Молодой полицейский переминается с ноги на ногу. Я перевожу глаза на него и вновь натыкаюсь на каменный изучающий взгляд, знакомый по бесчисленному множеству плохих детективных фильмов.
– Но если вы не хотите… – Уголки губ у Доусона складываются в подобие улыбки.
– Я думаю…
Доусон в ожидании наклоняет голову.
– Думаю, я приглашу своего адвоката. Если вы не против.
– Конечно нет, миссис Ричмонд. Это ваше право.
Комната похожа на коробку. Высоко под потолком узкое окно. Стены выкрашены в кремовый цвет. Пахнет пылью и офисным дезодорантом. Вся мебель состоит из прямоугольного стола, прижатого одной стороной к стене, и пяти стульев. На столе прямо передо мной старая металлическая пепельница с наименованием популярного сорта пива. Окурков в ней нет, но на дне видны застарелые пятна от пыли. Рядом – круглая подставка, на которой укреплен микрофон. Магнитофон стоит ближе к стене. Гладкая поверхность стола перечеркнута глубокой царапиной, как будто кто-то провел по нему чем-то острым.
Женщина в полицейской форме принесла мне чай в пластиковом стаканчике. Леонарду, сидящему рядом со мной – стакан с водой, к которой, однако, он не притронулся. Молодой полицейский расположился напротив Леонарда и внимательно разглядывает его поверх своего стакана. Доусон сидит передо мной за микрофоном. Он размешивает сахар в своем кофе.
– Не самая уютная обстановка, – произносит Доусон извиняющимся тоном. – Но магнитофон освобождает нас от необходимости отвлекаться на то, чтобы положить ваши слова на бумагу. Эта штука экономит уйму времени.
Я киваю в знак понимания, хотя и нахожу обстановку действительно неуютной.
Льющийся с потолка неоновый свет обесцвечивает лицо Доусона, подчеркивая излом переносицы и мешки под глазами. Так что, когда инспектор бросает мне мимолетную улыбку, теплоты я в ней не нахожу.
– Итак, включаю запись, – говорит Доусон. Он щелкает кнопками магнитофона и монотонно сообщает дату, время, свое имя и имя молодого полицейского, а также то, что я приглашена для дачи показаний и делаю это в присутствии своего адвоката, Леонарда Брейтуэйта. – Эти формальности необходимы, – как-то неожиданно интимно произносит он, – иначе мы не сможем перенести записи на бумагу и составить по ней официальный документ. – Он отхлебывает кофе. – Итак… Я задам вам вопросы по одной или двум темам, которые мы уже обсуждали. Так что поймите меня правильно. – Снова бесцветная улыбка. – Может, начнем с описания состояния мистера Ричмонда в те несколько недель, которые предшествовали двадцать шестому марта? Прошу вас.
Я повторяю то, что уже рассказывала Доусону – о проблемах, возникших у Гарри, о давившем на него стрессе, о долгах, которые он скрывал и которые я обнаружила лишь сейчас. Прислушиваясь к своим словам, чувствую, что несколько сгущаю краски, изображая Гарри более близким к отчаянию, чем это было на самом деле. Мне это не нравится, однако продолжаю в том же духе.
Доусон задает наводящие вопросы. Делает он это спокойно и почти дружелюбно, однако в каждом его слове я ощущаю острый интерес.
– В день своего исчезновения мистер Ричмонд не выглядел особенно подавленным?
– Не более, чем обычно.
– Вы не заметили в поведении мужа признаков, которые указывали бы на его решение покончить с собой?
– Нет.
– И он никогда не упоминал об этом?
– Никогда. Вообще мне это никогда не приходило в голову. Может, если бы я была внимательнее…
– Давайте пройдемся по событиям этого последнего дня, двадцать шестого марта. – Низкий голос Доусона не позволяет мне отклониться от вопроса. – Как он начался?
Несколько секунд я размышляю.
– Мы встали около восьми. Может, чуть раньше восьми. Позавтракали. Я отправилась в магазин за продуктами…
– Во сколько именно?
– Около девяти. Я вернулась… не знаю. Где-то в четверть одиннадцатого. Гарри загружал в машину снаряжение. Я разобрала продукты, разложила по коробкам и отнесла в машину. Потом мы поехали к нашей пристани.
– В котором часу?
