Его поймали, когда он возвращался домой, чтобы забрать кое-какие вещи, перед тем как скрыться. Ты знаешь наши законы: он должен предстать перед судом, ведь дуэли строго запрещены. Тем не менее, если повод для дуэли был веским и она проходила в соответствии с правилами, твой приятель отделается несколькими месяцами тюрьмы и изгнанием из города.
– Я хочу… у меня есть две маленькие просьбы.
Старый дож молча посмотрел на Елену.
– Я хочу, чтобы с ним хорошо обращались и не подвергали пытке.
– Лично прослежу за этим.
– Еще мне нужно хоть раз увидеться с ним, хотя бы на короткое время.
– Дитя мое, это невозможно.
– Но почему? Ты ведь дож?
– Дож обязан подчиняться законам города! – воскликнул старик взволнованно. – Особенно когда дело касается членов его собственной семьи. Ты прекрасно знаешь, что Совет десяти пристально наблюдает за мной… и отнюдь не все там мои друзья!
Елена бросилась к ногам прадеда.
– Умоляю! Он поступил так только из-за любви ко мне!
Дож поднял Елену на ноги.
– Чувствую, он для тебя не просто учитель философии…
– Верно, – призналась Елена. – Мы любим друг друга вопреки всем нашим законам.
– Я подумаю над твоей просьбой, но умоляю, успокойся и, главное, никому не говори об истинной природе ваших отношений, даже тем, кто расследует это дело. Поняла?
Елена кивнула. Прадед поцеловал ее в лоб и пообещал, что скоро придет в палаццо Контарини с новостями о Джованни.
Через неделю Андреа Гритти сдержал обещание и пообедал с внучкой и правнучкой. Елена с нетерпением ждала его визита. В Венеции только и было разговоров, что о дуэли, а самые нелепые слухи ходили о причине, ее вызвавшей. Еще говорили, что поединок длился добрых двадцать минут, и Джованни оказался прекрасным фехтовальщиком. Один из секундантов рассказывал, что синьор Да Скола первым ранил противника в ногу и потребовал, чтобы тот извинился за свои слова, порочащие честь девушки. Томмазо, по слухам, ответил с самодовольной усмешкой: «Тебе никогда не взять Елену в жены, потому что ты захудалого рода из какого-то жалкого городишки». Только после этого Джованни нанес ему смертельный удар в горло. Некоторые сочли эту историю выдумкой, другие полагали, что она правдива, учитывая надменный и горячий нрав Томмазо. Многие хвалили чувство чести молодого астролога и его мастерское владение шпагой, о котором никто раньше не знал.
Ужасная история, к которой Елена оказалась причастной, доставила девушке немало огорчений, но больше всего она переживала за Джованни. Елена боялась, что в тюрьме он лишит себя жизни.
Дож весь день провел на ногах, а состояние здоровья уже не позволяло ему бодрствовать допоздна, поэтому хозяева и гость почти сразу приступили к еде. Без долгих предисловий Андреа Гритти заговорил о заключенном.
– Вчера утром я навестил в тюрьме Джованни.
– Как он? – спросила Елена взволнованно.
– С ним хорошо обращаются, и, судя по всему, он не падает духом, хотя и не хочет ни с кем разговаривать.
– Когда его будут судить? – спросила Виенна.
– Скоро, расследование продвигается успешно.
– Что это значит?
Старик откашлялся.
– Это останется между нами?
Женщины согласно кивнули.
Картина происшедшего вполне ясна. Нет никаких сомнений ни по поводу причины дуэли, ни по поводу возмутительного поведения молодого Гримани. Оба секунданта подтвердили, что дуэль проводилась по правилам и что Томмазо отказался взять свои слова обратно даже после того, как соперник приставил ему шпагу к горлу.
– Значит, приговор будет не слишком суров? – обрадовалась Елена.
– Увы, к сожалению, положение ухудшилось, после того как выяснили личность подозреваемого.
Кровь бросилась в Елене в лицо.
