Чтобы предотвратить вредоносную панику, он и брат Гаспаро провели ночь, расследуя причины смерти, и пришли к неизбежному выводу, что несчастный брат Ансельмо умер от сильнейшего яда. Оба монаха терпеливо попытались восстановить ход событий. Незнакомец не мог им помочь – позвав приора, юноша впал в прострацию. Поэтому монахи, основываясь на найденных уликах, предположили следующее.
После вечерни брат Ансельмо отправился на кухню рядом с трапезной. Там, должно быть, он выпил кубок горячего вина, настоянного на лечебных травах. Питье, которое предназначалось незнакомцу, брат Гаспаро готовил каждый вечер после службы. Тем вечером брата Гаспаро неожиданно позвали к монаху, у которого начались сильные желудочные колики, и лекарь оставил поднос с горячим вином на кухне. По какой-то неизвестной причине брат Ансельмо, увидев кубок, выпил его. Но еще до этого кто-то добавил в вино сильный яд. Очевидно, брат Ансельмо понял, что его отравили, и побежал в лазарет за противоядием… Увы, слишком поздно. Незнакомец, который вернулся в лазарет из мастерской, стал свидетелем смерти, и именно его крик привлек внимание приора.
Эта гипотеза подтверждалась доказательствами и довольно точно воспроизводила цепочку событий, однако не давала ответа на один очень важный вопрос: кто подмешал яд в вино? Кроме того, она подразумевала, что некто все еще пытается убить незнакомца, а несчастный брат Ансельмо пал жертвой собственной жадности.
Тем не менее приведенное объяснение не смогло убедить большинство монахов. Одни увидели в смерти брата Ансельмо происки дьявола, другие винили незнакомца, который казался им самой подходящей кандидатурой на роль убийцы. К тому же у гипотезы приора был один серьезный недостаток – она предполагала наличие третьего участника, добавившего яд в кубок. Так как после первого убийства все входы и выходы в монастырь охранялись, напрашивался весьма неприятный вывод: убийца – один из них.
Глава 8
Вот в такую отравленную подозрениями атмосферу попал отец Теодоро, вернувшись из путешествия. У порога монастыря один из монахов, вышедший навстречу, без ведома приора рассказал о недавних происшествиях. В компании пятерых братьев, которые сопровождали его в поездке, аббат добрался до монастыря на ночь глядя, как раз во время вечернего богослужения. Перед тем как покинуть базилику, отец-настоятель шепнул приору, что ждет его в своей келье через час, после того как подкрепится легкой трапезой.
В назначенное время дон Сальваторе трижды постучал в слегка приоткрытую дверь.
– Хвала Всевышнему, – усталым голосом произнес дон Теодоро по-латыни.
Приор вошел. Келью освещали две свечи, зажженные по сторонам внушительных размеров стола. Аббат склонился над страницами огромной книги и даже не поднял головы, чтобы приветствовать гостя.
– Я вернулся, измученный долгим путешествием, – со вздохом сказал старик, – только для того, чтобы увидеть, что здесь, как ни прискорбно, больше не соблюдают устав.
Дон Сальваторе понял, что его преподобию известно все; отец-настоятель позвал его в столь поздний час не для того, чтобы выслушать, а чтобы обвинять.
Приор почтительно коснулся губами наплечника аббата в знак смирения и проговорил:
– Да простит меня Господь, если я пренебрег своими обязанностями. Увы, мне не удалось предотвратить ужасные преступления…
– Давай не будем пока говорить об этих убийствах, – оборвал его настоятель. – Они не что иное, как следствие твоей нерадивости.
Слова аббата застали дона Сальваторе врасплох.
– Я узнал, – продолжил дон Теодоро тем же усталым голосом, не отрывая взгляда от книги, – что человек, который, очевидно, потерял память, находится здесь уже несколько недель. Разве ты не помнишь, что наш устав запрещает лежачим больным оставаться в монастыре, даже если они ранены?
– Если вам угодно, могу рассказать все, что про него знаю, и вы сами решите, правильно ли я поступил.
