– спрашивал он. – В скобках написано: «сосед Лены»? Нет? А что в скобках? Под надписью «сосед Лены»? Так. «Винт». Так и написано, «винт»? Ясно. Да, это важно. Это – марка. Диктуйте по цифрам. Записал. На том конце стрелки такая же нумерация? Ясно. Значит, это – один и тот же винт… Это значит – процессор. На другом конце стрелки написано «контора»? Какая «контора»? Не сказано? Просто «контора». Так.
Он разговаривал минут пять, потом резюмировал:
– Есть зацепка. Существует какой-то сосед Лены. Он сдавал на ремонт компьютер. Что происходило дальше, я пока не знаю. Есть еще несколько фамилий и организаций. Я поеду домой, все проанализирую. По пути заскочу к Ларисе, заберу рисунок. Когда видишь записи наяву, как-то яснее мыслить. Кто знает ее адрес?
Я сказал, где она живет. Было непонятно, зачем Федя просил ее диктовать, если все равно собрался заехать.
Спарыкин и Полупан сообщили, что поедут в УВД и будут на связи до двенадцати ночи, потом опять с семи утра. Спарыкин сказал, что попробует поставить мой телефон на прослушку.
– Теперь уже, конечно, время позднее, – посетовал он. – Но я подниму кое-какие связи. Если мне это удастся, я тебе сообщу. В том случае, если они позвонят до того, как мы к твоему телефону подключимся, сразу сообщи мне.
– У меня в ФСБ есть один знакомый специалист по переговорам, – вставил Макарыч. – Если нужно, то я его сдерну с места.
– Пусть будет наготове, – согласился Спарыкин и обратился ко мне. – Будем предпринимать какие-нибудь официальные шаги?
– Нет! – почти крикнул я. – Никакого официоза. И у меня ко всем просьба! Ничего не предпринимать. Они ясно сказали, что если заметят какое-то движение, ментов или слежку, то моей дочери – хана. У них глаза и уши.
– Они позвонят или сегодня поздно вечером, или завтра рано утром, – предположил Полупан. – До этого неплохо было бы выяснить, с кем мы имеем дело.
– И что им надо, – добавил Чебоксаров.
Менты ушли.
– Поехали домой, – сказал генерал
– Поехали, – согласился Колька.
Мы спустились в зиму.
– Если хочешь, – предложил Дальтоник. – Я поеду с тобой. Побуду рядом.
«На кой черт ты мне нужен?», – хотел сказать я, но промолчал.
Мое молчание Чебоксаров воспринял, как согласие.
– Давайте, ко мне в машину, – он нажал на пульт сигнализации.
– Нет, ко мне. Я сам поведу, тем более что я тебе должен.
– Да брось ты.
– Ничего не брось.
Мы все залезли ко мне в «тойоту». Макарыч сел спереди, Колька на заднее сиденье. Всю дорогу никто не проронил ни слова.
В тамбуре до сих пор пахло дорогими женскими духами. Или снова. Может, Макарыч уже отдал Белле ключ?
Генерал ушел к себе. Его встречала Пуля. Нас никто не встречал. Мы прошли в зал и включили домашний кинотеатр. На первом канале наш губернатор открывал сельскую библиотеку, на втором он же раздавал инвалидам и участникам войны автомобили «Ока». На третьем – глава какого-то района с воодушевлением рассказывал о том, как губернатор помогает ему газифицировать деревню. Несколько восторженных сельчан служили подтверждением его слов. На четвертом – приглашенный из Москвы журналист рассказывал о связях Пичугина с Аль–Каидой. Короче, ничего интересного.
Колька пошел на кухню готовить ужин. А я отправился в кабинет, разложил на полу рисунки Лены и снова стал на них смотреть. Вот ворота, в них въезжает автомобиль «ГАЗ», вот часы на стене, вот деревья. Зима. Рядом я разложил портреты принцесс.
А если они позвонят на домашний? Нужно спросить у Спарыкина, не сможет ли он поставить на прослушку два телефона?
Колька крикнул, что ужин готов. В дверь постучали. Это мог быть только Макарыч.
– Мой парень в ФСБ сказал, – сообщил генерал, – что если они позвонят, то ты должен в первую очередь попросить, чтобы они доказали, что твоя дочь все еще жива.
– А что есть вероятность… – я побоялся закончить предложение.
