Мой маленький складной зонтик прикрывал лишь голову и плечи, и я быстро промокла. Добравшись до двери, я не смогла добудиться охранника, поэтому пришлось войти через черный ход. У меня тогда были собственные ключи…
Сейчас я выхожу из такси на залитую солнцем улицу. И в руках у меня уже ключи Гарри. Со времени капитального ремонта прошло уже три года, но пятиэтажное здание выглядит нарядно: затемненные зеркальные окна и свежая штукатурка, но тротуар возле несколько помпезного входа неровный, со странными черными прожилками, которые можно встретить отнюдь не на самых фешенебельных улицах Лондона. Соседние дома, заброшенные в связи с экономическим спадом, выглядят сиротливыми и запушенными.
На дверях висит объявление: «Продается помещение под офисы. Везде кондиционеры. Общая площадь пятьдесят тысяч квадратных футов. Десять фунтов за один квадратный фут.» Предыдущая цена «двенадцать фунтов» перечеркнута красным маркером. На плакате, приклеенном с внутренней стороны стеклянных дверей, изображена грозная овчарка и указано наименование охранной фирмы.
Когда Гарри купил это здание, он переименовал его в «Ричмонд Хаус» и приказал выгравировать над входом новое название. Состоялась церемония открытия. Именно там я впервые поняла, какому риску подвергает себя Гарри, взявшись за этот проект. Один из присутствовавших, вероятно, будущий арендатор, не зная, что я жена Гарри, заметил, что здание слишком удалено от делового центра.
На двери черного хода два замка. Я сразу подбираю нужный ключ. Внутри душно и стоит неприятный запах каких-то химикатов. Охранников, похоже, нет. Я поднимаюсь по лестнице на четвертый этаж. Самая шикарная квартира, описанная в рекламном проспекте как «рабочие апартаменты», великолепно отделана и специально обставлена так, чтобы привлечь клиентов. В течение нескольких месяцев помещение не могли сдать. А Гарри, потеряв место в парламенте и утратив право на аренду отдельной квартиры неподалеку от палаты общин, переселился сюда.
Входная дверь из красного дерева отполирована до блеска. Разглядывая свое размытое отражение, я вспоминаю, как стояла здесь несколько месяцев назад, промокшая и замерзшая, как жаждала войти, снять туфли и посмотреть телевизионные новости, а затем отправиться на следующий поезд.
Сегодня я вхожу в застеленный ковром холл, без стука закрываю за собой дверь и прислушиваюсь к тишине.
Тогда я тоже закрыла дверь бесшумно, хотя и не ожидала что-то услышать. Я нагнулась, чтобы сбросить туфли, и тут мое внимание привлек какой-то странный звук. Внутри зашевелилось тревожное предчувствие. Постепенно мозг начал анализировать поступающую информацию. Прежде всего, сам звук. Какое-то шуршание – похожее на шуршание ткани. Затем направление – звук доносился из-за слегка приоткрытой двери спальни. Первым моим побуждением было тут же уйти. Слишком неловкая ситуация. Видимо, квартиру использует кто-то посторонний. Тогда во мне еще оставалась доля наивности.
Но я не ушла и даже не двинулась с места. Я вся превратилась в слух. Снова шуршание. Потом скрип. Один, другой… Постепенно они приобрели некий ритм. Я поняла, что это за скрипы. Их узнал бы всякий.
В груди у меня резко закололо. Я старалась не думать о Гарри, но не могла отделаться от пришедшей в голову мысли. Тяжелое предчувствие уже переполняло меня. Почти машинально я двинулась через холл.
Дверь была приоткрыта лишь на несколько сантиметров и мне пришлось тихонько толкнуть ее, чтобы увидеть кровать. Странно, но в эту минуту я почему-то осознала, что никогда не видела любовную сцену в этом ракурсе. И вообще я видела в кино не много любовных сцен.
Покрывало с кровати было сброшено. Ноги женщины крепко обвивали бедра Гарри и двигались в унисон с движениями его тела. Ягодицы у Гарри показались мне неожиданно широкими, белыми и бесформенными. Они ритмически напрягались. Я попыталась убедить себя, что это тело, в конце концов, может принадлежать кому-то другому (в безвыходных ситуациях нас посещают сумасшедшие мысли), но когда Гарри приподнял голову, чтобы посмотреть женщине в лицо, подобную мысль пришлось сразу оставить. Я безошибочно узнала его волосы, затылок, форму ушей.