– Говори, – со вздохом разрешил аббат, по-прежнему не поднимая глаз.
Дон Сальваторе подробно изложил все обстоятельства появления незнакомца, не забыв упомянуть о таинственном убийстве брата Модесто.
– Достаточно, – сказал аббат, заметно сердясь, – я знаю, что произошло после. Но ты так и не объяснил, почему раненый до сих пор здесь! Насколько мне известно, это монастырь, а не дом призрения!
– Конечно, дон Теодоро, вы правы, но… в юноше есть нечто исключительное…
Аббат взглянул на приора впервые за все время разговора. В холодном взгляде его маленьких, глубоко запавших глаз отразилось удивление.
Дон Сальваторе, вдохновленный проявлением интереса, с жаром продолжил:
– Меня поразило выражение его лица. В израненном теле, за обезумевшим взглядом я разглядел поразительную душу. Мне показалось, что история жизни молодого человека заслуживает того, чтобы ее выслушали. И потому я решил подождать, пока он достаточно окрепнет, чтобы расспросить его. К сожалению, незнакомец выздоровел, но по-прежнему молчит, рассудок к нему так и не вернулся.
– Хорошо, завтра же отошлем его в богадельню Святого Дамиана, – сурово проронил аббат. – Уход за умалишенными – не наша забота.
– Я бы и сам так поступил, если бы несколько недель назад не произошло событие, которое подтвердило мое изначальное предположение.
Отец-настоятель нахмурился. Дон Сальваторе сообщил об иконе и о том, что, по мнению брата Анжело, незнакомец, возможно, монах с Афона.
Тут приор прервал рассказ, ожидая, что на это скажет настоятель, однако тот промолчал, только смерил дона Сальваторе цепким холодным взглядом хищной птицы.
– Чтобы знать наверняка, – продолжил приор, – я попросил нашего друга, купца Адриано Тоскани, который как раз собирался отправиться в Грецию за пряностями, сделать небольшую остановку у полуострова Афон. Две недели назад торговец с портретом незнакомца, нарисованным братом Анжело, отплыл из Пескары. Если все благополучно, он вернется завтра.
– Какая замечательная мысль! – произнес дон Теодоро насмешливо. – Вне сомнения, мы узнаем, что наш странник не кто иной, как православный монах, который сбежал из монастыря, получив при этом удар копьем, переплыл море и нашел приют у колдуньи-лекарки неподалеку отсюда!
– А может, юноша покинул Афон довольно давно и перенес другие испытания, – возразил дон Сальваторе, нисколько не смущенный привычным сарказмом аббата. – Я жду, что Тоскани, вернувшись, сумеет пролить свет на историю этого человека или привезет ключ, который поможет ему вновь обрести память: имя, живое воспоминание – что угодно, лишь бы вытащить несчастного из внутренней тюрьмы.
Последовало тяжелое молчание.
– Значит, ты считаешь, что действуешь во имя милосердия? – спросил наконец настоятель, не отводя глаз от приора.
– Да…
В ответе приора прозвучало некоторое замешательство.
– А я уверен, что в заботе о несчастном тобой движет вовсе не милосердие.
– Что же тогда?
– Любопытство.
– Любопытство?
– Совершенно верно. Чистое и неприкрытое желание разузнать побольше, – с неким удовлетворением произнес дон Теодоро, роняя каждое слово, словно молот. – Ты думал, тобой движет сострадание, а на самом деле ты поддался соблазну тщетных знаний. Если на то пошло, желание узнать имя этого человека и его прошлое для тебя важнее, чем его судьба!
– Возможно, в моем стремлении помочь несчастному человеческое любопытство смешалось с Божественным милосердием, – смиренно согласился приор, – но разве Иисус не наказывал нам не отделять плевелы от пшеницы?
– Как легко обратиться к Священному Писанию, дабы оправдать собственные низменные склонности! – воскликнул аббат; от нахлынувшего гнева у него на висках вздулись вены.