– Три дня назад я получил анонимное письмо, в котором было сказано, что этого человека зовут не Да Скола, и он на самом деле простой крестьянин, который четыре года назад пытался обесчестить Елену, когда после нападения пиратов ее корабль, следующий в Венецию, был вынужден пристать к берегам Калабрии.
Дож замолчал, чтобы попробовать кусочек рыбы, запеченной на углях, которую Джулиана положила ему на тарелку.
– Как странно! – удивилась Виенна. – Я слышала об этом случае. Моя невестка Мария была там, да и Джулиана тоже. Того человека судили и приговорили к порке. Так ведь, Джулиана?
Служанка кивнула и снова ушла на кухню.
– Письмо не лгало, – сообщил дож. – Мы нашли рапорт капитана корабля о происшествии, а несколько членов команды признали в Да Сколе того самого крестьянина. Так или иначе, шрамы на его спине говорят сами за себя.
– А… а что сказал Джованни? – спросила Елена, побледнев.
– Доказательства столь неопровержимы, что он счел за благо во всем сознаться. Но, по его словам, приезд в Венецию не имеет никакой связи с тем случаем из прошлого. Лично я сомневаюсь, но это не так важно. Гораздо хуже другое…
Дож осушил большой бокал вина и продолжил:
– Ему дорого обойдется то, что он выдавал себя за дворянина, не являясь таковым. Было нарушено одно из главнейших правил дуэльного кодекса, и потому обвинение против него становится обвинением в убийстве.
Елена прижала ладони ко рту, но не смогла сдержать крик. Она посмотрела в глаза прадеду.
– Что же с ним теперь будет?
Андреа Гритти с глубоким вздохом отвел взгляд.
– В подобных случаях наши законы категоричны, – сказал старый дож Виенне, и его лицо посуровело. – За убийство аристократа простолюдина приговаривают к смерти через сожжение или повешение… по его выбору.
Суд над Джованни Траторе длился два дня. Елену вызывали свидетельницей. Она впервые увидела Джованни после трагедии, влюбленные обменялись долгим взглядом, но не смогли сказать друг другу ни единого слова. Елена так горячо защищала обвиняемого, что сердца судей дрогнули. К сожалению, венецианский закон не принимал во внимание смягчающие обстоятельства, и потому Джованни должны были или признать виновным и приговорить к смерти, или оправдать, что не представлялось возможным. После часового обсуждения трое судей вернулись в зал, чтобы объявить о своем решении, и приказали ввести Джованни. Он шагнул вперед; по сравнению с двумя стражами по бокам юноша казался совсем хрупким. Елена присутствовала в маленьком зале суда вместе с остальными участниками дела. Когда старейший из судей заговорил, в зале воцарилось тяжелое молчание.
– Джованни Траторе, вы признаны виновным в убийстве Томмазо Луиджи Гримани и приговариваетесь к смерти.
Родители Томмазо зааплодировали. Елена сидела с каменным лицом, не отводя глаз от Джованни, который встретил приговор совершенно безучастно. Елена знала, что еще остался последний путь избежать костра или виселицы: помилование дожа. Несмотря на все мольбы девушки, старик ничего не обещал, опасаясь, что подобный поступок не только расценят как покровительство родственникам, но он может привести к разрыву отношений между его семьей и более могущественными Гримани. Елена затаила дыхание.
– Тем не менее, – продолжил судья, – принимая во внимание характер оскорблений, высказанных жертвой в адрес синьорины Елены Контарини, и учитывая хорошую репутацию, которую вы снискали в нашем городе, дож и Верховный суд Венеции решили даровать вам помилование. Смертная казнь заменяется пожизненной ссылкой на галеры. Приговор вступает в силу с завтрашнего дня. Слушание дела закончено.
