто у Маккейна в руках есть какое-то средство воздействия на них.
Увольнения создавали ощутимые прорехи в деле. Но постепенно выявлялось, что есть кое-что похуже, чем преданные Маккейну люди, покидавшие концерн, а именно: те, кто остался для того, чтобы незаметно подсыпать в привод песок. То где-то склад вдруг оказывался пустым, потому что кто-то «забыл» своевременно сделать заказ, а в результате останавливались целые производственные линии. Случались нелепые ошибки в важнейших расчетах, влекущие за собой производственные потери или досадные юридические тяжбы. Внезапные компьютерные сбои парализовали целые предприятия, ввергали в хаос всю логистику межконтинентального масштаба и наносили урон балансу и престижу. Валютный отдел после двух триумфальных лет разом вошел в полосу неудач и проводил такие сделки, что Джону не оставалось ничего другого, как просто закрыть его.
В середине января Джон позвонил в Хартфорд. Уже сам замогильный голос, каким ответил профессор Коллинз, не предвещал ничего хорошего, и Джон даже не удивился, когда исследователь будущего на его вопрос, что с проектом, ответил:
– Ничего. Все уничтожил компьютерный вирус.
* * *
Времена, когда профессор Коллинз хотя бы изредка уделял внимание своему внешнему виду и одежде, миновали. Немногие оставшиеся на голове волосы делали что хотели, а то, что рубашка в пятнах, а рукава пиджака истрепались, он даже не замечал. Судя по кругам под глазами, спать ему в последнее время приходилось лишь урывками.
– Это может быть только саботаж, – заявил он. – Не только вычислительные центры UNIX полностью опустошены вирусной атакой, но и персональные компьютеры с программным кодом переформатированы, после чего все программы невосполнимо погибли.
Солнце светило с ясного неба, заливая конференц-зал некстати радостным светом. Джон хотел даже опустить затемнение, потому что в глаза ему бликовал кофейник. Но удовольствовался тем, что отвернул в сторону хромированную ручку.
– Я не понимаю, – устало сказал он. – Ведь вы должны были создать резервные копии всех данных.
– Разумеется. Но все резервные копии оказались нечитаемы. Не читается ни один диск. Будто кто-то обработал их сильным магнитом. – Ученый начал разминать пальцами лоб. – Все разрушено. Мы пытаемся теперь восстановить программы и данные по записям на бумаге, по распечаткам, но на это уйдут месяцы. Просто катастрофа.
– И когда это произошло?
Коллинз вздохнул:
– В середине декабря. В ночь на четырнадцатое. В выходные.
– А почему я узнаю об этом только сейчас?
Исследователь будущего осекся, задумчиво разглядывая Джона.
– Да, я тоже спрашиваю себя об этом… Нет-нет, я же посылал вам факс. Теперь я точно припоминаю. Весь понедельник мы пытались оценить масштаб разрушений, а во вторник я послал вам факс. Вот как было. Я не хотел звонить, потому что был слишком взволнован, теперь я припоминаю. Но я должен был поставить вас в известность, из-за второй фазы.
– Вторая фаза? – Джон помотал головой. – Факс до меня не дошел, профессор. Такое, к сожалению, стало случаться. А о второй фазе я вообще ничего не знаю.
– Но разве вам не говорил мистер Маккейн?..
– Нет.
– Ах, вон что. – Он понимающе кивнул. И рассказал о событиях вечера, когда демонстрировал Маккейну результаты первой фазы. – Утром после этого он снова пришел, хотел переписать версию программы на свой лэптоп. Это довольно длительная процедура, и за это время мы обсудили задание второй фазы. Она имеет несколько умозрительную природу; так, например, он хотел, чтобы мы просчитали последствия всемирной эпидемии в 2009 году и тому подобное… – Его глаза с темными кругами блеснули: – Я вспомнил, этот лэптоп! Ведь он где-то остался. Не оставил ли он его случайно где-то здесь?
– Нет. Наверное, взял с собой. – Джон пренебрежительно махнул рукой. – Пусть удовольствуется этим.
* * *
В конце января 1998 года в новостях все большее место стала занимать одна тема: сексуальные проступки американского президента. Едва он успел, после долгой юридической возни, дать показания под присягой о тлеющем в течение нескольких месяцев инциденте, как всплыли новые имена и сомнительные магнитофонные записи, и споры обострились. Президент, как говорили, хотел подбить практикантку к ложной присяге. В то время, как его противники требовали начала процедуры импичмента, президент отрицал сам факт аферы с означенной женщиной. Его жена говорила о заговоре правых кругов, курс доллара на международных финансовых рынках упал, и финансовый кризис в Юго-Восточной Азии грозил перекинуться на Соединенные Штаты.
