Тридцать? Сорок? Ведь, скорее всего, они говорят это из вежливости. А если даже и искренне, то разве они нужны мне? Сейчас мне нужны только Джош и Кэти. Я хочу, чтобы нас оставили в покое, дали нам возможность остаться наедине с нашей ситуацией. Я устала от бесконечных воспоминаний, от длинных разговоров о безоблачном прошлом.
Но тут я ловлю себя на мысли, что во взгляде и словах Морланда есть что-то выходящее за рамки обычной любезности. У меня почему-то создается впечатление, что избежать его предложения мне не удастся.
– Гарри так мечтал об этом! – несколько нарочито воскликнула Энн. – О воздушно-десантных войсках. Это под влиянием отца. Вы воевали вместе?
– Не совсем, – ответил Морланд своим спокойным глуховатым голосом. – Видите ли, я состоял в морской пехоте.
– Ах вот как! – тянет Энн, явно обдумывая эту новость. – Но ведь вы с Гарри… Я помню, он упоминал ваше имя. Я точно помню. Может, вы… – она кокетливо улыбается, стремясь вытащить из Морланда дополнительную информацию.
Солнце слепит глаза. Меня окутывает жаркая волна. Видимо, со стороны заметно, что мне не очень хорошо, поскольку Морланд осторожно берет меня под руку и спрашивает все ли в порядке. Он открывает дверцу машины и, не обращая внимания на щебетание Энн, помогает мне забраться внутрь.
Я бессильно откидываюсь на сидении и на секунду закрываю глаза. Энн громко отдает распоряжения по поводу того, кому в какой машине ехать. Когда я открываю глаза вновь, Морланд все еще стоит, согнувшись в проеме открытой дверцы.
– С вами все в порядке? – тихо спрашивает он.
– Я очень устала, – отвечаю я. Зачем я говорю ему это?
– Будьте осторожны, хорошо? – серьезно произносит Морланд.
Осторожна? Что это значит? Я слегка киваю.
Морланд в течение нескольких секунд смотрит на меня. Нет, даже не смотрит, а изучает, как бы перепроверяя какую-то свою мысль.
– Я позвоню вам завтра, – твердо говорит он. – Кстати, ваш сын любит рыбалку? Я собираюсь тут на днях порыбачить. Может, он составит мне компанию?
Компанию? Не думаю. Джош на рыбалке слишком суетлив.
Как будто прочитав мои мысли, Морланд мягко произносит:
– Я, конечно, не настаиваю. Но если у него будет настроение, то всегда к вашим услугам.
Он улыбается своей застенчивой улыбкой и закрывает дверцу автомашины. Затем подходит к Леонарду Брейтуэйту, нашему юрисконсульту. У меня создается впечатление, что они знакомы. Леонард широко улыбается Морланду, они обмениваются крепким рукопожатием.
– Этот Ричард Морланд, – громко начинает Энн, устраиваясь на переднем сидении. – Я ведь хорошо помню, что Гарри называл его имя. Он не двоюродный брат Фенимора? По-моему, Гарри упоминал о нем как о кузене Фенимора.
– Тогда Гарри имел в виду совсем другого парня. И фамилия у того была Морингем, а не Морланд, – спокойно замечает Чарльз.
– Ах вот как! – несколько обиженно восклицает Энн. – Надо же так все перепутать!
Я вновь закрываю глаза и думаю о своих детях. Прежде всего о Кэти. Она родилась в такое трудное для меня время. Наверное, опасения и переживания тех дней сильно отразились на ней. Еще ребенком она с таким трудом справлялась с мало-мальски сложной ситуацией, что для ее разрешения мне приходилось напрягать все свои силы.
Наше с Кэти будущее представляется мне очень расплывчатым. Иногда я вижу его как ровную и гладкую дорогу. Но чаще, особенно по ночам, оно предстает передо мной в виде мрачного и угрюмого пространства со множеством непреодолимых препятствий. В такие моменты меня пронзает страх, я просыпаюсь и долго лежу без сна в темноте.
Мы пережили с Кэти очень много. И я постоянно напоминаю себе, что сейчас нам остается только одно – держаться.
ГЛАВА 2
– Высади меня у ворот! – неожиданно произносит Кэти резким напряженным голосом.