Гримани запротестовали. Елена упала на грудь Агостино и разрыдалась. Затем бросилась к Джованни, которого выводили из зала суда. Она оттолкнула судью, увернулась от пытавшегося задержать ее стражника и схватила Джованни за рукав. Он обернулся. Прежде чем солдаты успели что-либо сделать, Елена запечатлела на устах юноши страстный поцелуй. Пока стража пыталась оттащить Елену, Джованни сорвал с шеи крохотный ключик, сунул в руку девушки и прошептал:
– У меня в шкафу лежит конверт, его нужно передать Папе лично, это очень важно…
Прежде чем Джованни успел произнести что-либо еще, солдаты выволокли его из зала суда. Елена, которую едва удерживали трое мужчин, прокричала ему вслед:
– Я буду тебя ждать!..
Часть четвертая
Сатурн
Глава 45
«Господи помилуй, Господи помилуй, Господи помилуй!» В церкви стоял запах ладана. Тихие голоса монахов перекликались в разгорающемся свете зари. Все в черном, служители Господа поднимались через равные промежутки времени, чтобы подойти и приложиться к иконам Иисуса Христа и Божьей Матери.
После службы монахи толпой вышли из храма. Больше четырех часов они возносили молитвы в монастырской церкви, и до первой трапезы оставалось еще добрых два часа. Это время им надлежало провести в трудах по хозяйству. Один из братьев, молодой человек в облачении послушника – черной рясе без пояса, – прошествовал в небольшую монастырскую приемную. Там его ждал отец-настоятель – пятидесятилетний мужчина с окладистой черной бородой, известный ревностной приверженностью религиозным догмам.
– Брат Иоаннис, – обратился он к юноше решительным тоном, – мне нужно поговорить кое о чем неприятном для тебя.
Молодой монах смиренно опустил взгляд. Как и все остальные, он носил небольшую бородку и длинные, собранные сзади волосы; голову покрывала скуфья.
– Мы должны принять решение относительно твоего монашества. Твои три года послушничества подходят к концу, и ты хочешь принять постриг. Я разговаривал со старейшими монахами. Твоя вера, рвение и добродетель не подлежат сомнению. Нет ничего, что могло бы помешать тебе посвятить жизнь Господу.
Юноша не смел поднять глаз, с волнением ожидая, что же такого неприятного хочет сказать отец-настоятель.
– Есть только одна проблема, – продолжил настоятель строго. – Когда ты появился на горе Афон, еще до того, как попроситься в послушники, ты встретил Феофана Критского, великого художника. Он стал твоим другом и научил тебя писать иконы. Когда ты пришел сюда, мы дали тебе возможность писать лики Пресвятой Богородицы, что было твоим желанием и к чему у тебя несомненный талант. Но меня беспокоит то, как все обернулось. Иконы, которые ты пишешь, все дальше и дальше отходят от принятых канонов.
Брат Иоаннис с удивлением посмотрел на настоятеля.
– Вернее, они соответствуют им только внешне, – поправился настоятель. – Конечно, ты с уважением относишься к материалу, одежде, цветам, символам… но дело в том, что лицо Девы Марии на твоих иконах получается слишком уж человеческим… я бы сказал, даже чувственным.
Послушник удивился еще больше.
– Я уверен, ты и сам того не понимаешь, – говорил дальше игумен, – но некоторых из братьев смущает красота ликов, написанных тобой. Они, скорее, выражают земную, физическую привлекательность, а не возвышенный облик Богоматери. Честно говоря, некоторые из монахов попросили, чтобы последние иконы, которые ты написал, убрали подальше. Они утверждают, что твои иконы вводят их в искушение.
– Как это?
– Ты знаешь, что на Святой горе Афон не дозволено находиться существам женского пола – ни людям, ни животным. Некоторые из братьев не видели женщин десятки лет… и они считают, что на своих иконах ты изображаешь Деву Марию такой женственной, что ее лик наводит на грешные мысли, а не поддерживает в исполнении обета целомудрия.
– Я не верю, – произнес брат Иоаннис.
– Но дело обстоит именно так. И меня это тоже тревожит.
Послушник ничего не ответил.
– Поэтому мы решили, что ты можешь принять постриг только при одном условии.
Настоятель принял строгий вид и посмотрел в глаза юноше.
– Ты больше никогда не будешь писать иконы.