Несколько секунд я стояла, словно пораженная молнией. Дыхание у меня перехватило. Лицо залила краска такого стыда, какого, кажется, не испытывала с детства. Парадоксально, но ревности я тогда не чувствовала.
К жизни меня вернули глухие стоны Гарри и высокие крики женщины. Их движения стали резкими. Мне захотелось испариться. Когда я тихонько отступала по холлу к входной двери, меня догнал почти животный хрип. Я не поняла, чей. Затем глубокий удовлетворенный смех. Он принадлежал этой женщине.
Я замерла. Ноги сковала судорога. В голове роились гневные мысли. Сколько же другого таит Гарри от меня? Какие еще темные страсти обуревают его душу?
Или это защитная реакция? Чтобы почувствовать, что жизнь еще повинуется ему?
Именно эта мысль, за которую я уцепилась, как утопающий за соломинку, позволила мне сдвинуться с места. Судорожными движениями я открыла дверь и без памяти бросилась на улицу…
Теперь здесь тихо, лишь из-за окна доносится городской шум. На столе, стилизованном под времена Регентства, лежит толстый слой пыли. Я открываю дверь в спальню. Все, что я чувствовала в тот день, постепенно ушло из памяти. Сейчас я ощущаю лишь безразличие. В шкафу на вешалках ничего нет. В ящике прикроватной тумбочки использованная бумажная салфетка, пара монет и чек из бакалейного магазина. Наполовину пустая коробка салфеток валяется под кроватью. Я осматриваю ванную, где нахожу несколько одноразовых бритв и тюбик шампуня без колпачка, и иду в гостиную. Здесь стоят лишь два шкафа и оба пусты. На стенах висят подобранные по цвету гравюры. Я заглядываю за каждую, но тайника не обнаруживаю. В холодильнике на кухне нахожу пачку молока и банку пива. В буфете стоят две банки растворимого кофе, обе почти пустые.
Квартира безликая и неприветливая, как любой гостиничный номер. Почему-то я надеялась найти здесь что-нибудь. Думала, что Гарри часто бывал тут, но, видимо, он чаще ездил к Кэролайн Палмер. Я иногда звонила сюда, но если даже Гарри и был здесь, не поднимал трубку.
Мне всегда было очень трудно решиться позвонить на эту квартиру. Часто вечерами я сидела в Пеннигейте, убеждая себя в том, что все еще можно исправить, что нам с Гарри надо всего лишь по душам поговорить друг с другом. Но временами тишина и одиночество одолевали меня. Тогда, презирая себя, я тянулась к телефону.
Здесь ничего нет. По крайней мере, никаких доказательств присутствия Кэролайн Палмер. Я даже не знаю, что именно хочу найти. Наверное, какой-нибудь счет.
Я в последний раз осматриваю квартиру: ищу на кухонных шкафах, за посудомоечной машиной… Вспомнив, как моя бабушка в начале войны прятала драгоценности в духовке, заглядываю в микроволновую печь и в газовую плиту.
Выходя, я аккуратно закрываю дверь, и она лишь тихо щелкает. После визита в Шордитч мне становится легче и спокойнее на душе.
Офис Гиллеспи находится минутах в двадцати ходьбы, в Сити. Даже если поверить в то, что экономический кризис тяжело ударил по финансовому капиталу страны, в Сити ничего не изменилось. Все те же великолепные, сверкающие здания банков и такие же энергичные, целеустремленные и элегантные молодые люди, снующие тут и там.
Я прибываю на пятнадцать минут раньше назначенного времени. Меня просят подождать. Ровно в одиннадцать секретарша с ухоженными волосами и уверенной походкой приглашает меня в зал для заседаний. Это обширная комната без окон. С потолка льет яркий свет. От обоев странного рисунка слегка рябит в глазах. За длинным столом – дюжина стульев. Перед каждым – блокнот для записей и стакан с остроотточенными карандашами. Немного подумав, я сажусь на стул, расположенный посредине стола, лицом к двери. В ту же секунду входит Гиллеспи.