Джон следил за телевизионными новостями со странным чувством ирреальности. Телефонный разговор с Маккейном во время его филиппинского круиза все еще звучал у него в ушах. Недослушав телекомментатора, он встал, шагнул к шкафу Маккейна и отыскал папку, озаглавленную Клинтон, Билл, содержавшую тщательно спланированную концепцию дискредитации. Впереди было подшито короткое досье на человека, который занимался расследованием так называемой аферы Whitewater. У его портрета было нацарапано рукой Маккейна: родился в Верноне, Техас; отец священник; наряду с этим успешная адвокатская деятельность (1997 год: 1 миллион долларов), клиенты – среди прочих табачная промышленность. Далее следовал текст соглашения, к которому американское правительство пыталось принудить табачную промышленность: производители сигарет должны были во избежание дальнейших исков в продолжение 25 лет выплатить 368,5 миллиарда долларов на лечение больных курильщиков. «Сколько они, собственно, зарабатывают? – нацарапал Маккейн, и еще: – Клинтон ведет речь о повышении суммы до 516 миллиардов».
Смутное чувство грозящей беды охватило Джона.
И словно в подтверждение этого предвестия он прочитал в Financial Times, что Малькольм Маккейн избран председателем правления концерна Morris-Capstone. Об этом предприятии было известно очень мало. Оно практически полностью принадлежало одной из старых американских семей, живущей очень скрытно: в архивах прессы не было даже фотографий некоторых членов семьи. Джону пришлось расспрашивать своих аналитиков, чтобы узнать, что Morris-Capstone, помимо того, что он имел долю в некоторых окутанных тайной фирмах по генной технике и одной фабрике ручного огнестрельного оружия, был одним из крупнейших в мире производителем табачных изделий.
И также в собственности старого американского семейного предприятия была телекомпания, которой Малькольм Маккейн дал первое интервью после своего ухода из Fontanelli Enterprises. На эту тему он высказался подробным образом. Ни в коем случае, подчеркнул он в ответ на соответствующий вопрос, он не был уволен; он просто больше не видел альтернативы, сверх меры натерпевшись от эскапад Джона Фонтанелли, особенно после его последней выходки с разыгранным похищением в Мехико.
– Представьте себе, что вас похищают, – потребовал он от интервьюерши, – и потом снова отпускают – что бы вы сделали? Наверняка обратились бы в полицию, не так ли? Любой бы так поступил. Но не Джон Фонтанелли. Он бесследно исчезает и потом объявляется через три недели как по мановению волшебной палочки, целый и невредимый, за шесть тысяч миль от места похищения, в Лондоне. Это, на ваш взгляд, нормально?
Разумеется, журналистка совсем не находила это нормальным.
Маккейн поведал, как он лез из кожи, чтобы создать стабильное предприятие, которое и во времена глобализации обеспечивало надежными рабочими местами миллионы людей.
– Фонтанелли думает, что все сможет сам, – продолжал он. – Но не прошло и двух месяцев, как он единолично руководит концерном, а все уже трещит по швам. Видеть это очень больно, – добавил он с горьким выражением лица. После чего детально описал кризисы по всем концам империи Фонтанелли, фактически настолько детально, что уже не требовалось доказательств, что внутри концерна у него остались внутренние осведомители.
– Каковы ваши прогнозы? – спросила журналистка. – Теперь все эти рабочие места в опасности?
Маккейн серьезно кивнул:
– Абсолютно.
После этого интервью Джон выключил телевизор. Он дал распоряжение секретариату в ближайшие часы ему не мешать и подошел к окну, чтобы смотреть в снежную метель и спрашивать себя, что, черт возьми, на самом деле происходит.
* * *
В высокие окна сыпал дождь пополам со снегом, декорации города размыло пеленой. Секретарша уже давно принесла кофе и печенье, но лорд Петер Робурн так и не притронулся к ним. Экономический журналист, предпочитавший вместо делового костюма носить вязаный пуловер ручной работы, известный под именем кардиган, и темно-зеленые брюки из вельвета, уютно сидел в кресле и внимательно слушал, что Джон говорит ему о цели приглашения.