После ранней трапезы в десять часов юный послушник вышел из монастыря Симона-Петра. Быстрым шагом он пустился по широкой тропе, которая вела к морю. Через несколько поворотов обернулся и с тяжелым сердцем посмотрел на величественное сооружение, высящееся на скале.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67
– Я хочу… у меня есть две маленькие просьбы.
Старый дож молча посмотрел на Елену.
– Я хочу, чтобы с ним хорошо обращались и не подвергали пытке.
– Лично прослежу за этим.
– Еще мне нужно хоть раз увидеться с ним, хотя бы на короткое время.
– Дитя мое, это невозможно.
– Но почему? Ты ведь дож?
– Дож обязан подчиняться законам города! – воскликнул старик взволнованно. – Особенно когда дело касается членов его собственной семьи. Ты прекрасно знаешь, что Совет десяти пристально наблюдает за мной… и отнюдь не все там мои друзья!
Елена бросилась к ногам прадеда.
– Умоляю! Он поступил так только из-за любви ко мне!
Дож поднял Елену на ноги.
– Чувствую, он для тебя не просто учитель философии…
– Верно, – призналась Елена. – Мы любим друг друга вопреки всем нашим законам.
– Я подумаю над твоей просьбой, но умоляю, успокойся и, главное, никому не говори об истинной природе ваших отношений, даже тем, кто расследует это дело. Поняла?
Елена кивнула. Прадед поцеловал ее в лоб и пообещал, что скоро придет в палаццо Контарини с новостями о Джованни.
Через неделю Андреа Гритти сдержал обещание и пообедал с внучкой и правнучкой. Елена с нетерпением ждала его визита. В Венеции только и было разговоров, что о дуэли, а самые нелепые слухи ходили о причине, ее вызвавшей. Еще говорили, что поединок длился добрых двадцать минут, и Джованни оказался прекрасным фехтовальщиком. Один из секундантов рассказывал, что синьор Да Скола первым ранил противника в ногу и потребовал, чтобы тот извинился за свои слова, порочащие честь девушки. Томмазо, по слухам, ответил с самодовольной усмешкой: «Тебе никогда не взять Елену в жены, потому что ты захудалого рода из какого-то жалкого городишки». Только после этого Джованни нанес ему смертельный удар в горло. Некоторые сочли эту историю выдумкой, другие полагали, что она правдива, учитывая надменный и горячий нрав Томмазо. Многие хвалили чувство чести молодого астролога и его мастерское владение шпагой, о котором никто раньше не знал.
Ужасная история, к которой Елена оказалась причастной, доставила девушке немало огорчений, но больше всего она переживала за Джованни. Елена боялась, что в тюрьме он лишит себя жизни.
Дож весь день провел на ногах, а состояние здоровья уже не позволяло ему бодрствовать допоздна, поэтому хозяева и гость почти сразу приступили к еде. Без долгих предисловий Андреа Гритти заговорил о заключенном.
– Вчера утром я навестил в тюрьме Джованни.
– Как он? – спросила Елена взволнованно.
– С ним хорошо обращаются, и, судя по всему, он не падает духом, хотя и не хочет ни с кем разговаривать.
– Когда его будут судить? – спросила Виенна.
– Скоро, расследование продвигается успешно.
– Что это значит?
Старик откашлялся.
– Это останется между нами?
Женщины согласно кивнули.
Картина происшедшего вполне ясна. Нет никаких сомнений ни по поводу причины дуэли, ни по поводу возмутительного поведения молодого Гримани. Оба секунданта подтвердили, что дуэль проводилась по правилам и что Томмазо отказался взять свои слова обратно даже после того, как соперник приставил ему шпагу к горлу.
– Значит, приговор будет не слишком суров? – обрадовалась Елена.
– Увы, к сожалению, положение ухудшилось, после того как выяснили личность подозреваемого.
Кровь бросилась в Елене в лицо.
– Три дня назад я получил анонимное письмо, в котором было сказано, что этого человека зовут не Да Скола, и он на самом деле простой крестьянин, который четыре года назад пытался обесчестить Елену, когда после нападения пиратов ее корабль, следующий в Венецию, был вынужден пристать к берегам Калабрии.
