Суть в чем: один из этих милых молодых перевернутых парней застал меня в положении, достойном отдельного холста.
По возвращении из лагеря землекопов прошло несколько недель, и я уже выбросил их из головы. Однажды вечером – точнее, ночью, да такой, в какую весь этот маскарад обретает смысл и ты почти благодарен королю за то, что он нашел в расписании дырку для ссоры со своим кузеном, – я покинул базу и поехал на rendez-vous, которое назначил у возлюбленных пирамид в Гизе. Путь до них далек, но если ночью ехать на мотоцикле, виды очень даже ничего.
Декорации поданы, Бев: лунный серебряный диск совершенно очаровательно пронзаем кончиком пирамиды Хеопса, будто на пику насадили голову. Истощенные черные тени трех пирамид спрятались за свои желто-белые «я», выставляя пустыню доской для триктрака. Я заглушил двигатель и пошел к пирамидам, которые в этой черно-серебряной ночи были просто непристойны, словно зазывали меня на свидание. Ожидаемый мною гость запаздывал, и я был посреди древней пустыни один-одинешенек. Три красотки-гордячки вместе со своим безносым сутенером звали меня в пески, где мы могли остаться наедине. Вскоре прибыл мой долгожданный – туземный мальчик, которого я в тот день допрашивал, невинный паренек, зачем он во все это ввязался – бош его знает. На дознании я, единственный знаток арабского, сказал ему, что лучший способ избежать будущих ссор с суровыми английскими повелителями – прогуляться со мной ночью меж пирамид. «Его превосходительство оказывает мне слишком большую честь», – заявил этот coquette. «Чего он говорит?» – спросил сержант. «Говорит, что слушает и повинуется». – «Ага, конечно. Маленький черный ублюдок», – брюзжит старина сержант, и я заверяю его, что запишу имя мальчика и накажу своей легендарной шпионской сети не спускать с него глаз.
Итак, мы расположились в тени великой пирамиды, мой допрашиваемый и я, мы сами стали великой пирамидой… и тут я услышал рык мотора еще одного мотоцикла – кажется, удалявшегося (чертово эхо!). Через минуту или две я посмотрел вниз и обнаружил, что стою уже не в тени (чертова подвижная луна!), а скорее на песке, выбеленном лунным светом; спустя секунду я услышал, как кто-то прочищает глотку, и из темноты вышел маленький рядовой (а мой собственный маленький рядовой в это время оставался в своем укрытии).
Даю бесплатный совет, Бев: если однажды окажешься в точно такой же ситуации, не паникуй и не выказывай слабость. Мои бедра все еще гуляли туда-сюда под луной, хотя туземная подставка хныкала, выкатив глаза, а ее несущие опоры, которым полагалось упираться в стену пирамиды, прогибались. Я рявкнул на вторженца по-арабски, советуя ему убираться подобру-поздорову, когда с ним разговаривает вооруженный до зубов египетский джентльмен, которого отвлекли от ежевечернего моциона: «Назови свое имя, проклятый пожиратель свинины!»
Он спокойно ответил на английском с австралийским прононсом: «Генерал Алленби».
«Хорошо же, – отчетливо сказал совокупляющийся Марлоу по-английски, – Где твоя бумага с разрешением находиться вне базы в неурочный час? Подписанное разрешение на использование мотоцикла есть? – Ты бы гордился моими крутыми сержантскими манерами, Бев, а я ведь еще и бедрами двигал в ритме военного марша! – Имя! – Он поспешил отдать честь и представиться, – Ты меня не дослушал. Я приказываю тебе немедленно вернуться обратно на базу!»
«Да, са-а, капитан Марлоу, са-а, сию секунду, са-а!» Упоминание моего имени, как ты понимаешь, немного меня охолонило, и, если бы мне достало соображения или уверенности в себе, я бы шарахнул как следует из своей пукалки, достал бы «вэбли», пристрелил землекопа, спокойно закончил свои дела и позже как-нибудь все объяснил. Я слышал, как он смывается на мотоцикле, переоседлал свою лошадку в тени и постарался обо всем забыть.