– Может, любопытство и присуще человеку, но разве философы не считали его скорее добродетелью, нежели пороком? – Приор не желал сдавать позиции в интеллектуальном поединке, в который его втянул настоятель. – Сам великий Аристотель утверждает, что в основе философии лежит удивление. А Фома Аквинский указывает, что величайшие мыслители древности, ведомые собственным разумом, пришли к осознанию единичности и уникальности Создателя, задаваясь философскими вопросами.
– Меня совершенно не волнует, что думали Платон или Аристотель! – воскликнул дон Теодоро. – Ты прекрасно знаешь, что некоторые богословы слишком много внимания уделяют ученым-язычникам! Я предпочитаю цитировать Священное Писание, которое учит, что любопытство – мать всех пороков, первое из всех зол, приведшее человека к грехопадению. Причиной первородного греха стало желание Евы попробовать запретный плод. Именно любопытство, желание узнать, невзирая на запрет Бога, заставило ее вкусить от древа познания добра и зла. Только притягательное могущество знания, знание ради самого знания, привело к тому, что Адам последовал за женой в ее падении. Хотя ты, дон Сальваторе, и думаешь, что тобой движет милосердие, но ты нарушил устав и помог этому человеку только ради того, чтобы удовлетворить собственное любопытство. Поступив так, ты заставил других братьев стать пособниками в твоем заблуждении. Известно, что в отсутствие отца дьявол сеет смуту среди его сыновей. Завтра все вернется в норму, сразу же после псалмопения юношу отправят в странноприимный дом Святого Дамиана.
– Дон Теодоро, вы прекрасно понимаете, что если сейчас раненый еще не совсем потерял рассудок, то там он окончательно сойдет с ума. А если не свихнется, то умрет от какой-нибудь заразной болезни. Ежегодно более трети несчастных обитателей приюта умирают от разных недугов.
К аббату вернулось самообладание.
– Брат Сальваторе, этот человек – умалишенный, – сказал он, – а наш монастырь – не госпиция. Кроме того, ты забыл о двух ужасных преступлениях, которые произошли после его появления. Может, сам юноша и не совершал их – хотя это еще надо доказать, – но, несомненно, именно он стал причиной всех неурядиц. Я намерен произвести полное расследование и раскрыть эти убийства. Сейчас же главное – избавиться от человека, навлекшего столько несчастий. Позже я собираюсь посетить его в доме призрения и проверить, одержим ли он дьяволом, как полагают некоторые из братьев.
– Святой отец, умоляю, дождитесь возвращения Тоскани. Как знать, может, он привезет сведения, которые вернут юноше память и имя.
Аббат прекрасно понимал, что приор пытается отложить выполнение одного из его решений, которые он, дон Теодоро, будучи настоятелем монастыря, в течение трех десятков лет принимал единолично, отвечая только перед Богом.
– Каждый день мы принимаем дюжины паломников, путников, нищих и даже разбойников, – сказал он. – По нашему уставу любой человек может три дня получать пищу и кров на странноприимном дворе. Никому не дозволено оставаться дольше, тем паче – внутри монастыря, ведь это помешало бы нам вести жизнь, посвященную служению Господу. Благодаря твоей заботе раненый исцелился от телесного недуга, но не от душевного. До сих пор он не произнес ни единого слова. И вряд ли произнесет. Ему здесь не место, дон Сальваторе. Я не понимаю, что за странная привязанность заставляет тебя возиться с потерявшим разум юношей, который принес нам столько бед.
– Дайте мне последний шанс, – настаивал приор, словно не замечая язвительного замечания. – Если Тоскани не будет еще три дня, а незнакомец так и не заговорит, обещаю, что больше не буду вас беспокоить. Выполню все ваши приказания и лично отвезу юношу в приют Святого Дамиана.
Отец Теодоро опустил взгляд на книгу и закончил разговор тем же усталым, не терпящим возражений тоном:
– Завтра на рассвете, дон Сальваторе. Сразу же после псалмопения.