– Добрый день, миссис Ричмонд, – приветствует он меня и протягивает руку.
Потянувшись к ней, я роняю свою сумочку на пол. Проклиная себя за неловкость, нагибаюсь, чтобы поднять ее. Появляется секретарша с кофе, хотя я его и не просила.
Гиллеспи садится по другую сторону стола напротив меня и кладет перед собой тонкую папку.
– Извините, что не смог присутствовать на службе, – говорит он. – Совершенно неотложные дела.
Гиллеспи смотрит на меня в упор. Ему лет тридцать пять. Он элегантно одет. У него мелкие черты лица, удлиненная голова, гладко зачесанные назад светлые волосы и очень белая кожа. Глаза у него бесцветные и маловыразительные.
– Я надеюсь, вы получили мое письмо с соболезнованиями?
Я не помню, но на всякий случай киваю.
– Итак, чем могу служить? – спрашивает Гиллеспи. Он сидит выпрямившись, руки покоятся на столе. – К сожалению, мы еще не успели подготовить предложения по вашим финансам. Нам нужно закончить ряд переговоров. Думаю, я смогу показать вам кое-что на будущей неделе.
Его уверенность сбивает меня с толку.
– Значит, что-то может получиться?
– Думаю, да.
– Из беседы с Леонардом у меня сложилось впечатление, что ситуация непростая.
Гиллеспи слегка поднимает брови.
– У мистера Ричмонда были большие долги, но в долгосрочной перспективе вы будете располагать значительными активами. Деньги по его страховке и так далее.
– А в краткосрочной перспективе? – с усилием спрашиваю я.
– Здесь вопрос упирается в условия кредита.
– Вы имеете в виду, что мне придется занимать деньги?
Гиллеспи слегка опускает тяжелые веки и едва кивает.
– Хотя я слышал от Джека Кроули, что он готов помочь вам? – Видя признаки колебаний на моем лице, он добавляет: – Это существенно помогло бы вам.
Я молчу.
– Дело в том, что дом уже заложен и под него сейчас много не получишь, – заключает Гиллеспи.
– Понимаю, – отзываюсь я, думая тем временем о Джеке.
Гиллеспи бросает быстрый взгляд на свои часы.
– И все же, чем я могу сейчас быть вам полезен?
– Извините, у меня буквально несколько вопросов…
Я записала их на листке, пока ехала в поезде. Старалась ничего не забыть, ведь это со мной часто случается, особенно в напряженных ситуациях. Доставая листок из глубины сумочки, я спрашиваю об «Эйнсвике». Как там дела?
Ровным, довольно низким голосом Гиллеспи отвечает:
– Я думаю, вы понимаете. Дела у «Эйнсвика» неважные. К зданию в Шордитче интереса у клиентов почти нет. Был один вариант, но он оказался несостоятельным. – Увидев вопрос в моих глазах, Гиллеспи добавляет: – Кое-кто думал сыграть на экономическом спаде и приобрести Шордитч за бесценок.
Я медленно обдумываю его слова.
– Значит, людям известно о трудностях, испытываемых «Эйнсвиком»?
– Трудно сегодня всем. Поэтому наглых предложений сейчас много. Выбора два: либо согласиться на серьезные финансовые потери, либо ждать, пока улучшится экономическая конъюнктура. Проблема с «Эйнсвиком» в том, что ждать фирма не может.
– Но я хочу понять ситуацию. Тот вариант, о котором вы упомянули. Что бы произошло, если бы в «Эйнсвике» согласились на него?
Гиллеспи смотрит на свои руки.
– Полученных средств не хватило бы на выплату долгов фирмы. Необходимо было бы искать еще какие-то активы или пускать «Эйнсвик» с молотка. Еще кофе?
Я пока почти не притронулась к первой чашке.
– Спасибо, не надо… Извините, но ведь ожидание не дает гарантии того, что дела у «Эйнсвика» поправятся. Здание в Шордитче так и может остаться непроданным. – Я говорю медленнее, стараясь придать своим словам хоть какую-то убедительность. – Не лучше ли сейчас максимально сбросить цену и все-таки продать эту недвижимость?