Признаюсь, на следующий день при мысли о последствиях мое сердце билось тревожно. Однако мой мучитель терзал меня совсем недолго: не успел денщик сказать, что снаружи ждет явившийся по моему требованию АНЗАКовец, как в палатку вперся подлунный скотопас. «По моему требованию?» – недобро повторил я, отослал денщика и сел самостоятельно наматывать портянки.
«Мне кажется, этой ночью вы были мной недовольны, са-а».
«Да нет, в общем-то. Вы, австралийцы, отличные солдаты, вы сами это доказали. Какое уж тут недовольство. Что-то еще?»
«Если позволите, са-а… разрешите обратиться, са-а… что больше всего впечатляет вас в австралийских солдатах?»
Я покончил с портянками, снова пересел на кровать и вперил взор в маленького паршивца. Тот воинственно глядел в пространство, где, я уверен, видел небо в алмазах.
«Полагаю, национальная австралийская скромность, да?»
«Это наш девиз, са-а».
«Ясно».
«Са-а, если позволите, интересно отметить, что древние египтяне так ценили именно эту черту, скромность, что воины именно за нее получали продвижение по службе».
«Забавно. Не припоминаю, чтобы читал о чем-то подобном».
«Нет, са-а? В государственных школах Австралии ужасно плохо учат, са-а, оттого я предпочел изучать все самостоятельно».
«Понятно. Да, может быть, ты и прав. Древние культуры в конечном счете открыты для толкований, ты не находишь? Я проверю твои слова, может быть, свяжусь со старым доном. Что-нибудь еще, рядовой?»
«Записать мое имя, са-а?»
«Я думаю, в этом нет нужды».
«Очень хорошо, са-а, к вашим услугам, са-а».
Бев, ловушка захлопнулась. Я придушил свою гордость и через пару дней, оказавшись по делу на австралийской базе в Тель-эль-Кебире, сказал командиру соответствующей роты АИА, что один из его илотов, немного владеющий арабским, очень пригодился на ряде проведенных мной контрразведывательных допросов и что это, конечно, не мое дело, но парень заслуживает произведения в младшие капралы – если у них имеется столь возвышающая вакансия. Я заплатил дорогую цену: был пытан рассказом о капитановой невесте из Мельбурна и восторженно заохал, когда показалась фотография невыразимо гадкой, омерзительнейшей из женщин за всю историю их пола. Или то был бритый кенгуру в юбке?
Вот и кончается душное приключенье мое, Б. Теперь, надо полагать, мне ничто не грозит, и о противном Свене родом из задницы земли я более не услышу. Впрочем, не удивлюсь, если он потребует за дальнейшее скромничанье еще несколько пиастров; однако ему должно прийти в голову, что в моих силах превратить его жизнь в ад, отправить в какую-нибудь разбойную глухомань, а то и на верную смерть.
Другие прекрасные новости из района, где человечество предпринимает великую попытку навязать миру мир: на той неделе я наткнулся на базаре на удивительную штуку, с трудом верится, что меня не надули. Я купил эту штуку, потому что выглядела она очень убедительно, куда лучше, нежели обычные несообразные подделки. До конца я ее не расшифровал, но уже ясно, что вещица эта рискует пролить свет на одну из сокровенных египтологических тайн. Разумеется, когда я снова приперся на базар, продавца я не нашел, так что подлинность и происхождение штуки обречены вечно оставаться под вопросом. Ты не мог бы оказать мне услугу, Бев? Спроси нашего дорогого тряского Клема Векслера, как бы получше упаковать и переправить ему такой вот «древний документ». Будь лапой, напиши мне сразу, как он ответит, это дело первоочередное. Да, и еще, Бев, мои письма к тебе никто не прочитает, а вот к твоим вряд ли отнесутся с равным пиететом. Выражайся благоразумно, мой дорогой друг.
Бесподбородочно твой,
Хей-хей
23 апреля 1918 г.
Бев, пустоголовый ты человеколюбец!