Приор не стал возражать. Он знал, что аббат не отступит от принятого решения.
Выйдя из кельи настоятеля, дон Сальваторе сразу же отправился в церковь и упал на колени перед иконой Девы Марии.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67
После вечерни брат Ансельмо отправился на кухню рядом с трапезной. Там, должно быть, он выпил кубок горячего вина, настоянного на лечебных травах. Питье, которое предназначалось незнакомцу, брат Гаспаро готовил каждый вечер после службы. Тем вечером брата Гаспаро неожиданно позвали к монаху, у которого начались сильные желудочные колики, и лекарь оставил поднос с горячим вином на кухне. По какой-то неизвестной причине брат Ансельмо, увидев кубок, выпил его. Но еще до этого кто-то добавил в вино сильный яд. Очевидно, брат Ансельмо понял, что его отравили, и побежал в лазарет за противоядием… Увы, слишком поздно. Незнакомец, который вернулся в лазарет из мастерской, стал свидетелем смерти, и именно его крик привлек внимание приора.
Эта гипотеза подтверждалась доказательствами и довольно точно воспроизводила цепочку событий, однако не давала ответа на один очень важный вопрос: кто подмешал яд в вино? Кроме того, она подразумевала, что некто все еще пытается убить незнакомца, а несчастный брат Ансельмо пал жертвой собственной жадности.
Тем не менее приведенное объяснение не смогло убедить большинство монахов. Одни увидели в смерти брата Ансельмо происки дьявола, другие винили незнакомца, который казался им самой подходящей кандидатурой на роль убийцы. К тому же у гипотезы приора был один серьезный недостаток – она предполагала наличие третьего участника, добавившего яд в кубок. Так как после первого убийства все входы и выходы в монастырь охранялись, напрашивался весьма неприятный вывод: убийца – один из них.
Глава 8
Вот в такую отравленную подозрениями атмосферу попал отец Теодоро, вернувшись из путешествия. У порога монастыря один из монахов, вышедший навстречу, без ведома приора рассказал о недавних происшествиях. В компании пятерых братьев, которые сопровождали его в поездке, аббат добрался до монастыря на ночь глядя, как раз во время вечернего богослужения. Перед тем как покинуть базилику, отец-настоятель шепнул приору, что ждет его в своей келье через час, после того как подкрепится легкой трапезой.
В назначенное время дон Сальваторе трижды постучал в слегка приоткрытую дверь.
– Хвала Всевышнему, – усталым голосом произнес дон Теодоро по-латыни.
Приор вошел. Келью освещали две свечи, зажженные по сторонам внушительных размеров стола. Аббат склонился над страницами огромной книги и даже не поднял головы, чтобы приветствовать гостя.
– Я вернулся, измученный долгим путешествием, – со вздохом сказал старик, – только для того, чтобы увидеть, что здесь, как ни прискорбно, больше не соблюдают устав.
Дон Сальваторе понял, что его преподобию известно все; отец-настоятель позвал его в столь поздний час не для того, чтобы выслушать, а чтобы обвинять.
Приор почтительно коснулся губами наплечника аббата в знак смирения и проговорил:
– Да простит меня Господь, если я пренебрег своими обязанностями. Увы, мне не удалось предотвратить ужасные преступления…
– Давай не будем пока говорить об этих убийствах, – оборвал его настоятель. – Они не что иное, как следствие твоей нерадивости.
Слова аббата застали дона Сальваторе врасплох.
– Я узнал, – продолжил дон Теодоро тем же усталым голосом, не отрывая взгляда от книги, – что человек, который, очевидно, потерял память, находится здесь уже несколько недель. Разве ты не помнишь, что наш устав запрещает лежачим больным оставаться в монастыре, даже если они ранены?
– Если вам угодно, могу рассказать все, что про него знаю, и вы сами решите, правильно ли я поступил.
– Говори, – со вздохом разрешил аббат, по-прежнему не поднимая глаз.