Это его внимание ко времени! Я заставляю себя подумать.
– Примерно… это было около половины двенадцатого.
– Значит, снаряжения было много? – несколько удивленно спрашивает Доусон.
– Не так чтобы очень. Ну, одежда, обувь, карты, продукты.
– Но погрузка всего этого закончилась в половине двенадцатого?
– Да. Гарри постоянно отвлекался.
– На что именно?
– Телефонные звонки и тому подобное.
– Понятно. – Доусон допивает свой кофе. – Деловые разговоры?
– Думаю, да. Я просто слышала, что он разговаривал по телефону.
Доусон наклоняет голову в сторону.
– В тот день вы не видели в машине ружья?
– Нет, – медленно отвечаю я.
– Может, вы заметили что-то похожее на ружье? Какой-нибудь предмет размером с ружье?
Я пожимаю плечами.
– Гарри погрузил тогда в машину целую кучу специальной одежды. Ну, знаете, прорезиненные плащи, куртки, сапоги. В принципе, ружье вполне могло уместиться в этой куче.
Доусон смотрит куда-то вдаль. Такое впечатление, что он обдумывает эту вероятность в первый раз. Затем он вновь переводит взгляд на меня.
– Разрешение было выписано на два ружья. Оба должны были находиться в металлическом шкафу в доме. Когда вы впервые обнаружили пропажу одного из них?
Я судорожно прокручиваю ответ в голове. – Наверное, недели три назад. В общем, когда приезжали из полиции с проверкой.
– С тех пор, как ваш муж исчез, то есть с двадцать шестого марта, никто не заглядывал в шкаф?
– Нет. Гарри был вообще единственным, кто его открывал.
Доусон замолкает и задумчиво вертит в руках свой стакан. Я ловлю взгляд Леонарда, стараясь понять, что он думает об этой беседе. Но его глаза ничего не выражают. Он только чуть приподнимает брови, как бы показывая, что осталось недолго.
Доусон вновь обращается ко мне:
– Оставлял ли когда-нибудь мистер Ричмонд ружье на яхте?
– Не знаю. Я его никогда об этом не спрашивала.
– А он сам не говорил об этом?
– Нет. – Здесь, видимо, работает система кондиционирования, мне становится холодно.
– Итак, вы загрузили машину… Можете вспомнить, что было потом? – Тон Доусона снова теплеет, как будто он напомнил себе о той ситуации, в которой я оказалась и о необходимости сочувственного отношения ко мне.
– Мы поехали к пристани. Я ждала в машине, а Гарри отправился к месту стоянки «Минервы», чтобы привести ее к нашей пристани…
– Простите, – перебивает меня Доусон с несколько преувеличенной вежливостью, – сколько времени это заняло?
– Думаю, полчаса. Нет, немного больше, минут сорок. Затем мы перегрузили вещи на яхту.
– В этот момент вы ружья не видели?
– Нет.
А если бы оно было там, вы заметили бы его?
– Ну… я действительно не знаю… Гарри сам грузил наиболее тяжелую поклажу, ружье могло быть в ней, я не смотрела. Погода была ужасная, лил проливной дождь. Мы старались закончить погрузку как можно быстрее.
– Конечно, – Доусон кивает, – продолжайте.
– Когда мы загрузили яхту, я пошла в машину и ждала там. Гарри в это время раскладывал вещи на борту. Потом я помогла ему отшвартоваться, отвязала веревки. – Предупреждая очередной вопрос инспектора, добавляю: – Это было около четверти второго.
– И куда он направился?
Мы уже дважды говорили об этом, но поскольку сейчас выстраивается официальная версия, я понимаю, что должна четко и уверенно ответить и на этот вопрос. Я объясняю, что «Минерва» не могла оставаться у пристани в связи с отливом, что Гарри должен был отогнать ее к причальной бочке на середину реки и ждать там прилива. Что он собирался отплыть вниз по реке около пяти и добраться до устья к шести, чтобы затем совершить ночной переход вдоль южного побережья.
– Значит, в тот момент, когда ваш муж отошел на яхте от пристани, вы видели его в последний раз? Так, миссис Ричмонд?
Этот вопрос заставляет меня внутренне вздрогнуть. Мне кажется, за ним что-то кроется. В словах Доусона слышится какой-то подтекст. Но я тут же заставляю себя отказаться от этих мыслей и увидеть в действиях инспектора обычную методическую работу. Я отвечаю, что, действительно, видела тогда Гарри в последний раз.