Давай обойдемся без несообразных девочкиных сцен по поводу того, что я делаю и о чем тебе не пишу? Не читай мне нотации о своих новоприобретенных достоинствах – я ни слову твоему не поверю. Я, дорогой друг, буду писать о том, что меня забавляет и что, мне кажется, позабавит тебя. Мои способы ведения контрразведывательных операций не менее разумны, нежели те, что применяются сплошь и рядом. Никто из моих юных туземных агентов не вступал в контакт с Противником, в этом я абсолютно уверен – я их слишком хорошо кормлю; эту превентивную методу хорошо бы взять на вооружение каждой службе безопасности. Я не буду подвергать себя цензуре и беречь твою, как ты ее неубедительно зовешь, чувствительность. Думаешь, я пишу такие же письма Тео Грэму и прочим прежним нашим сотрапезникам? Разумеется, нет. Ты – мой единственный настоящий корреспондент. Я никогда не требовал от тебя превратиться ради меня в серого доминиканца (полагаю, и они, в отличие от тебя, частенько идут на поводу у наслаждения, резвятся с монашками и слабоумными пейзанскими мальчиками, угрожая адским огнем, если те проболтаются).
Что там, черт тебя дери, с Векслером? Ты так спешил излить свои жалобы (весьма нескромные!), что не успел сделать то, о чем я тебя просил. Сейчас же беги к нему через весь город – вдруг он окончательно угаснет, распадется в серый порошок и служанка выметет его из дому? Скажи ему следующее: «Хьюго нашел один п., который, возможно, доказывает правоту Гарримана и Вассаля, он хочет отослать его вам в целости и сохранности. Что делать?» Не забудь вопросительную интонацию, иначе он решит, что ты над ним издеваешься, и вышвырнет тебя вон.
Что до иного моего начинания, то все выходит страшно чудно. Если помнишь, я остановился на том, что устроил своей матильде повышение по службе и после стал ждать, когда же она заявится просить денег. А она все не шла. Я уже понадеялся, что мы радуемся новому чину, гордо кажем миру свои нашивки младшего капрала и по-младокапральски подвергаем наказанию всякого, кто это наказание заслужит или по крайней мере получит от него удовольствие, но не тут-то было; однажды утром я получаю невразумительное послание от австралийского сержанта, забавного парня, отвечающего за караул у главного подъезда к лагерю. Сержант вежливо осведомляется, мол, если я постоянно, в любое время дня и ночи посылаю нашего новоиспеченного младшего капрала на контрразведывательные задания, не имея, по понятным причинам, времени на выписывание пропусков, может быть, просто издать единожды приказ, с которым мог бы сверяться всякий сменный часовой? Загадочно. Я велел денщику обшарить все и сыскать мне моего любимого австралийца, и вот вечером наш колонист является. Со времени нашей последней встречи, объясняет юный Свен с ухмылкой, он завел привычку покидать лагерь когда заблагорассудится и использовать в качестве пропуска мое имя. «Разведзадание по приказу капитана Марлоу! – сообщает он караульной службе, разъезжая туда-сюда на реквизированном с той же отговоркой мотоцикле. – Разрешение получено у капитана Марлоу!» Нахальство, согласись, запредельное. И что, ты думаешь, он делает на заданиях? Ходит по гуриям и по пивным? Ни черта подобного: он, понимаешь ли, полдюжины раз ездил… секунду, Бев, секунду… изучать памятники архитектуры! Он побывал на археологических раскопках, хотел увидеть тех немногих, кто еще копается в земле, не отвлекаясь на взрывы и военную дребедень. «Разрешите сказать прямо, са-а!» – мычит он. Конечно же, разрешаю, голуба моя, только не ори так громко. Бев, приготовься: наш маленький австрал влюблен в Египет и египтологию, он от них без ума. И он здоровьем любимого коалы клянется, что ему больше ничего от меня не надо, только поговорить о Древнем Египте. «Я в этом полный профан», – сказал я. Но нет, он знает обо мне все; вообрази, что со мной сталось, когда он это сказал. Он знает, что в Оксфорде я изучал фараонов и что я намерен «вернуться, закончить образование и стать профессором в университете», сказал он с блеском в очах. И, потупив взор, признался, что подходил ко мне до той нашей встречи в пустыне, в Тель-эль-Кебире, когда я провел там неделю; хоть убей не помню.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72
По возвращении из лагеря землекопов прошло несколько недель, и я уже выбросил их из головы. Однажды вечером – точнее, ночью, да такой, в какую весь этот маскарад обретает смысл и ты почти благодарен королю за то, что он нашел в расписании дырку для ссоры со своим кузеном, – я покинул базу и поехал на rendez-vous, которое назначил у возлюбленных пирамид в Гизе. Путь до них далек, но если ночью ехать на мотоцикле, виды очень даже ничего.