– Честно говоря, я ждал этого момента с того достопамятного ужина в вашем замке, – сказал он, сцепив пальцы. – Собственно, я еще тогда думал, что мне удалось вызвать ваше любопытство, но… – Он развел руками и снова уронил их на колени. – Итак, вы хотите знать, как можно было бы спасти человечество.
Джон поежился:
– Можно сказать и так.
– Хорошо. – Робурн улыбнулся. – Ну, первый шаг очень простой: отмените подоходный налог.
Джону показалось, что он ослышался или попал не на тот фильм.
– Вы ведь шутите?
– Уверяю вас, это очень серьезно.
Он смотрел на журналиста-экономиста, наморщив лоб.
– Честно говоря, я ожидал чего-то другого.
– Потому что вы читали мою книгу, ясно. Но я написал ее двадцать лет назад. И с тех пор не переставал думать об этих проблемах. А когда долго и напряженно бьешься над одной темой, неизбежно приходишь к каким-то новым мыслям. – Робурн снова развел руками. – Когда видишь, к каким ухищрениям прибегают люди, чтобы сэкономить на подоходном налоге, поневоле начинаешь думать о каких-то разумных переменах. Помимо того, – с улыбкой добавил он, – я люблю этот тезис еще и потому, что он неизменно вызывает интенсивную реакцию.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114
Джон смотрел то на адвоката, то на проект искового заявления и думал о Лоренцо, который был истинным наследником и которому пришлось погибнуть от пчелиного яда, потому что у Маккейна были другие планы. Он никогда не сможет этого доказать, хотя твердо убежден, что все случилось именно так. И если не за это, то хотя бы за обман он должен посадить Маккейна в тюрьму.
– Подавайте иск, – сказал он и почувствовал печаль, словно осколок в сердце. – Мне все равно, сколько это продлится.
– Воля ваша, – кивнул адвокат, показывая свою макушку с поредевшими волосами. – В любом случае, если вас это успокоит, встречный иск мистера Маккейна ждет та же самая участь.
– Что еще за встречный иск?
– Меня очень удивит, если он не подаст в суд на возмещение заработной платы и восстановление в должности из-за неправомерного увольнения. Поскольку в договоре его найма есть несколько крайне многозначных оговорок, которые можно повернуть и так, и эдак. – Он задумчиво улыбнулся. – Но, как я уже сказал, это может затянуться на десятилетия. Мы тоже мастаки в таких вещах.
* * *
В первые дни 1998 года необычайно много персонала из руководящего состава уволилось со своих ответственных, хорошо оплачиваемых мест в широко разветвленной иерархии Fontanelli Enterprises. Лишь когда один из ведущих аналитиков рассказал Джону, как во второй день Рождества ему позвонил Маккейн, предлагая более высокооплачиваемое место, стало ясно, что цейтнот и перенапряжения – еще не самый опасный противник.
Те, что увольнялись, не приводили убедительных оснований для этого; лишь один упомянул «слабость руководства» и «неуверенность в завтрашнем дне», не указывая, кого конкретно он имеет в виду. Из нескольких таких бесед Джон вынес впечатление, что люди поступают так не вполне добровольно: будто у Маккейна в руках есть какое-то средство воздействия на них.
Увольнения создавали ощутимые прорехи в деле. Но постепенно выявлялось, что есть кое-что похуже, чем преданные Маккейну люди, покидавшие концерн, а именно: те, кто остался для того, чтобы незаметно подсыпать в привод песок. То где-то склад вдруг оказывался пустым, потому что кто-то «забыл» своевременно сделать заказ, а в результате останавливались целые производственные линии. Случались нелепые ошибки в важнейших расчетах, влекущие за собой производственные потери или досадные юридические тяжбы. Внезапные компьютерные сбои парализовали целые предприятия, ввергали в хаос всю логистику межконтинентального масштаба и наносили урон балансу и престижу. Валютный отдел после двух триумфальных лет разом вошел в полосу неудач и проводил такие сделки, что Джону не оставалось ничего другого, как просто закрыть его.
В середине января Джон позвонил в Хартфорд. Уже сам замогильный голос, каким ответил профессор Коллинз, не предвещал ничего хорошего, и Джон даже не удивился, когда исследователь будущего на его вопрос, что с проектом, ответил:
– Ничего. Все уничтожил компьютерный вирус.