Дож замолчал, чтобы попробовать кусочек рыбы, запеченной на углях, которую Джулиана положила ему на тарелку.
– Как странно! – удивилась Виенна. – Я слышала об этом случае. Моя невестка Мария была там, да и Джулиана тоже. Того человека судили и приговорили к порке. Так ведь, Джулиана?
Служанка кивнула и снова ушла на кухню.
– Письмо не лгало, – сообщил дож. – Мы нашли рапорт капитана корабля о происшествии, а несколько членов команды признали в Да Сколе того самого крестьянина. Так или иначе, шрамы на его спине говорят сами за себя.
– А… а что сказал Джованни? – спросила Елена, побледнев.
– Доказательства столь неопровержимы, что он счел за благо во всем сознаться. Но, по его словам, приезд в Венецию не имеет никакой связи с тем случаем из прошлого. Лично я сомневаюсь, но это не так важно. Гораздо хуже другое…
Дож осушил большой бокал вина и продолжил:
– Ему дорого обойдется то, что он выдавал себя за дворянина, не являясь таковым. Было нарушено одно из главнейших правил дуэльного кодекса, и потому обвинение против него становится обвинением в убийстве.
Елена прижала ладони ко рту, но не смогла сдержать крик. Она посмотрела в глаза прадеду.
– Что же с ним теперь будет?
Андреа Гритти с глубоким вздохом отвел взгляд.
– В подобных случаях наши законы категоричны, – сказал старый дож Виенне, и его лицо посуровело. – За убийство аристократа простолюдина приговаривают к смерти через сожжение или повешение… по его выбору.
Суд над Джованни Траторе длился два дня. Елену вызывали свидетельницей. Она впервые увидела Джованни после трагедии, влюбленные обменялись долгим взглядом, но не смогли сказать друг другу ни единого слова. Елена так горячо защищала обвиняемого, что сердца судей дрогнули. К сожалению, венецианский закон не принимал во внимание смягчающие обстоятельства, и потому Джованни должны были или признать виновным и приговорить к смерти, или оправдать, что не представлялось возможным. После часового обсуждения трое судей вернулись в зал, чтобы объявить о своем решении, и приказали ввести Джованни. Он шагнул вперед; по сравнению с двумя стражами по бокам юноша казался совсем хрупким. Елена присутствовала в маленьком зале суда вместе с остальными участниками дела. Когда старейший из судей заговорил, в зале воцарилось тяжелое молчание.
– Джованни Траторе, вы признаны виновным в убийстве Томмазо Луиджи Гримани и приговариваетесь к смерти.
Родители Томмазо зааплодировали. Елена сидела с каменным лицом, не отводя глаз от Джованни, который встретил приговор совершенно безучастно. Елена знала, что еще остался последний путь избежать костра или виселицы: помилование дожа. Несмотря на все мольбы девушки, старик ничего не обещал, опасаясь, что подобный поступок не только расценят как покровительство родственникам, но он может привести к разрыву отношений между его семьей и более могущественными Гримани. Елена затаила дыхание.
– Тем не менее, – продолжил судья, – принимая во внимание характер оскорблений, высказанных жертвой в адрес синьорины Елены Контарини, и учитывая хорошую репутацию, которую вы снискали в нашем городе, дож и Верховный суд Венеции решили даровать вам помилование. Смертная казнь заменяется пожизненной ссылкой на галеры. Приговор вступает в силу с завтрашнего дня. Слушание дела закончено.
Гримани запротестовали. Елена упала на грудь Агостино и разрыдалась. Затем бросилась к Джованни, которого выводили из зала суда. Она оттолкнула судью, увернулась от пытавшегося задержать ее стражника и схватила Джованни за рукав. Он обернулся. Прежде чем солдаты успели что-либо сделать, Елена запечатлела на устах юноши страстный поцелуй. Пока стража пыталась оттащить Елену, Джованни сорвал с шеи крохотный ключик, сунул в руку девушки и прошептал:
– У меня в шкафу лежит конверт, его нужно передать Папе лично, это очень важно…
Прежде чем Джованни успел произнести что-либо еще, солдаты выволокли его из зала суда. Елена, которую едва удерживали трое мужчин, прокричала ему вслед:
– Я буду тебя ждать!..