Декорации поданы, Бев: лунный серебряный диск совершенно очаровательно пронзаем кончиком пирамиды Хеопса, будто на пику насадили голову. Истощенные черные тени трех пирамид спрятались за свои желто-белые «я», выставляя пустыню доской для триктрака. Я заглушил двигатель и пошел к пирамидам, которые в этой черно-серебряной ночи были просто непристойны, словно зазывали меня на свидание. Ожидаемый мною гость запаздывал, и я был посреди древней пустыни один-одинешенек. Три красотки-гордячки вместе со своим безносым сутенером звали меня в пески, где мы могли остаться наедине. Вскоре прибыл мой долгожданный – туземный мальчик, которого я в тот день допрашивал, невинный паренек, зачем он во все это ввязался – бош его знает. На дознании я, единственный знаток арабского, сказал ему, что лучший способ избежать будущих ссор с суровыми английскими повелителями – прогуляться со мной ночью меж пирамид. «Его превосходительство оказывает мне слишком большую честь», – заявил этот coquette. «Чего он говорит?» – спросил сержант. «Говорит, что слушает и повинуется». – «Ага, конечно. Маленький черный ублюдок», – брюзжит старина сержант, и я заверяю его, что запишу имя мальчика и накажу своей легендарной шпионской сети не спускать с него глаз.
Итак, мы расположились в тени великой пирамиды, мой допрашиваемый и я, мы сами стали великой пирамидой… и тут я услышал рык мотора еще одного мотоцикла – кажется, удалявшегося (чертово эхо!). Через минуту или две я посмотрел вниз и обнаружил, что стою уже не в тени (чертова подвижная луна!), а скорее на песке, выбеленном лунным светом; спустя секунду я услышал, как кто-то прочищает глотку, и из темноты вышел маленький рядовой (а мой собственный маленький рядовой в это время оставался в своем укрытии).
Даю бесплатный совет, Бев: если однажды окажешься в точно такой же ситуации, не паникуй и не выказывай слабость. Мои бедра все еще гуляли туда-сюда под луной, хотя туземная подставка хныкала, выкатив глаза, а ее несущие опоры, которым полагалось упираться в стену пирамиды, прогибались. Я рявкнул на вторженца по-арабски, советуя ему убираться подобру-поздорову, когда с ним разговаривает вооруженный до зубов египетский джентльмен, которого отвлекли от ежевечернего моциона: «Назови свое имя, проклятый пожиратель свинины!»
Он спокойно ответил на английском с австралийским прононсом: «Генерал Алленби».
«Хорошо же, – отчетливо сказал совокупляющийся Марлоу по-английски, – Где твоя бумага с разрешением находиться вне базы в неурочный час? Подписанное разрешение на использование мотоцикла есть? – Ты бы гордился моими крутыми сержантскими манерами, Бев, а я ведь еще и бедрами двигал в ритме военного марша! – Имя! – Он поспешил отдать честь и представиться, – Ты меня не дослушал. Я приказываю тебе немедленно вернуться обратно на базу!»
«Да, са-а, капитан Марлоу, са-а, сию секунду, са-а!» Упоминание моего имени, как ты понимаешь, немного меня охолонило, и, если бы мне достало соображения или уверенности в себе, я бы шарахнул как следует из своей пукалки, достал бы «вэбли», пристрелил землекопа, спокойно закончил свои дела и позже как-нибудь все объяснил. Я слышал, как он смывается на мотоцикле, переоседлал свою лошадку в тени и постарался обо всем забыть.