По лицу Гиллеспи проскальзывает тень сардонической усмешки.
– Так просто это не выйдет. Существует понятие среднерыночной цены.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66
Сейчас я выхожу из такси на залитую солнцем улицу. И в руках у меня уже ключи Гарри. Со времени капитального ремонта прошло уже три года, но пятиэтажное здание выглядит нарядно: затемненные зеркальные окна и свежая штукатурка, но тротуар возле несколько помпезного входа неровный, со странными черными прожилками, которые можно встретить отнюдь не на самых фешенебельных улицах Лондона. Соседние дома, заброшенные в связи с экономическим спадом, выглядят сиротливыми и запушенными.
На дверях висит объявление: «Продается помещение под офисы. Везде кондиционеры. Общая площадь пятьдесят тысяч квадратных футов. Десять фунтов за один квадратный фут.» Предыдущая цена «двенадцать фунтов» перечеркнута красным маркером. На плакате, приклеенном с внутренней стороны стеклянных дверей, изображена грозная овчарка и указано наименование охранной фирмы.
Когда Гарри купил это здание, он переименовал его в «Ричмонд Хаус» и приказал выгравировать над входом новое название. Состоялась церемония открытия. Именно там я впервые поняла, какому риску подвергает себя Гарри, взявшись за этот проект. Один из присутствовавших, вероятно, будущий арендатор, не зная, что я жена Гарри, заметил, что здание слишком удалено от делового центра.
На двери черного хода два замка. Я сразу подбираю нужный ключ. Внутри душно и стоит неприятный запах каких-то химикатов. Охранников, похоже, нет. Я поднимаюсь по лестнице на четвертый этаж. Самая шикарная квартира, описанная в рекламном проспекте как «рабочие апартаменты», великолепно отделана и специально обставлена так, чтобы привлечь клиентов. В течение нескольких месяцев помещение не могли сдать. А Гарри, потеряв место в парламенте и утратив право на аренду отдельной квартиры неподалеку от палаты общин, переселился сюда.
Входная дверь из красного дерева отполирована до блеска. Разглядывая свое размытое отражение, я вспоминаю, как стояла здесь несколько месяцев назад, промокшая и замерзшая, как жаждала войти, снять туфли и посмотреть телевизионные новости, а затем отправиться на следующий поезд.
Сегодня я вхожу в застеленный ковром холл, без стука закрываю за собой дверь и прислушиваюсь к тишине.
Тогда я тоже закрыла дверь бесшумно, хотя и не ожидала что-то услышать. Я нагнулась, чтобы сбросить туфли, и тут мое внимание привлек какой-то странный звук. Внутри зашевелилось тревожное предчувствие. Постепенно мозг начал анализировать поступающую информацию. Прежде всего, сам звук. Какое-то шуршание – похожее на шуршание ткани. Затем направление – звук доносился из-за слегка приоткрытой двери спальни. Первым моим побуждением было тут же уйти. Слишком неловкая ситуация. Видимо, квартиру использует кто-то посторонний. Тогда во мне еще оставалась доля наивности.
Но я не ушла и даже не двинулась с места. Я вся превратилась в слух. Снова шуршание. Потом скрип. Один, другой… Постепенно они приобрели некий ритм. Я поняла, что это за скрипы. Их узнал бы всякий.
В груди у меня резко закололо. Я старалась не думать о Гарри, но не могла отделаться от пришедшей в голову мысли. Тяжелое предчувствие уже переполняло меня. Почти машинально я двинулась через холл.
Дверь была приоткрыта лишь на несколько сантиметров и мне пришлось тихонько толкнуть ее, чтобы увидеть кровать. Странно, но в эту минуту я почему-то осознала, что никогда не видела любовную сцену в этом ракурсе. И вообще я видела в кино не много любовных сцен.
Покрывало с кровати было сброшено. Ноги женщины крепко обвивали бедра Гарри и двигались в унисон с движениями его тела. Ягодицы у Гарри показались мне неожиданно широкими, белыми и бесформенными. Они ритмически напрягались. Я попыталась убедить себя, что это тело, в конце концов, может принадлежать кому-то другому (в безвыходных ситуациях нас посещают сумасшедшие мысли), но когда Гарри приподнял голову, чтобы посмотреть женщине в лицо, подобную мысль пришлось сразу оставить. Я безошибочно узнала его волосы, затылок, форму ушей.