* * *
Времена, когда профессор Коллинз хотя бы изредка уделял внимание своему внешнему виду и одежде, миновали. Немногие оставшиеся на голове волосы делали что хотели, а то, что рубашка в пятнах, а рукава пиджака истрепались, он даже не замечал. Судя по кругам под глазами, спать ему в последнее время приходилось лишь урывками.
– Это может быть только саботаж, – заявил он. – Не только вычислительные центры UNIX полностью опустошены вирусной атакой, но и персональные компьютеры с программным кодом переформатированы, после чего все программы невосполнимо погибли.
Солнце светило с ясного неба, заливая конференц-зал некстати радостным светом. Джон хотел даже опустить затемнение, потому что в глаза ему бликовал кофейник. Но удовольствовался тем, что отвернул в сторону хромированную ручку.
– Я не понимаю, – устало сказал он. – Ведь вы должны были создать резервные копии всех данных.
– Разумеется. Но все резервные копии оказались нечитаемы. Не читается ни один диск. Будто кто-то обработал их сильным магнитом. – Ученый начал разминать пальцами лоб. – Все разрушено. Мы пытаемся теперь восстановить программы и данные по записям на бумаге, по распечаткам, но на это уйдут месяцы. Просто катастрофа.
– И когда это произошло?
Коллинз вздохнул:
– В середине декабря. В ночь на четырнадцатое. В выходные.
– А почему я узнаю об этом только сейчас?
Исследователь будущего осекся, задумчиво разглядывая Джона.
– Да, я тоже спрашиваю себя об этом… Нет-нет, я же посылал вам факс. Теперь я точно припоминаю. Весь понедельник мы пытались оценить масштаб разрушений, а во вторник я послал вам факс. Вот как было. Я не хотел звонить, потому что был слишком взволнован, теперь я припоминаю. Но я должен был поставить вас в известность, из-за второй фазы.
– Вторая фаза? – Джон помотал головой. – Факс до меня не дошел, профессор. Такое, к сожалению, стало случаться. А о второй фазе я вообще ничего не знаю.
– Но разве вам не говорил мистер Маккейн?..
– Нет.
– Ах, вон что. – Он понимающе кивнул. И рассказал о событиях вечера, когда демонстрировал Маккейну результаты первой фазы. – Утром после этого он снова пришел, хотел переписать версию программы на свой лэптоп. Это довольно длительная процедура, и за это время мы обсудили задание второй фазы. Она имеет несколько умозрительную природу; так, например, он хотел, чтобы мы просчитали последствия всемирной эпидемии в 2009 году и тому подобное… – Его глаза с темными кругами блеснули: – Я вспомнил, этот лэптоп! Ведь он где-то остался. Не оставил ли он его случайно где-то здесь?
– Нет. Наверное, взял с собой. – Джон пренебрежительно махнул рукой. – Пусть удовольствуется этим.
* * *
В конце января 1998 года в новостях все большее место стала занимать одна тема: сексуальные проступки американского президента. Едва он успел, после долгой юридической возни, дать показания под присягой о тлеющем в течение нескольких месяцев инциденте, как всплыли новые имена и сомнительные магнитофонные записи, и споры обострились. Президент, как говорили, хотел подбить практикантку к ложной присяге. В то время, как его противники требовали начала процедуры импичмента, президент отрицал сам факт аферы с означенной женщиной. Его жена говорила о заговоре правых кругов, курс доллара на международных финансовых рынках упал, и финансовый кризис в Юго-Восточной Азии грозил перекинуться на Соединенные Штаты.
Джон следил за телевизионными новостями со странным чувством ирреальности. Телефонный разговор с Маккейном во время его филиппинского круиза все еще звучал у него в ушах. Недослушав телекомментатора, он встал, шагнул к шкафу Маккейна и отыскал папку, озаглавленную Клинтон, Билл, содержавшую тщательно спланированную концепцию дискредитации. Впереди было подшито короткое досье на человека, который занимался расследованием так называемой аферы Whitewater. У его портрета было нацарапано рукой Маккейна: родился в Верноне, Техас; отец священник; наряду с этим успешная адвокатская деятельность (1997 год: 1 миллион долларов), клиенты – среди прочих табачная промышленность. Далее следовал текст соглашения, к которому американское правительство пыталось принудить табачную промышленность: производители сигарет должны были во избежание дальнейших исков в продолжение 25 лет выплатить 368,5 миллиарда долларов на лечение больных курильщиков. «Сколько они, собственно, зарабатывают? – нацарапал Маккейн, и еще: – Клинтон ведет речь о повышении суммы до 516 миллиардов».