Я смотрю на дочь с удивлением: ведь еще минуту назад у нее было нормальное настроение.
– Но твои вещи? – мягко реагирую я. – Каким образом ты донесешь их до общежития? Ведь это далеко от ворот. А кроме того, я хотела поговорить с миссис Андерсон.
Кэти молчит и смотрит прямо перед собой. Рот сжат в упрямую линию, она намеренно не хочет встречаться со мной взглядом. Мне непонятна причина ее столь неожиданного решения. Почему она боится, что меня увидят ее подруги? Может, опасается проявлений сочувствия с их стороны и не хочет, чтобы я присутствовала при этом?
Я понимаю состояние дочери, но не могу не думать и о практических сторонах жизни: тяжелый чемодан Кэти я отправила в интернат вчера, а у нас в машине остаются еще две увесистые сумки с ее вещами и большая магнитола. Как она донесет все это?
И все же я решаю не спорить с дочерью. Ведь скоро нам предстоит расстаться, а это само по себе будет так тяжело после всего, что мы пережили за последние недели.
Вот и ворота. Не знаю почему, но все-таки этот интернат мне не нравится. Нет-нет, в принципе и само заведение, и место, где оно расположено, вполне достойные. Белые оштукатуренные жилые корпуса живописно разбросаны среди аккуратных лужаек и небольших островков леса. Судя по рекламным проспектам, в интернате имеется необычно большое количество спортивных залов, площадок и теннисных кортов; есть даже свой пятидесятиметровый плавательный бассейн. И все говорят, что уровень обучения здесь также весьма высок. Преподаватели Кэти уверяют, что с ее результатами она через три года легко поступит в очень приличный университет. Но душа у меня к интернату не лежит. Здесь родители на месяцы поручают своих детей незнакомым людям, и, в отличие от меня, делают это, по-видимому, с легким сердцем. Да, вам говорят здесь, что расставание с семьей не нанесет ребенку никакого вреда, что он будет окружен почти семейным вниманием и заботой. Я не верю в это. По-моему, система интернатов – это своеобразное английское сумасшествие, такой же атавизм диккенсовских времен, как и детский труд.
Я всегда говорила Гарри, что не отдам своих детей в интернат. И говорила об этом твердо. Сначала Гарри серьезно сопротивлялся и, прежде всего, в отношении Джоша. Он готов был отправить сына в интернат в том же возрасте, когда отправили и его самого, то есть в семь лет. Гарри считал, что интернатское воспитание пошло ему на пользу. Я допускаю это, особенно если учесть, что у него с детства были весьма сложные отношения с матерью. В стремлении Гарри отправить Джоша в интернат был и еще один момент (хотя мой муж никогда не говорил об этом открыто). Он считал, будто воспитание в мужском коллективе обеспечит нормальное созревание Джоша, чего трудно добиться в условиях, когда над сыном трясется его слишком любящая мать. Я упорно стояла на своем, и в конце концов Гарри сдался: Джоша отдали в обычную дневную школу.
Что касается Кэти, то в отношении нее все было по-другому. Гарри никогда не ставил вопрос об интернате. Когда мы поженились, Кэти исполнилось пять лет. Уже в то время у нее был трудный характер, но надо отдать Гарри должное: он сумел преодолеть естественные эмоции и относился к девочке с удивительным терпением и пониманием, чем восхищал меня. Он с самого начала понял хрупкость натуры своей дочери и ее потребность в защите.
Но все это было задолго до того, как Кэти приняла самостоятельное решение.
Я останавливаю машину в воротах.
– Я могу высадить тебя здесь и помочь донести вещи до входа в общежитие…
– Нет! – резко восклицает Кэти. – Не надо! – Она всегда легко раздражается, и хотя ненавидит этот свой недостаток, ничего не может с собой поделать.
– Хорошо, – спокойно говорю я, – тогда ты бери свои вещи и иди в общежитие. Я подожду здесь, пока ты не войдешь в здание, а потом пройду к миссис Андерсон.
– Нет! – Она почти дрожит он напряжения.
Я делаю небольшую паузу и тихо прошу:
– Может, поговорим?