Несколько секунд я стояла, словно пораженная молнией. Дыхание у меня перехватило. Лицо залила краска такого стыда, какого, кажется, не испытывала с детства. Парадоксально, но ревности я тогда не чувствовала.
К жизни меня вернули глухие стоны Гарри и высокие крики женщины. Их движения стали резкими. Мне захотелось испариться. Когда я тихонько отступала по холлу к входной двери, меня догнал почти животный хрип. Я не поняла, чей. Затем глубокий удовлетворенный смех. Он принадлежал этой женщине.
Я замерла. Ноги сковала судорога. В голове роились гневные мысли. Сколько же другого таит Гарри от меня? Какие еще темные страсти обуревают его душу?
Или это защитная реакция? Чтобы почувствовать, что жизнь еще повинуется ему?
Именно эта мысль, за которую я уцепилась, как утопающий за соломинку, позволила мне сдвинуться с места. Судорожными движениями я открыла дверь и без памяти бросилась на улицу…
Теперь здесь тихо, лишь из-за окна доносится городской шум. На столе, стилизованном под времена Регентства, лежит толстый слой пыли. Я открываю дверь в спальню. Все, что я чувствовала в тот день, постепенно ушло из памяти. Сейчас я ощущаю лишь безразличие. В шкафу на вешалках ничего нет. В ящике прикроватной тумбочки использованная бумажная салфетка, пара монет и чек из бакалейного магазина. Наполовину пустая коробка салфеток валяется под кроватью. Я осматриваю ванную, где нахожу несколько одноразовых бритв и тюбик шампуня без колпачка, и иду в гостиную. Здесь стоят лишь два шкафа и оба пусты. На стенах висят подобранные по цвету гравюры. Я заглядываю за каждую, но тайника не обнаруживаю. В холодильнике на кухне нахожу пачку молока и банку пива. В буфете стоят две банки растворимого кофе, обе почти пустые.
Квартира безликая и неприветливая, как любой гостиничный номер. Почему-то я надеялась найти здесь что-нибудь. Думала, что Гарри часто бывал тут, но, видимо, он чаще ездил к Кэролайн Палмер. Я иногда звонила сюда, но если даже Гарри и был здесь, не поднимал трубку.
Мне всегда было очень трудно решиться позвонить на эту квартиру. Часто вечерами я сидела в Пеннигейте, убеждая себя в том, что все еще можно исправить, что нам с Гарри надо всего лишь по душам поговорить друг с другом. Но временами тишина и одиночество одолевали меня. Тогда, презирая себя, я тянулась к телефону.
Здесь ничего нет. По крайней мере, никаких доказательств присутствия Кэролайн Палмер. Я даже не знаю, что именно хочу найти. Наверное, какой-нибудь счет.
Я в последний раз осматриваю квартиру: ищу на кухонных шкафах, за посудомоечной машиной… Вспомнив, как моя бабушка в начале войны прятала драгоценности в духовке, заглядываю в микроволновую печь и в газовую плиту.
Выходя, я аккуратно закрываю дверь, и она лишь тихо щелкает. После визита в Шордитч мне становится легче и спокойнее на душе.
Офис Гиллеспи находится минутах в двадцати ходьбы, в Сити. Даже если поверить в то, что экономический кризис тяжело ударил по финансовому капиталу страны, в Сити ничего не изменилось. Все те же великолепные, сверкающие здания банков и такие же энергичные, целеустремленные и элегантные молодые люди, снующие тут и там.
Я прибываю на пятнадцать минут раньше назначенного времени. Меня просят подождать. Ровно в одиннадцать секретарша с ухоженными волосами и уверенной походкой приглашает меня в зал для заседаний. Это обширная комната без окон. С потолка льет яркий свет. От обоев странного рисунка слегка рябит в глазах. За длинным столом – дюжина стульев. Перед каждым – блокнот для записей и стакан с остроотточенными карандашами. Немного подумав, я сажусь на стул, расположенный посредине стола, лицом к двери. В ту же секунду входит Гиллеспи.
– Добрый день, миссис Ричмонд, – приветствует он меня и протягивает руку.
