А мне не хотелось.
На лестнице из перехода послышались звуки музыки. Попав в свет неоновых ламп, я увидел девчонку с короткой стрижкой со скрипкой и лохматого парня с гитарой. Девчонка приготовилась петь, ее лицо исказила гримаса вдохновения, рот приоткрылся. В тот момент, когда из ее уст послышались первые звуки, в поле моего зрения опять попал мужик в собачьей шапке. Мужик, девчонка и кафельная плитка стен перехода слились в одну картину. На долю секунды я переместился на пятнадцать лет назад. Это не было дежа вю, я просто поймал ощущение того времени, даже почувствовал запахи. От кайфа у меня подкосились ноги. Я прислонился к столбу и попытался закрепить в себе это чувство, но оно быстро улетучилось, и я снова очутился там, где стою, в настоящем времени. И только сладкая ностальгия растеклась по всему телу.
– Зеленый червяк электрички, Раздавленный солнечным светом, Подох между лесом и городом, Уткнувшись в красный фонарь.
В вагоне напротив девочка, В окошко выставив личико, Забавно корчила рожицы, Ловила губами январь, – пела некрасивая девчонка.
– Ту ду, ту ду, – подтягивал длинноволосый парень.
Я лелеял в себе ностальгию. Я стоял, слушал музыку и пытался разобраться, почему мне так радостно от обрывков воспоминаний. Неужели я был так счастлив десять лет назад? Вряд ли.
Музыканты обратили на меня внимание. Видимо, решив, что я – клиент перспективный, они стали петь особенно старательно. Я бросил им в футляр из-под скрипки тридцать рублей. Девчонка послала мне воздушный поцелуй. Их собственный репертуар быстро иссяк. Они спели по моей просьбе «Дождь», «Свечу», «Ночную птицу». Когда зрителей прибавилось, я превратился в отработанный материал, и менестрели стали выполнять пожелания тех, кто еще не раскошелился.
Пели они хорошо. Но в переходе было холодно и сыро. Нужно было идти. Когда они замолчали, чтобы перекурить, я зачем-то подошел к ним и сказал:
– Ребята, что вы тут мерзнете? Пошли ко мне, я тут рядом живу. У меня тепло. Попоем.
– Ты один? – подозрительно спросила девчонка, выдохнув мне в лицо табачный дым.
– Один, – ответил я. – Выпивка есть.
– Хавчик имеется? – спросил парень.
– Найдем.
Они переглянулись и стали собирать инструменты.
Познакомились мы в гастрономе, куда зашли по пути, чтобы купить хлеба и кока-колы. Девчонку звали Жанна, ей было двадцать лет, парня – Стасик, на год старше. Студенты. Фенечки, джинсы, челки. У Жанны по три серьги в ухе. Оба довольно чистые для музыкантов и хорошо одетые для студентов. Стасик с юношескими угрями. Никаких признаков вежливости по отношению ко мне, легкая снисходительность. На сегодняшний вечер я должен был заменить им подъезд.
Кроме хлеба и газировки я купил еще палку колбасы и бутылку водки на всякий случай, хотя дома у меня ее должно было быть немерено.
В квартире они вели себя очень прилично. Помыли руки, Жанна помогла мне накрыть на стол. Мы сели на кухне. Ели, пили и пели. Я быстро захмелел. После третьей рюмки Жанна попросила разрешения позвонить какому-то Антону и пригласить его сюда, дескать, они сегодня должны были с ним встретиться, он сидит и ждет звонка. Я великодушно согласился и попросил спеть «Поворот». «Поворот» они не знали. Молодежь…
Через две песни в дверь позвонили. Я высказался на тему, что их Антон очень шустрый, но это оказался не Антон. На пороге стояли подполковник Спарыкин и Неля.
– Я ведь просил тебя не уезжать, – сказал Спарыкин и вошел в квартиру, слегка толкнув меня в глубь коридора.
Следом за ним вошла Неля.
– Нам нужно поговорить, – сказала она.
– У меня гости, – возразил я.
В подтверждении моих слов в дверном проеме возник Стасик. Не поздоровавшись, он протиснулся между мной и Спарыкиным и прошел в туалет.
– Он что такой лохматый? – очень громко спросил подполковник. – Гомик, что ли?
– Музыкант, – сказал я.
Спарыкин прямо в обуви прошел на кухню, посмотрел на Жанну, на гитару и на стол. Зрелище не доставило ему удовольствия.