– Вы видели, как он остановился у причальной бочки?
Я отрицательно повожу головой:
– Шел сильный дождь, видимость была очень плохая. – Я пододвигаю к себе стаканчик с чаем.
– Значит, вы не заметили, чтобы яхта причалила к бочке?
Вопрос очень похож на предыдущий.
– Нет.
Доусон поднимает руку и потирает свою щеку.
– И что вы делали после того, как ваш муж отошел на яхте от пристани?
– Я отправилась домой.
– А дома что вы делали? – выждав несколько секунд спрашивает инспектор.
Об этом мы с ним еще не говорили.
– Приготовила сыну ужин, покормила его, позанималась с ним уроками. Сделала кое-что по дому.
Доусон несколько раз глубокомысленно кивает, как доктор, выслушивающий словоохотливого пациента.
– А потом?
– Я завезла сына к Джилл Хупер и отправилась к Молли на ужин.
Мы устанавливаем, что под именем Молли я подразумеваю свою подругу Молли Синклер. Затем называю ее адрес.
– Вы провели вечер с ней?
Я киваю. Но поскольку для записи этого явно недостаточно, Доусон поднимает брови и терпеливо ждет, пока я подтверждаю это словами.
– Когда вы уехали от миссис Синклер?
Я отхлебываю чай (он безвкусный и несладкий) и делаю вид, что вспоминаю.
– Должно быть, около десяти вечера, – говорю я наконец. – Возможно, раньше я называла вам более позднее время, но мне так показалось, поскольку приехала я к ней довольно рано. Я уверена, мы расстались не позже десяти.
Доусон медленно отклоняется на спинку стула и поводит плечами, как делают люди, страдающие болями в спине. Затем коротко улыбается, словно извиняется за заминку.
– И вы поехали прямо домой?
– Да.
– И прибыли туда в котором часу?
– Ну, наверное, около половины одиннадцатого. Если уехала в десять.
– После этого вы из дома не выходили? Это тоже что-то новенькое.
– Нет.
– Вы не спускались к реке?
– Нет, я… – внезапно меня озаряет. – Я не думала, что Гарри мог оставаться там. Раньше эта мысль не приходила мне в голову.
– А теперь? Теперь вы не думаете, что мистер Ричмонд оставался на реке?
Чего он от меня хочет?
– Не знаю. Он ничего не говорил насчет этого. Мне казалось, Гарри твердо решил отправиться в плавание в тот же вечер.
Пауза. Я держу свой стаканчик обеими руками, хотя он нисколько не согревает меня. Краем глаза вижу, как Леонард бросает взгляд на часы и в глубине души надеюсь, что он предложит сократить этот допрос. Я не уверена, что смогу выдержать его дальше, не наделав ошибок.
Доусон прерывает молчание.
– Когда в этот вечер вы вернулись домой, вы что-нибудь слышали? Что-нибудь необычное?
– Необычное?
– Какие-нибудь необычные звуки. Любого характера.
Но я понимаю, какого характера звуки он имеет в виду.
– Снаружи?
Он кивает.
– Нет, не припоминаю.
Я смотрю на Леонарда, потом перевожу взгляд на Доусона. Я делаю вопросительный жест рукой, как бы прося его намекнуть, какого характера звук я могла слышать. Но он делает вид, что не замечает моего жеста и продолжает какую-то свою линию.
– В тот день, двадцать шестого марта, мистер Ричмонд не получал никаких травм?
– Травм?
– Ну да. Ушибов или синяков? Чего-нибудь в этом роде.
Так вот что они обнаружили при патологоанатомическом обследовании. Я испытываю внутреннее облегчение и отрицательно качаю головой.
– Вообще-то он часто травмировался на яхте. Возвращался из походов на ней с синяками.
– Но двадцать шестого вы ничего такого не заметили?
– Нет.
Я снова смотрю на Леонарда в надежде, что он задаст Доусону очевидный вопрос, но в конечном счете задаю его сама:
– Почему вы спрашиваете об этом? Вы что-нибудь обнаружили?
Судя по всему, Доусон не склонен отвечать на мой вопрос. То ли потому что хочет пощадить мои чувства, то ли из предосторожности.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66