Признаюсь, на следующий день при мысли о последствиях мое сердце билось тревожно. Однако мой мучитель терзал меня совсем недолго: не успел денщик сказать, что снаружи ждет явившийся по моему требованию АНЗАКовец, как в палатку вперся подлунный скотопас. «По моему требованию?» – недобро повторил я, отослал денщика и сел самостоятельно наматывать портянки.
«Мне кажется, этой ночью вы были мной недовольны, са-а».
«Да нет, в общем-то. Вы, австралийцы, отличные солдаты, вы сами это доказали. Какое уж тут недовольство. Что-то еще?»
«Если позволите, са-а… разрешите обратиться, са-а… что больше всего впечатляет вас в австралийских солдатах?»
Я покончил с портянками, снова пересел на кровать и вперил взор в маленького паршивца. Тот воинственно глядел в пространство, где, я уверен, видел небо в алмазах.
«Полагаю, национальная австралийская скромность, да?»
«Это наш девиз, са-а».
«Ясно».
«Са-а, если позволите, интересно отметить, что древние египтяне так ценили именно эту черту, скромность, что воины именно за нее получали продвижение по службе».
«Забавно. Не припоминаю, чтобы читал о чем-то подобном».
«Нет, са-а? В государственных школах Австралии ужасно плохо учат, са-а, оттого я предпочел изучать все самостоятельно».
«Понятно. Да, может быть, ты и прав. Древние культуры в конечном счете открыты для толкований, ты не находишь? Я проверю твои слова, может быть, свяжусь со старым доном. Что-нибудь еще, рядовой?»
«Записать мое имя, са-а?»
«Я думаю, в этом нет нужды».
«Очень хорошо, са-а, к вашим услугам, са-а».
Бев, ловушка захлопнулась. Я придушил свою гордость и через пару дней, оказавшись по делу на австралийской базе в Тель-эль-Кебире, сказал командиру соответствующей роты АИА, что один из его илотов, немного владеющий арабским, очень пригодился на ряде проведенных мной контрразведывательных допросов и что это, конечно, не мое дело, но парень заслуживает произведения в младшие капралы – если у них имеется столь возвышающая вакансия. Я заплатил дорогую цену: был пытан рассказом о капитановой невесте из Мельбурна и восторженно заохал, когда показалась фотография невыразимо гадкой, омерзительнейшей из женщин за всю историю их пола. Или то был бритый кенгуру в юбке?
Вот и кончается душное приключенье мое, Б. Теперь, надо полагать, мне ничто не грозит, и о противном Свене родом из задницы земли я более не услышу. Впрочем, не удивлюсь, если он потребует за дальнейшее скромничанье еще несколько пиастров; однако ему должно прийти в голову, что в моих силах превратить его жизнь в ад, отправить в какую-нибудь разбойную глухомань, а то и на верную смерть.
Другие прекрасные новости из района, где человечество предпринимает великую попытку навязать миру мир: на той неделе я наткнулся на базаре на удивительную штуку, с трудом верится, что меня не надули. Я купил эту штуку, потому что выглядела она очень убедительно, куда лучше, нежели обычные несообразные подделки. До конца я ее не расшифровал, но уже ясно, что вещица эта рискует пролить свет на одну из сокровенных египтологических тайн. Разумеется, когда я снова приперся на базар, продавца я не нашел, так что подлинность и происхождение штуки обречены вечно оставаться под вопросом. Ты не мог бы оказать мне услугу, Бев? Спроси нашего дорогого тряского Клема Векслера, как бы получше упаковать и переправить ему такой вот «древний документ». Будь лапой, напиши мне сразу, как он ответит, это дело первоочередное. Да, и еще, Бев, мои письма к тебе никто не прочитает, а вот к твоим вряд ли отнесутся с равным пиететом. Выражайся благоразумно, мой дорогой друг.
Бесподбородочно твой,
Хей-хей
23 апреля 1918 г.
Бев, пустоголовый ты человеколюбец!