– Ну-ка спой что-нибудь, – сказал он Жанне, затем оглянулся на меня. – Может, я желаю присоединиться.
– Я про «Катюшу» песен не пою, дедушка, – сказала Жанна.
– Алексей Лукьянович, не надо, – сказала Неля. – Пусть они сидят здесь, а мы поговорим в комнате.
– Ладно, – сказал подполковник, глядя в сторону Жанны и вернувшегося Стасика. – Дети, двадцать минут, чтобы я вас не видел. Сидите на кухне тише воды, ниже травы.
Спарыкин и Неля сели в комнате на диван, я напротив них в кресло.
– Коль, я как жена Игоря, – сказала Неля, – прошу тебя, чтобы ты согласился стать директором фирмы «Дисконт».
– Это глупость, – сказал я.
– Так хотел сам Игорь.
– При каких обстоятельствах он тебе это сказал?
– Он тебя любил. Он всегда хотел работать с тобой. Он всегда говорил, что ты – умница и порядочный, несмотря на все твои недостатки.
– Так прямо и говорил?
– Так прямо и говорил. А в последние два месяца пару раз, как бы в шутку, сказал, что если с ним что-нибудь случится, фирму нужно доверить тебе.
– Ему что, угрожали? – спросил я.
– Вроде бы нет. Я не придала этому значения. Я думала, что это – шутка.
– Мы с этим разберемся, – сказал подполковник. – В этой конторе тридцать процентов активов принадлежат мне. И я против тебя. Но… Игорь.… И Неля.… Настаивают…
– Не знал, что работникам милиции разрешено участвовать в коммерческих проектах.
– Остряк, – сказал Спарыкин. – Слушай, педофил, тебя принимают с испытательным сроком, и я обрадуюсь, если ты не справишься.
– А если я откажусь?
– Не откажешься.
– У меня же есть другая работа.
– Она у тебя есть, пока я не против. Да и доллары опять же…
– Какие доллары?
– Твои.
– Неля, вы мне угрожаете?
– Лично я – нет, я – очень прошу, – холодно сказала Неля. – Но, у Алексея Лукьяновича тоже есть право голоса, он – акционер. У него свое мнение. Я пытаюсь его переубедить.
– Какие условия? – спросил я.
– Если удержишь фирму на плаву и не потеряешь клиентов, войдешь в долю. Пока – зарплата, – сказал подполковник.
– Какова моя предполагаемая доля?
– Не хами, – сказал Спарыкин. – Ты лучше выгоняй этих детишек и садись думать о том, как спасти наши деньги. Ты должен засыпать и просыпаться с мыслью об этом. Триста семьдесят тысяч украдено, да и в бухгалтерии не все чисто.
– Я подумаю, – сказал я, хотя чувствовалось, что выбора у меня не было.
– Думать не надо. Завтра – вторник, тебе нужно идти на работу, на новое место.
– Дайте мне два дня.
– Зачем? – спросил Спарыкин.
– Нужно съездить к матери в деревню. Потом я дам ответ.
На кухне не выдержали и запели. Подполковник сказал:
– Хорошо. Два дня. И не забудь завтра явиться в отделение и дать показания насчет светлой девятки.
Они встали и ушли. Я их даже не проводил.
Когда я вернулся на кухню, ребята допивали вторую бутылку. Ни кто из них не стал задавать вопросов. Мы снова стали петь и пить.
Мои новые знакомые откровенно смеялись надо мной, когда я взял в руки гитару и попытался вспомнить студенческие времена, выстроив давно забытые аккорды. Я врал и фальшивил и больше орал, чем пел, и мне было наплевать на то, что они думают. Я с наслаждением вытаскивал из небытия забытые образы юности и вместо утерянных фраз свистел или пел: «ла – ла – ла». Мне было хорошо.
– По какому поводу траур? – спросил Стасик, когда я закончил концерт.
– Что, очень заметно?
– Ну, да, – подтвердила Жанна. – Попусту никто душу рвать не будет.
– Я сегодня друга похоронил, – сказал я.
– Настоящего? – спросил Стасик.
– Оказалось, что – да. Вернее, он думал, что он мне настоящий друг, а я – ему.
– А ты?
– А я не знал.
– Что вы настоящие друзья? – спросила Жанна.
– Ну да. Я думал, что это просто слова.
– А теперь узнал? – ехидно спросил Стасик.
– Ну, да.
– Разве так бывает?