Смутное чувство грозящей беды охватило Джона.
И словно в подтверждение этого предвестия он прочитал в Financial Times, что Малькольм Маккейн избран председателем правления концерна Morris-Capstone. Об этом предприятии было известно очень мало. Оно практически полностью принадлежало одной из старых американских семей, живущей очень скрытно: в архивах прессы не было даже фотографий некоторых членов семьи. Джону пришлось расспрашивать своих аналитиков, чтобы узнать, что Morris-Capstone, помимо того, что он имел долю в некоторых окутанных тайной фирмах по генной технике и одной фабрике ручного огнестрельного оружия, был одним из крупнейших в мире производителем табачных изделий.
И также в собственности старого американского семейного предприятия была телекомпания, которой Малькольм Маккейн дал первое интервью после своего ухода из Fontanelli Enterprises. На эту тему он высказался подробным образом. Ни в коем случае, подчеркнул он в ответ на соответствующий вопрос, он не был уволен; он просто больше не видел альтернативы, сверх меры натерпевшись от эскапад Джона Фонтанелли, особенно после его последней выходки с разыгранным похищением в Мехико.
– Представьте себе, что вас похищают, – потребовал он от интервьюерши, – и потом снова отпускают – что бы вы сделали? Наверняка обратились бы в полицию, не так ли? Любой бы так поступил. Но не Джон Фонтанелли. Он бесследно исчезает и потом объявляется через три недели как по мановению волшебной палочки, целый и невредимый, за шесть тысяч миль от места похищения, в Лондоне. Это, на ваш взгляд, нормально?
Разумеется, журналистка совсем не находила это нормальным.
Маккейн поведал, как он лез из кожи, чтобы создать стабильное предприятие, которое и во времена глобализации обеспечивало надежными рабочими местами миллионы людей.
– Фонтанелли думает, что все сможет сам, – продолжал он. – Но не прошло и двух месяцев, как он единолично руководит концерном, а все уже трещит по швам. Видеть это очень больно, – добавил он с горьким выражением лица. После чего детально описал кризисы по всем концам империи Фонтанелли, фактически настолько детально, что уже не требовалось доказательств, что внутри концерна у него остались внутренние осведомители.
– Каковы ваши прогнозы? – спросила журналистка. – Теперь все эти рабочие места в опасности?
Маккейн серьезно кивнул:
– Абсолютно.
После этого интервью Джон выключил телевизор. Он дал распоряжение секретариату в ближайшие часы ему не мешать и подошел к окну, чтобы смотреть в снежную метель и спрашивать себя, что, черт возьми, на самом деле происходит.
* * *
В высокие окна сыпал дождь пополам со снегом, декорации города размыло пеленой. Секретарша уже давно принесла кофе и печенье, но лорд Петер Робурн так и не притронулся к ним. Экономический журналист, предпочитавший вместо делового костюма носить вязаный пуловер ручной работы, известный под именем кардиган, и темно-зеленые брюки из вельвета, уютно сидел в кресле и внимательно слушал, что Джон говорит ему о цели приглашения.
– Честно говоря, я ждал этого момента с того достопамятного ужина в вашем замке, – сказал он, сцепив пальцы. – Собственно, я еще тогда думал, что мне удалось вызвать ваше любопытство, но… – Он развел руками и снова уронил их на колени. – Итак, вы хотите знать, как можно было бы спасти человечество.
Джон поежился:
– Можно сказать и так.
– Хорошо. – Робурн улыбнулся. – Ну, первый шаг очень простой: отмените подоходный налог.
Джону показалось, что он ослышался или попал не на тот фильм.
– Вы ведь шутите?
– Уверяю вас, это очень серьезно.
Он смотрел на журналиста-экономиста, наморщив лоб.
– Честно говоря, я ожидал чего-то другого.
– Потому что вы читали мою книгу, ясно. Но я написал ее двадцать лет назад. И с тех пор не переставал думать об этих проблемах. А когда долго и напряженно бьешься над одной темой, неизбежно приходишь к каким-то новым мыслям. – Робурн снова развел руками. – Когда видишь, к каким ухищрениям прибегают люди, чтобы сэкономить на подоходном налоге, поневоле начинаешь думать о каких-то разумных переменах. Помимо того, – с улыбкой добавил он, – я люблю этот тезис еще и потому, что он неизменно вызывает интенсивную реакцию.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114