– Да нет, просто такой порядок. Начало торговли. Пусть дадут ей трубку, пусть она скажет пару слов. Это самое лучшее, или видеозапись со свежей газетой. Короче, прежде чем разговаривать с ними, пусть они ее покажут. И еще, делай вид, что ты знаешь, о чем речь. Пусть они думают, что та вещь у тебя. Парень, несмотря на Новый Год, согласился все бросить и приехать по мере необходимости.
Потом мы все вместе поужинали. Чебоксаров приготовил очень вкусное мясо. Макарыч не торопился, значит, Беллы у него не было.
Потом они с «Дальтоником» смотрели телевизор, а я часов до трех лежал на диване с открытыми глазами.
Никто так и не позвонил.
12.
Если бы Колька был артистом, то, несомненно, его основным амплуа были бы роли белогвардейцев. Причем не каких-то там благородных, кичащихся своей офицерской честью, а самых что ни на есть подлых и жестоких, направо и налево расстреливающих красных комиссаров. Сегодня из него получился бы неплохой раненый поручик.
– Чешется, падла, – сказал он, увидев меня в дверном проеме.
Дальтоник сидел за кухонным столом и пытался засунуть ложку под гипсовую повязку. На плите что-то жарилось.
Немудрено.
– Давай снимем. Уже все сроки прошли, – предложил я.
– А как? Наверное, надо ехать в больницу.
– Зачем нам больница? У меня есть большие ножницы, разрежем – делов-то.
– Не, – побоялся он.
Пока я умывался, Колька набуровил мне целую тарелку жареного мяса с картошкой, но есть не хотелось.
– Что-то не звонят, – я вяло ковырялся вилкой, выискивая поджаренные кусочки. Таковых не имелось. Колька мастерски готовил без подгоревших мест, считая поджарку страшным канцерогеном.
– Еще только половина девятого утра, – попытался успокоить меня мой напарник.
– Думаешь, спят?
– А че? Тоже, небось, люди.
– Вряд ли.
После завтрака я попытался смотреть телевизор, потом тупо глядел в окно, потом сел и зачем-то открыл книгу. Бесполезно, перед глазами был белый лист с черными точками. Никакой информации.
Минут десять я ходил по квартире, потом позвонил Спарыкину. Полковник сказал, что мой телефон поставить на прослушку удалось, причем оба, пожелал, чтобы я не психовал, заверил, что все под контролем и, сославшись на занятость, отключился.
Я взял обе трубки, пошел в кабинет и стал опять смотреть на рисунки. Машина въезжает в железные ворота, часы на здании, будка сторожа, сугробы. Где это? Что-то знакомое. Я никак не мог вспомнить.
Потом я позвонил с домашнего на сотовый, потом – наоборот. Все жужжало и работало.
Я набрал Федю. Он был недоступен.
Полупан тоже находился вне зоны действия сети.
Раздражение нарастало. Всем на меня насрать. Небось, уже празднуют.
От нечего делать решил попробовать нарядить елку. Не получилось. Руки совсем не слушались. Расколотив два стеклянных шара, пошел в спальню и лег на кровать. Минуты через две, вскочил как ужаленный и кинулся в зал за телефонными трубками, зажав их в руках, вернулся. По потолку плыли тени.
Чебоксаров все еще гремел на кухне посудой. Я пошел к нему.
– Почему они не звонят? – спросил я.
– Я не знаю. Может, у них тактика такая? Они ждут, когда клиент созреет.
– Чего же им надо?
– Я не знаю. Постоянно об этом думаю, – он что-то жевал.
Теперь я поплелся в кабинет. Перевернул листы рисунками вниз и стал вчитываться в ахинею, написанную Наконечным. Потом опять обратился к пейзажу. Я безуспешно силился что-то понять.
Дальтонику кто-то позвонил. Он поздоровался и стал говорить в трубку:
– Да. Да. Да, – потом заглох, слушал, потом опять:
– Да. Да. Да.
Дальше он долго молчал. И снова обрывки:
– Тонкие тетради берем в Архангельске, а толстые в «Эксмо». Лучшее соотношение цена качество. Тем более, что уже сто лет сотрудничаем и имеем скидки. После каникул ожидается ажиотажный спрос.
Он закончил. Вот те на! Неужели в последний день старого года еще кому-то есть дело до работы?
Через какое-то время Кольке позвонили снова. На этот раз он ничего не бормотал, просто слушал и что-то переспрашивал. Несколько раз он спустил с цепи эмоции и выкрикнул: «Блин»!