– Наверное, не бывает, – с сомнением сказал я.
Стасик предложил выпить за дружбу. Мы выпили, закусили, потом я выкурил целую сигарету и отключился.
Ночью я проснулся на диване, попробовал встать и наступил на тело. Меня обуял липкий ужас, видимо, мне снился какой-то кошмар. Я отдернул ногу, снова лег и свесил с дивана голову и руку. На ощупь тело на полу оказалось живым и теплым, оно дышало и при ближайшем рассмотрении оказалось Стасиком. Он спал в очень неудобной позе.
Из-под кухонной двери пробивалась полоска света. Мучимый жаждой я встал и мотыльком потянулся на свет. Жанна сидела на коленях у какого-то парня. Они взасос целовались. Я поискал кока-колу, но нашел лишь пустую бутылку. Холодильник тоже меня ни чем не обрадовал. Пришлось пить сырую воду из-под крана. Напившись, я опять посмотрел на парочку. Они оторвались друг от друга и обратили на меня внимание.
– Познакомься, это – Антон, – сказала Жанна.
– Очень приятно, и главное, вовремя, – сказал я Антону, который походил скорее на гопника, чем на музыканта.
Часы показывали три часа ночи.
– Сто грамм будешь? – спросил Антон.
– Нет.
– Ты бы нам, земляк, диван освободил, а сам лег на кресло, – сказал Антон.
– Перебьетесь, – с трудом рассердился я, сходил в туалет и лег поперек дивана, чтобы у тех двоих на кухне не возникло желания подложить мне под бок спящего Стасика.
Я долго не мог уснуть под свистящий шепот с кухни, звон рюмок и сопение пьяного паренька на полу. Я силился вспомнить, какой кошмар мне снился перед этим, потом решил, что последние три дня пострашнее любого кошмара и поспешил спрятаться от действительности, телепортировавшись в ночь.
5.
Я летел на сверкающей, свежевымытой десятке по Николаевскому шоссе со скоростью сто пятьдесят километров в час. Эту современную четырехполосную магистраль построили недавно, после чего мои нечастые поездки на малую родину превратились в сплошное удовольствие – на этом шоссе я установил свой личный рекорд, преодолев сто километров до нашего поселка за сорок восемь минут.
«Шла Саша по шоссе и сосала сушку», – вот уже минут десять бормотал я про себя, как мурлычут привязавшуюся мелодию и постоянно, даже в уме, делал ошибки в этой детской скороговорке. «Кто она, эта дура Саша?, – думал я. – Почему она шла именно по шоссе и почему сосала сушку, а не грызла ее, как все люди»? Я давно заметил, что в моей голове в тяжелые моменты срабатывает защитный рефлекс. Если окружающее давит и решения даются нелегко, если думать о случившемся неприятно или попросту не хватает сил, мой мозг самопроизвольно забивается всякой ахинеей, вроде детских считалочек, и отдыхает оберегая мое сознание.
На одном из поворотов из пакета на заднем сидении выпала двухлитровая бутылка спрайта, упала за кресло водителя и начала перекатываться по коврику. Пришлось прижаться к обочине и остановиться. На сегодня гонка была проиграна.
Я достал бутылку, вытер ее чистой тряпкой, положил обратно в пакет, пакет поставил за кресло пассажира и выдвинул кресло на максимум, прижав продукты к заднему сидению. Однажды я привез матери газировку, которая всю дорогу болталась по машине. Мать открыла крышку и облилась с ног до головы. В тот день вместо редкой радости в ее глазах я получил привычную взбучку.
Мать никогда не брала у меня ни денег, ни продуктов, единственное, от чего она не могла отказаться, была всякая ерунда типа приторной импортной газировки, бананов и апельсинов. Увидев оную еду, она становилась похожей на ребенка, которому дали шоколадку, и эта беззащитность, появлявшаяся на пару секунд, была мне особенно дорога. Ради этих нескольких мгновений, когда она признавала во мне сына, ну, может быть не сына, а так, близкого человека, я готов был таскать ей кока-колу упаковками, а бананы коробками. Никаких других способов выслужиться перед матерью не существовало, по крайней мере, я их не нащупал в ходе моей борьбы за сохранение подобия семьи. Маниакальное желание сблизиться с этим непонятным и бесконечно далеким от меня человеком преследовало меня с детства и с возрастом, как ни странно, оно становилось все острее, хотя к его исполнению я не приблизился ни на шаг.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37
На лестнице из перехода послышались звуки музыки. Попав в свет неоновых ламп, я увидел девчонку с короткой стрижкой со скрипкой и лохматого парня с гитарой. Девчонка приготовилась петь, ее лицо исказила гримаса вдохновения, рот приоткрылся. В тот момент, когда из ее уст послышались первые звуки, в поле моего зрения опять попал мужик в собачьей шапке. Мужик, девчонка и кафельная плитка стен перехода слились в одну картину. На долю секунды я переместился на пятнадцать лет назад. Это не было дежа вю, я просто поймал ощущение того времени, даже почувствовал запахи. От кайфа у меня подкосились ноги. Я прислонился к столбу и попытался закрепить в себе это чувство, но оно быстро улетучилось, и я снова очутился там, где стою, в настоящем времени. И только сладкая ностальгия растеклась по всему телу.