Давай обойдемся без несообразных девочкиных сцен по поводу того, что я делаю и о чем тебе не пишу? Не читай мне нотации о своих новоприобретенных достоинствах – я ни слову твоему не поверю. Я, дорогой друг, буду писать о том, что меня забавляет и что, мне кажется, позабавит тебя. Мои способы ведения контрразведывательных операций не менее разумны, нежели те, что применяются сплошь и рядом. Никто из моих юных туземных агентов не вступал в контакт с Противником, в этом я абсолютно уверен – я их слишком хорошо кормлю; эту превентивную методу хорошо бы взять на вооружение каждой службе безопасности. Я не буду подвергать себя цензуре и беречь твою, как ты ее неубедительно зовешь, чувствительность. Думаешь, я пишу такие же письма Тео Грэму и прочим прежним нашим сотрапезникам? Разумеется, нет. Ты – мой единственный настоящий корреспондент. Я никогда не требовал от тебя превратиться ради меня в серого доминиканца (полагаю, и они, в отличие от тебя, частенько идут на поводу у наслаждения, резвятся с монашками и слабоумными пейзанскими мальчиками, угрожая адским огнем, если те проболтаются).
Что там, черт тебя дери, с Векслером? Ты так спешил излить свои жалобы (весьма нескромные!), что не успел сделать то, о чем я тебя просил. Сейчас же беги к нему через весь город – вдруг он окончательно угаснет, распадется в серый порошок и служанка выметет его из дому? Скажи ему следующее: «Хьюго нашел один п., который, возможно, доказывает правоту Гарримана и Вассаля, он хочет отослать его вам в целости и сохранности. Что делать?» Не забудь вопросительную интонацию, иначе он решит, что ты над ним издеваешься, и вышвырнет тебя вон.
Что до иного моего начинания, то все выходит страшно чудно. Если помнишь, я остановился на том, что устроил своей матильде повышение по службе и после стал ждать, когда же она заявится просить денег. А она все не шла. Я уже понадеялся, что мы радуемся новому чину, гордо кажем миру свои нашивки младшего капрала и по-младокапральски подвергаем наказанию всякого, кто это наказание заслужит или по крайней мере получит от него удовольствие, но не тут-то было; однажды утром я получаю невразумительное послание от австралийского сержанта, забавного парня, отвечающего за караул у главного подъезда к лагерю. Сержант вежливо осведомляется, мол, если я постоянно, в любое время дня и ночи посылаю нашего новоиспеченного младшего капрала на контрразведывательные задания, не имея, по понятным причинам, времени на выписывание пропусков, может быть, просто издать единожды приказ, с которым мог бы сверяться всякий сменный часовой? Загадочно. Я велел денщику обшарить все и сыскать мне моего любимого австралийца, и вот вечером наш колонист является. Со времени нашей последней встречи, объясняет юный Свен с ухмылкой, он завел привычку покидать лагерь когда заблагорассудится и использовать в качестве пропуска мое имя. «Разведзадание по приказу капитана Марлоу! – сообщает он караульной службе, разъезжая туда-сюда на реквизированном с той же отговоркой мотоцикле. – Разрешение получено у капитана Марлоу!» Нахальство, согласись, запредельное. И что, ты думаешь, он делает на заданиях? Ходит по гуриям и по пивным? Ни черта подобного: он, понимаешь ли, полдюжины раз ездил… секунду, Бев, секунду… изучать памятники архитектуры! Он побывал на археологических раскопках, хотел увидеть тех немногих, кто еще копается в земле, не отвлекаясь на взрывы и военную дребедень. «Разрешите сказать прямо, са-а!» – мычит он. Конечно же, разрешаю, голуба моя, только не ори так громко. Бев, приготовься: наш маленький австрал влюблен в Египет и египтологию, он от них без ума. И он здоровьем любимого коалы клянется, что ему больше ничего от меня не надо, только поговорить о Древнем Египте. «Я в этом полный профан», – сказал я. Но нет, он знает обо мне все; вообрази, что со мной сталось, когда он это сказал. Он знает, что в Оксфорде я изучал фараонов и что я намерен «вернуться, закончить образование и стать профессором в университете», сказал он с блеском в очах. И, потупив взор, признался, что подходил ко мне до той нашей встречи в пустыне, в Тель-эль-Кебире, когда я провел там неделю; хоть убей не помню.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72