Кэти отворачивается и смотрит в окно. Моя фраза чуть-чуть успокаивает ее, на что я и рассчитывала. Когда мы были в Калифорнии, я обратилась к психотерапевту с невыразительным именем Боб Блок, который оказался блестящим специалистом. Спустя некоторое время уговорила и Кэти придти к нему. Поначалу ей показалась дикой мысль изливать душу перед посторонним человеком, но потом она оттаяла, и судя по всему, сеансы Боба оказали на нее такое же благотворное влияние, как и на меня. Так вот, любимая фраза у Блока была: «Может, поговорим?»
Я чувствую, что буря позади, напряжение покидает Кэти. Она покачивает головой и смотрит на меня.
– Извини, мам.
Я беру ее за руку, некоторое время мы обе молчим. Наконец я говорю:
– У нас был длинный день…
И это правда. Обед начался и закончился с большим опозданием, поэтому, выезжая из Лондона, мы попали в обычный для пятницы затор, а еще через двадцать минут оказались в пробке, образовавшейся от тяжелой аварии на развязке возле Ипсуича. В итоге на дорогу, которая обычно занимает два с четвертью часа, мы потратили больше трех. К тому же было ужасно жарко, а Джош все время жаловался на головную боль.
Но Кэти не готова простить себя за то, что на несколько секунд потеряла контроль над собой. Она резко встряхивает головой.
– Джошу пришлось туго, – пытаюсь я помочь ей, – а Энн была на последнем издыхании.
– Энн была пьяна, – недовольно фыркает Кэти.
– Разве? – деланно изумляюсь я.
– Она выпила почти столько же, сколько и бабушка. – Кэти у нас пуританка. Она всегда обращает внимание на такого рода вещи и не переносит, если кто-то в семье выпивает лишнее. – К тому же она еще и переела. Это же надо, слопать три порции второго!
– Неужели? – воскликнула я. – Она в самом деле столько съела? Но, ты знаешь, ее можно понять: она так не любит, когда пропадает еда. – Судя по виду Кэти, она все еще напряжена, но мое последнее замечание заставляет ее слегка улыбнуться. Мы замолкаем, думая каждый о своем. Здесь, за городом, гораздо прохладнее, чем в Лондоне. Легкий ветерок шумит в кронах дубов… – Ну так что? – осторожно говорю я.
– Подвези меня к общежитию, мама. Пожалуйста. И извини.
Я быстро целую Кэти. Это максимум, на который она согласилась. Никаких объятий, никаких сцен прощания. Мы договорились об этом еще два дня назад. Но меня не оставляет страх перед предстоящим расставанием, и он усиливается по мере того, как мы приближаемся к общежитию, где живет Кэти.
Дочь легко выпархивает из машины и спешит к багажнику. Сумка тяжело плюхается на землю. Кэти подходит к моей дверце и прощается через стекло секундным взмахом руки. Потом она быстро отворачивается от меня и взваливает на плечи свою поклажу.
Я провожаю Кэти взглядом. Она неровным шагом продвигается к входу в здание общежития, пошатываясь под тяжестью сумок. В дверях оборачивается и посылает мне почти что веселую улыбку. Я тоже отвечаю ей улыбкой и беззвучно шепчу сквозь ветровое стекло: «Скоро увидимся.»
Ее улыбка является для меня хорошим знаком. Это символ ее готовности продолжать жить, бороться за успехи в школе. Кстати, именно Боб Блок посоветовал нам тщательно планировать нашу жизнь, выделять отдельные ее сегменты для работы, для развлечений, для переживаний. И Кэти приняла эти наставления. Судя по всему, она сделала для себя вывод о том, что школа предназначена для работы и для того, чтобы быть вежливой и приветливой с окружающими. А переживания и страхи она должна оставить для меня и Пеннигейта.
Как бы мне хотелось, чтобы Кэти была спокойной и беззаботной! Но это ей всегда давалось с трудом, что уж говорить о нынешних днях, когда жизнь нанесла ей такой страшный удар!
Миссис Андерсон, старшая воспитательница общежития, весьма по-деловому высказывает мне соболезнования, и я благодарна ей за то, что она проявляет свою обычную собранность и организованность. Мы обсуждаем с ней школьные дела Кэти, ведь девочке нужно догонять подруг, она пропустила немало занятий. Мы также говорим с миссис Андерсон о поездках моей дочери домой по субботам и воскресеньям.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66