– Зеленый червяк электрички, Раздавленный солнечным светом, Подох между лесом и городом, Уткнувшись в красный фонарь.
В вагоне напротив девочка, В окошко выставив личико, Забавно корчила рожицы, Ловила губами январь, – пела некрасивая девчонка.
– Ту ду, ту ду, – подтягивал длинноволосый парень.
Я лелеял в себе ностальгию. Я стоял, слушал музыку и пытался разобраться, почему мне так радостно от обрывков воспоминаний. Неужели я был так счастлив десять лет назад? Вряд ли.
Музыканты обратили на меня внимание. Видимо, решив, что я – клиент перспективный, они стали петь особенно старательно. Я бросил им в футляр из-под скрипки тридцать рублей. Девчонка послала мне воздушный поцелуй. Их собственный репертуар быстро иссяк. Они спели по моей просьбе «Дождь», «Свечу», «Ночную птицу». Когда зрителей прибавилось, я превратился в отработанный материал, и менестрели стали выполнять пожелания тех, кто еще не раскошелился.
Пели они хорошо. Но в переходе было холодно и сыро. Нужно было идти. Когда они замолчали, чтобы перекурить, я зачем-то подошел к ним и сказал:
– Ребята, что вы тут мерзнете? Пошли ко мне, я тут рядом живу. У меня тепло. Попоем.
– Ты один? – подозрительно спросила девчонка, выдохнув мне в лицо табачный дым.
– Один, – ответил я. – Выпивка есть.
– Хавчик имеется? – спросил парень.
– Найдем.
Они переглянулись и стали собирать инструменты.
Познакомились мы в гастрономе, куда зашли по пути, чтобы купить хлеба и кока-колы. Девчонку звали Жанна, ей было двадцать лет, парня – Стасик, на год старше. Студенты. Фенечки, джинсы, челки. У Жанны по три серьги в ухе. Оба довольно чистые для музыкантов и хорошо одетые для студентов. Стасик с юношескими угрями. Никаких признаков вежливости по отношению ко мне, легкая снисходительность. На сегодняшний вечер я должен был заменить им подъезд.
Кроме хлеба и газировки я купил еще палку колбасы и бутылку водки на всякий случай, хотя дома у меня ее должно было быть немерено.
В квартире они вели себя очень прилично. Помыли руки, Жанна помогла мне накрыть на стол. Мы сели на кухне. Ели, пили и пели. Я быстро захмелел. После третьей рюмки Жанна попросила разрешения позвонить какому-то Антону и пригласить его сюда, дескать, они сегодня должны были с ним встретиться, он сидит и ждет звонка. Я великодушно согласился и попросил спеть «Поворот». «Поворот» они не знали. Молодежь…
Через две песни в дверь позвонили. Я высказался на тему, что их Антон очень шустрый, но это оказался не Антон. На пороге стояли подполковник Спарыкин и Неля.
– Я ведь просил тебя не уезжать, – сказал Спарыкин и вошел в квартиру, слегка толкнув меня в глубь коридора.
Следом за ним вошла Неля.
– Нам нужно поговорить, – сказала она.
– У меня гости, – возразил я.
В подтверждении моих слов в дверном проеме возник Стасик. Не поздоровавшись, он протиснулся между мной и Спарыкиным и прошел в туалет.
– Он что такой лохматый? – очень громко спросил подполковник. – Гомик, что ли?
– Музыкант, – сказал я.
Спарыкин прямо в обуви прошел на кухню, посмотрел на Жанну, на гитару и на стол. Зрелище не доставило ему удовольствия.