Дон Сальваторе подробно изложил все обстоятельства появления незнакомца, не забыв упомянуть о таинственном убийстве брата Модесто.
– Достаточно, – сказал аббат, заметно сердясь, – я знаю, что произошло после. Но ты так и не объяснил, почему раненый до сих пор здесь! Насколько мне известно, это монастырь, а не дом призрения!
– Конечно, дон Теодоро, вы правы, но… в юноше есть нечто исключительное…
Аббат взглянул на приора впервые за все время разговора. В холодном взгляде его маленьких, глубоко запавших глаз отразилось удивление.
Дон Сальваторе, вдохновленный проявлением интереса, с жаром продолжил:
– Меня поразило выражение его лица. В израненном теле, за обезумевшим взглядом я разглядел поразительную душу. Мне показалось, что история жизни молодого человека заслуживает того, чтобы ее выслушали. И потому я решил подождать, пока он достаточно окрепнет, чтобы расспросить его. К сожалению, незнакомец выздоровел, но по-прежнему молчит, рассудок к нему так и не вернулся.
– Хорошо, завтра же отошлем его в богадельню Святого Дамиана, – сурово проронил аббат. – Уход за умалишенными – не наша забота.
– Я бы и сам так поступил, если бы несколько недель назад не произошло событие, которое подтвердило мое изначальное предположение.
Отец-настоятель нахмурился. Дон Сальваторе сообщил об иконе и о том, что, по мнению брата Анжело, незнакомец, возможно, монах с Афона.
Тут приор прервал рассказ, ожидая, что на это скажет настоятель, однако тот промолчал, только смерил дона Сальваторе цепким холодным взглядом хищной птицы.
– Чтобы знать наверняка, – продолжил приор, – я попросил нашего друга, купца Адриано Тоскани, который как раз собирался отправиться в Грецию за пряностями, сделать небольшую остановку у полуострова Афон. Две недели назад торговец с портретом незнакомца, нарисованным братом Анжело, отплыл из Пескары. Если все благополучно, он вернется завтра.
– Какая замечательная мысль! – произнес дон Теодоро насмешливо. – Вне сомнения, мы узнаем, что наш странник не кто иной, как православный монах, который сбежал из монастыря, получив при этом удар копьем, переплыл море и нашел приют у колдуньи-лекарки неподалеку отсюда!
– А может, юноша покинул Афон довольно давно и перенес другие испытания, – возразил дон Сальваторе, нисколько не смущенный привычным сарказмом аббата. – Я жду, что Тоскани, вернувшись, сумеет пролить свет на историю этого человека или привезет ключ, который поможет ему вновь обрести память: имя, живое воспоминание – что угодно, лишь бы вытащить несчастного из внутренней тюрьмы.
Последовало тяжелое молчание.
– Значит, ты считаешь, что действуешь во имя милосердия? – спросил наконец настоятель, не отводя глаз от приора.
– Да…
В ответе приора прозвучало некоторое замешательство.
– А я уверен, что в заботе о несчастном тобой движет вовсе не милосердие.
– Что же тогда?
– Любопытство.
– Любопытство?
– Совершенно верно. Чистое и неприкрытое желание разузнать побольше, – с неким удовлетворением произнес дон Теодоро, роняя каждое слово, словно молот. – Ты думал, тобой движет сострадание, а на самом деле ты поддался соблазну тщетных знаний. Если на то пошло, желание узнать имя этого человека и его прошлое для тебя важнее, чем его судьба!
– Возможно, в моем стремлении помочь несчастному человеческое любопытство смешалось с Божественным милосердием, – смиренно согласился приор, – но разве Иисус не наказывал нам не отделять плевелы от пшеницы?
– Как легко обратиться к Священному Писанию, дабы оправдать собственные низменные склонности! – воскликнул аббат; от нахлынувшего гнева у него на висках вздулись вены.