Около года назад Дальтоник почерпнул в одном из журналов информацию о том, что мысли и слова – материальны и влияют на здоровье человека. Причем грубость и сквернословие его ухудшают. С тех пор он дал себе слово не материться. И я, надо отметить, ни разу не слышал, чтобы он его нарушил. Вот и теперь он бубнил детское слово «блин», а в конце произнес кому-то:
– Идиоты.
Это тоже слово грубое, и он употреблял его только в самых крайних случаях.
Наверное, сегодня случай был крайнее некуда, потому что Колька пока шел ко мне, постоянно повторял:
– Идиоты, идиоты.
– Они все испортили, – сказал он, остановившись в дверях. – Идиоты.
– Кто?
– Менты: Спарыкин, Полупан и Федя.
С меня бурлящей рекой полился пот.
– Что случилось?
– Звонил Спарыкин. Тебя эти деятели боятся набирать. Они там провели обыски и задержания. Естественно, никого не нашли.
– Какие обыски?
– Ночью больной на голову Федя сообщил всем, что он расшифровал записи Виталика. Менты подняли базу данных, разбудили участкового, взяли санкцию прокурора и со взводом спецназа поставили на уши всю пятиэтажку. Оперативно сработали.
– Какую пятиэтажку?
– В которой жила Лена. Федя доказал, что у некоего соседа Лены и нашего офисного компьютера были одинаковые винты. Виталик или перепутал их, или специально поменял. Скорее всего, информация, которая была на них, теперь утеряна, но преступники об этом не знают. Понимаешь, вроде все сходится. Он ремонтирует этому мифическому соседу комп. Тот приносит его домой, а нужной информации нет. Он возвращается, и сворачивает Наконечному голову. Потом пытает Лену и выясняет, что его железо пропало где-то у нас.
– Ахинея какая-то.
– Все очень логично.
– А зачем они делали обыски?
– Они вычислили каких-то там подозрительных личностей в количестве двух человек и решили, что дело в шляпе. Взяли их тепленькими, переворошили хаты. Теперь выяснилось, что те бедолаги совсем ни при чем, а если и при чем, то молчат, как партизаны, а дочери твоей нигде нет. Короче, натворили делов.
– Я же им сказал, чтобы они ничего не предпринимали!
– Ну, вот.
Чебоксаров выглядел очень расстроенным. Я схватился руками за голову.
– Похитители меня предупреждали: никаких ментов! Теперь понятно, почему они не звонят. Боже! Что же там с моей девочкой?
– Подожди, не отчаивайся, – Дальтоник почесал гипс. – Если эти дураки не могут думать, давай думать сами.
– Я всю ночь думал.
– Я тоже. Понимаешь, там не сказано, какой сосед.
– Естественно, если бы там было сказано, то мы бы его уже достали.
– Понимаешь, сосед может быть не обязательно по жилью, а, например, по парте, по саду или по работе. На эту тему ни у кого не хватило ума задуматься.
Действительно, не хватило.
– Ну, и что нам это дает?
– Я не знаю. И еще, эти ее рисунки. Что рисует человек, когда кого-то долго ждет? Тебе приходилось когда-нибудь что либо рисовать?
– Да. И совсем недавно. У доктора.
– И что ты нарисовал?
– Негра.
– Почему? – Колька не на шутку удивился.
– Потому что вьетнамцы у меня плохо получаются.
– Значит, если бы у тебя вьетнамцы получались хорошо, то ты изобразил бы именно их? – Чебоксаров присел рядом со мной на диван.
– Да.
– Почему?
– Они у меня вот где! – я провел рукой по горлу.
– Делаем вывод, что, каждый чертит, рисует или говорит только о наболевшем.
– А при чем тут пейзаж?
– Стало быть, она так часто его видит, что подсознательно рука сама выводит. Этот рисунок всегда у нее перед глазами. Каждый день. Он набил оскомину. При ее таланте, нарисовать эту тему, все равно, что для нас – расписаться.
– А принцессы?
– Принцессы нас не интересуют. Она живет или работает в таком месте, откуда виден этот пейзаж.
– Да она нигде не работала.
– До этого. Ну-ка покажи шедевр.
Я опять разложил рисунки в панораму.
– Что мы видим? – стал размышлять Колька. – В железные ворота въезжает ГАЗик с номерным знаком 534.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45