– Ну-ка спой что-нибудь, – сказал он Жанне, затем оглянулся на меня. – Может, я желаю присоединиться.
– Я про «Катюшу» песен не пою, дедушка, – сказала Жанна.
– Алексей Лукьянович, не надо, – сказала Неля. – Пусть они сидят здесь, а мы поговорим в комнате.
– Ладно, – сказал подполковник, глядя в сторону Жанны и вернувшегося Стасика. – Дети, двадцать минут, чтобы я вас не видел. Сидите на кухне тише воды, ниже травы.
Спарыкин и Неля сели в комнате на диван, я напротив них в кресло.
– Коль, я как жена Игоря, – сказала Неля, – прошу тебя, чтобы ты согласился стать директором фирмы «Дисконт».
– Это глупость, – сказал я.
– Так хотел сам Игорь.
– При каких обстоятельствах он тебе это сказал?
– Он тебя любил. Он всегда хотел работать с тобой. Он всегда говорил, что ты – умница и порядочный, несмотря на все твои недостатки.
– Так прямо и говорил?
– Так прямо и говорил. А в последние два месяца пару раз, как бы в шутку, сказал, что если с ним что-нибудь случится, фирму нужно доверить тебе.
– Ему что, угрожали? – спросил я.
– Вроде бы нет. Я не придала этому значения. Я думала, что это – шутка.
– Мы с этим разберемся, – сказал подполковник. – В этой конторе тридцать процентов активов принадлежат мне. И я против тебя. Но… Игорь.… И Неля.… Настаивают…
– Не знал, что работникам милиции разрешено участвовать в коммерческих проектах.
– Остряк, – сказал Спарыкин. – Слушай, педофил, тебя принимают с испытательным сроком, и я обрадуюсь, если ты не справишься.
– А если я откажусь?
– Не откажешься.
– У меня же есть другая работа.
– Она у тебя есть, пока я не против. Да и доллары опять же…
– Какие доллары?
– Твои.
– Неля, вы мне угрожаете?
– Лично я – нет, я – очень прошу, – холодно сказала Неля. – Но, у Алексея Лукьяновича тоже есть право голоса, он – акционер. У него свое мнение. Я пытаюсь его переубедить.
– Какие условия? – спросил я.
– Если удержишь фирму на плаву и не потеряешь клиентов, войдешь в долю. Пока – зарплата, – сказал подполковник.
– Какова моя предполагаемая доля?
– Не хами, – сказал Спарыкин. – Ты лучше выгоняй этих детишек и садись думать о том, как спасти наши деньги. Ты должен засыпать и просыпаться с мыслью об этом. Триста семьдесят тысяч украдено, да и в бухгалтерии не все чисто.
– Я подумаю, – сказал я, хотя чувствовалось, что выбора у меня не было.
– Думать не надо. Завтра – вторник, тебе нужно идти на работу, на новое место.
– Дайте мне два дня.
– Зачем? – спросил Спарыкин.
– Нужно съездить к матери в деревню. Потом я дам ответ.
На кухне не выдержали и запели. Подполковник сказал:
– Хорошо. Два дня. И не забудь завтра явиться в отделение и дать показания насчет светлой девятки.
Они встали и ушли. Я их даже не проводил.
Когда я вернулся на кухню, ребята допивали вторую бутылку. Ни кто из них не стал задавать вопросов. Мы снова стали петь и пить.
Мои новые знакомые откровенно смеялись надо мной, когда я взял в руки гитару и попытался вспомнить студенческие времена, выстроив давно забытые аккорды. Я врал и фальшивил и больше орал, чем пел, и мне было наплевать на то, что они думают. Я с наслаждением вытаскивал из небытия забытые образы юности и вместо утерянных фраз свистел или пел: «ла – ла – ла». Мне было хорошо.
– По какому поводу траур? – спросил Стасик, когда я закончил концерт.
– Что, очень заметно?
– Ну, да, – подтвердила Жанна. – Попусту никто душу рвать не будет.
– Я сегодня друга похоронил, – сказал я.
– Настоящего? – спросил Стасик.
– Оказалось, что – да. Вернее, он думал, что он мне настоящий друг, а я – ему.
– А ты?
– А я не знал.
– Что вы настоящие друзья? – спросила Жанна.
– Ну да. Я думал, что это просто слова.
– А теперь узнал? – ехидно спросил Стасик.
– Ну, да.
– Разве так бывает?