– Может, любопытство и присуще человеку, но разве философы не считали его скорее добродетелью, нежели пороком? – Приор не желал сдавать позиции в интеллектуальном поединке, в который его втянул настоятель. – Сам великий Аристотель утверждает, что в основе философии лежит удивление. А Фома Аквинский указывает, что величайшие мыслители древности, ведомые собственным разумом, пришли к осознанию единичности и уникальности Создателя, задаваясь философскими вопросами.
– Меня совершенно не волнует, что думали Платон или Аристотель! – воскликнул дон Теодоро. – Ты прекрасно знаешь, что некоторые богословы слишком много внимания уделяют ученым-язычникам! Я предпочитаю цитировать Священное Писание, которое учит, что любопытство – мать всех пороков, первое из всех зол, приведшее человека к грехопадению. Причиной первородного греха стало желание Евы попробовать запретный плод. Именно любопытство, желание узнать, невзирая на запрет Бога, заставило ее вкусить от древа познания добра и зла. Только притягательное могущество знания, знание ради самого знания, привело к тому, что Адам последовал за женой в ее падении. Хотя ты, дон Сальваторе, и думаешь, что тобой движет милосердие, но ты нарушил устав и помог этому человеку только ради того, чтобы удовлетворить собственное любопытство. Поступив так, ты заставил других братьев стать пособниками в твоем заблуждении. Известно, что в отсутствие отца дьявол сеет смуту среди его сыновей. Завтра все вернется в норму, сразу же после псалмопения юношу отправят в странноприимный дом Святого Дамиана.
– Дон Теодоро, вы прекрасно понимаете, что если сейчас раненый еще не совсем потерял рассудок, то там он окончательно сойдет с ума. А если не свихнется, то умрет от какой-нибудь заразной болезни. Ежегодно более трети несчастных обитателей приюта умирают от разных недугов.
К аббату вернулось самообладание.
– Брат Сальваторе, этот человек – умалишенный, – сказал он, – а наш монастырь – не госпиция. Кроме того, ты забыл о двух ужасных преступлениях, которые произошли после его появления. Может, сам юноша и не совершал их – хотя это еще надо доказать, – но, несомненно, именно он стал причиной всех неурядиц. Я намерен произвести полное расследование и раскрыть эти убийства. Сейчас же главное – избавиться от человека, навлекшего столько несчастий. Позже я собираюсь посетить его в доме призрения и проверить, одержим ли он дьяволом, как полагают некоторые из братьев.
– Святой отец, умоляю, дождитесь возвращения Тоскани. Как знать, может, он привезет сведения, которые вернут юноше память и имя.
Аббат прекрасно понимал, что приор пытается отложить выполнение одного из его решений, которые он, дон Теодоро, будучи настоятелем монастыря, в течение трех десятков лет принимал единолично, отвечая только перед Богом.
– Каждый день мы принимаем дюжины паломников, путников, нищих и даже разбойников, – сказал он. – По нашему уставу любой человек может три дня получать пищу и кров на странноприимном дворе. Никому не дозволено оставаться дольше, тем паче – внутри монастыря, ведь это помешало бы нам вести жизнь, посвященную служению Господу. Благодаря твоей заботе раненый исцелился от телесного недуга, но не от душевного. До сих пор он не произнес ни единого слова. И вряд ли произнесет. Ему здесь не место, дон Сальваторе. Я не понимаю, что за странная привязанность заставляет тебя возиться с потерявшим разум юношей, который принес нам столько бед.
– Дайте мне последний шанс, – настаивал приор, словно не замечая язвительного замечания. – Если Тоскани не будет еще три дня, а незнакомец так и не заговорит, обещаю, что больше не буду вас беспокоить. Выполню все ваши приказания и лично отвезу юношу в приют Святого Дамиана.
Отец Теодоро опустил взгляд на книгу и закончил разговор тем же усталым, не терпящим возражений тоном:
– Завтра на рассвете, дон Сальваторе. Сразу же после псалмопения.
Приор не стал возражать. Он знал, что аббат не отступит от принятого решения.
Выйдя из кельи настоятеля, дон Сальваторе сразу же отправился в церковь и упал на колени перед иконой Девы Марии.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67