Потянувшись к ней, я роняю свою сумочку на пол. Проклиная себя за неловкость, нагибаюсь, чтобы поднять ее. Появляется секретарша с кофе, хотя я его и не просила.
Гиллеспи садится по другую сторону стола напротив меня и кладет перед собой тонкую папку.
– Извините, что не смог присутствовать на службе, – говорит он. – Совершенно неотложные дела.
Гиллеспи смотрит на меня в упор. Ему лет тридцать пять. Он элегантно одет. У него мелкие черты лица, удлиненная голова, гладко зачесанные назад светлые волосы и очень белая кожа. Глаза у него бесцветные и маловыразительные.
– Я надеюсь, вы получили мое письмо с соболезнованиями?
Я не помню, но на всякий случай киваю.
– Итак, чем могу служить? – спрашивает Гиллеспи. Он сидит выпрямившись, руки покоятся на столе. – К сожалению, мы еще не успели подготовить предложения по вашим финансам. Нам нужно закончить ряд переговоров. Думаю, я смогу показать вам кое-что на будущей неделе.
Его уверенность сбивает меня с толку.
– Значит, что-то может получиться?
– Думаю, да.
– Из беседы с Леонардом у меня сложилось впечатление, что ситуация непростая.
Гиллеспи слегка поднимает брови.
– У мистера Ричмонда были большие долги, но в долгосрочной перспективе вы будете располагать значительными активами. Деньги по его страховке и так далее.
– А в краткосрочной перспективе? – с усилием спрашиваю я.
– Здесь вопрос упирается в условия кредита.
– Вы имеете в виду, что мне придется занимать деньги?
Гиллеспи слегка опускает тяжелые веки и едва кивает.
– Хотя я слышал от Джека Кроули, что он готов помочь вам? – Видя признаки колебаний на моем лице, он добавляет: – Это существенно помогло бы вам.
Я молчу.
– Дело в том, что дом уже заложен и под него сейчас много не получишь, – заключает Гиллеспи.
– Понимаю, – отзываюсь я, думая тем временем о Джеке.
Гиллеспи бросает быстрый взгляд на свои часы.
– И все же, чем я могу сейчас быть вам полезен?
– Извините, у меня буквально несколько вопросов…
Я записала их на листке, пока ехала в поезде. Старалась ничего не забыть, ведь это со мной часто случается, особенно в напряженных ситуациях. Доставая листок из глубины сумочки, я спрашиваю об «Эйнсвике». Как там дела?
Ровным, довольно низким голосом Гиллеспи отвечает:
– Я думаю, вы понимаете. Дела у «Эйнсвика» неважные. К зданию в Шордитче интереса у клиентов почти нет. Был один вариант, но он оказался несостоятельным. – Увидев вопрос в моих глазах, Гиллеспи добавляет: – Кое-кто думал сыграть на экономическом спаде и приобрести Шордитч за бесценок.
Я медленно обдумываю его слова.
– Значит, людям известно о трудностях, испытываемых «Эйнсвиком»?
– Трудно сегодня всем. Поэтому наглых предложений сейчас много. Выбора два: либо согласиться на серьезные финансовые потери, либо ждать, пока улучшится экономическая конъюнктура. Проблема с «Эйнсвиком» в том, что ждать фирма не может.
– Но я хочу понять ситуацию. Тот вариант, о котором вы упомянули. Что бы произошло, если бы в «Эйнсвике» согласились на него?
Гиллеспи смотрит на свои руки.
– Полученных средств не хватило бы на выплату долгов фирмы. Необходимо было бы искать еще какие-то активы или пускать «Эйнсвик» с молотка. Еще кофе?
Я пока почти не притронулась к первой чашке.
– Спасибо, не надо… Извините, но ведь ожидание не дает гарантии того, что дела у «Эйнсвика» поправятся. Здание в Шордитче так и может остаться непроданным. – Я говорю медленнее, стараясь придать своим словам хоть какую-то убедительность. – Не лучше ли сейчас максимально сбросить цену и все-таки продать эту недвижимость?
По лицу Гиллеспи проскальзывает тень сардонической усмешки.
– Так просто это не выйдет. Существует понятие среднерыночной цены.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66