– Наверное, не бывает, – с сомнением сказал я.
Стасик предложил выпить за дружбу. Мы выпили, закусили, потом я выкурил целую сигарету и отключился.
Ночью я проснулся на диване, попробовал встать и наступил на тело. Меня обуял липкий ужас, видимо, мне снился какой-то кошмар. Я отдернул ногу, снова лег и свесил с дивана голову и руку. На ощупь тело на полу оказалось живым и теплым, оно дышало и при ближайшем рассмотрении оказалось Стасиком. Он спал в очень неудобной позе.
Из-под кухонной двери пробивалась полоска света. Мучимый жаждой я встал и мотыльком потянулся на свет. Жанна сидела на коленях у какого-то парня. Они взасос целовались. Я поискал кока-колу, но нашел лишь пустую бутылку. Холодильник тоже меня ни чем не обрадовал. Пришлось пить сырую воду из-под крана. Напившись, я опять посмотрел на парочку. Они оторвались друг от друга и обратили на меня внимание.
– Познакомься, это – Антон, – сказала Жанна.
– Очень приятно, и главное, вовремя, – сказал я Антону, который походил скорее на гопника, чем на музыканта.
Часы показывали три часа ночи.
– Сто грамм будешь? – спросил Антон.
– Нет.
– Ты бы нам, земляк, диван освободил, а сам лег на кресло, – сказал Антон.
– Перебьетесь, – с трудом рассердился я, сходил в туалет и лег поперек дивана, чтобы у тех двоих на кухне не возникло желания подложить мне под бок спящего Стасика.
Я долго не мог уснуть под свистящий шепот с кухни, звон рюмок и сопение пьяного паренька на полу. Я силился вспомнить, какой кошмар мне снился перед этим, потом решил, что последние три дня пострашнее любого кошмара и поспешил спрятаться от действительности, телепортировавшись в ночь.
5.
Я летел на сверкающей, свежевымытой десятке по Николаевскому шоссе со скоростью сто пятьдесят километров в час. Эту современную четырехполосную магистраль построили недавно, после чего мои нечастые поездки на малую родину превратились в сплошное удовольствие – на этом шоссе я установил свой личный рекорд, преодолев сто километров до нашего поселка за сорок восемь минут.
«Шла Саша по шоссе и сосала сушку», – вот уже минут десять бормотал я про себя, как мурлычут привязавшуюся мелодию и постоянно, даже в уме, делал ошибки в этой детской скороговорке. «Кто она, эта дура Саша?, – думал я. – Почему она шла именно по шоссе и почему сосала сушку, а не грызла ее, как все люди»? Я давно заметил, что в моей голове в тяжелые моменты срабатывает защитный рефлекс. Если окружающее давит и решения даются нелегко, если думать о случившемся неприятно или попросту не хватает сил, мой мозг самопроизвольно забивается всякой ахинеей, вроде детских считалочек, и отдыхает оберегая мое сознание.
На одном из поворотов из пакета на заднем сидении выпала двухлитровая бутылка спрайта, упала за кресло водителя и начала перекатываться по коврику. Пришлось прижаться к обочине и остановиться. На сегодня гонка была проиграна.
Я достал бутылку, вытер ее чистой тряпкой, положил обратно в пакет, пакет поставил за кресло пассажира и выдвинул кресло на максимум, прижав продукты к заднему сидению. Однажды я привез матери газировку, которая всю дорогу болталась по машине. Мать открыла крышку и облилась с ног до головы. В тот день вместо редкой радости в ее глазах я получил привычную взбучку.
Мать никогда не брала у меня ни денег, ни продуктов, единственное, от чего она не могла отказаться, была всякая ерунда типа приторной импортной газировки, бананов и апельсинов. Увидев оную еду, она становилась похожей на ребенка, которому дали шоколадку, и эта беззащитность, появлявшаяся на пару секунд, была мне особенно дорога. Ради этих нескольких мгновений, когда она признавала во мне сына, ну, может быть не сына, а так, близкого человека, я готов был таскать ей кока-колу упаковками, а бананы коробками. Никаких других способов выслужиться перед матерью не существовало, по крайней мере, я их не нащупал в ходе моей борьбы за сохранение подобия семьи. Маниакальное желание сблизиться с этим непонятным и бесконечно далеким от меня человеком преследовало меня с детства и с возрастом, как ни странно, оно становилось все острее, хотя к его исполнению я не приблизился ни на шаг.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37