Часть четвертая
Сатурн
Глава 45
«Господи помилуй, Господи помилуй, Господи помилуй!» В церкви стоял запах ладана. Тихие голоса монахов перекликались в разгорающемся свете зари. Все в черном, служители Господа поднимались через равные промежутки времени, чтобы подойти и приложиться к иконам Иисуса Христа и Божьей Матери.
После службы монахи толпой вышли из храма. Больше четырех часов они возносили молитвы в монастырской церкви, и до первой трапезы оставалось еще добрых два часа. Это время им надлежало провести в трудах по хозяйству. Один из братьев, молодой человек в облачении послушника – черной рясе без пояса, – прошествовал в небольшую монастырскую приемную. Там его ждал отец-настоятель – пятидесятилетний мужчина с окладистой черной бородой, известный ревностной приверженностью религиозным догмам.
– Брат Иоаннис, – обратился он к юноше решительным тоном, – мне нужно поговорить кое о чем неприятном для тебя.
Молодой монах смиренно опустил взгляд. Как и все остальные, он носил небольшую бородку и длинные, собранные сзади волосы; голову покрывала скуфья.
– Мы должны принять решение относительно твоего монашества. Твои три года послушничества подходят к концу, и ты хочешь принять постриг. Я разговаривал со старейшими монахами. Твоя вера, рвение и добродетель не подлежат сомнению. Нет ничего, что могло бы помешать тебе посвятить жизнь Господу.
Юноша не смел поднять глаз, с волнением ожидая, что же такого неприятного хочет сказать отец-настоятель.
– Есть только одна проблема, – продолжил настоятель строго. – Когда ты появился на горе Афон, еще до того, как попроситься в послушники, ты встретил Феофана Критского, великого художника. Он стал твоим другом и научил тебя писать иконы. Когда ты пришел сюда, мы дали тебе возможность писать лики Пресвятой Богородицы, что было твоим желанием и к чему у тебя несомненный талант. Но меня беспокоит то, как все обернулось. Иконы, которые ты пишешь, все дальше и дальше отходят от принятых канонов.
Брат Иоаннис с удивлением посмотрел на настоятеля.
– Вернее, они соответствуют им только внешне, – поправился настоятель. – Конечно, ты с уважением относишься к материалу, одежде, цветам, символам… но дело в том, что лицо Девы Марии на твоих иконах получается слишком уж человеческим… я бы сказал, даже чувственным.
Послушник удивился еще больше.
– Я уверен, ты и сам того не понимаешь, – говорил дальше игумен, – но некоторых из братьев смущает красота ликов, написанных тобой. Они, скорее, выражают земную, физическую привлекательность, а не возвышенный облик Богоматери. Честно говоря, некоторые из монахов попросили, чтобы последние иконы, которые ты написал, убрали подальше. Они утверждают, что твои иконы вводят их в искушение.
– Как это?
– Ты знаешь, что на Святой горе Афон не дозволено находиться существам женского пола – ни людям, ни животным. Некоторые из братьев не видели женщин десятки лет… и они считают, что на своих иконах ты изображаешь Деву Марию такой женственной, что ее лик наводит на грешные мысли, а не поддерживает в исполнении обета целомудрия.
– Я не верю, – произнес брат Иоаннис.
– Но дело обстоит именно так. И меня это тоже тревожит.
Послушник ничего не ответил.
– Поэтому мы решили, что ты можешь принять постриг только при одном условии.
Настоятель принял строгий вид и посмотрел в глаза юноше.
– Ты больше никогда не будешь писать иконы.
После ранней трапезы в десять часов юный послушник вышел из монастыря Симона-Петра. Быстрым шагом он пустился по широкой тропе, которая вела к морю. Через несколько поворотов обернулся и с тяжелым сердцем посмотрел на величественное сооружение, высящееся на скале.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67