Однажды за нарушение общественного порядка в нетрезвом, виде в тысяча девятьсот девяносто четвертом году и в другой раз за непристойное и агрессивное поведение в тысяча девятьсот девяносто шестом году. За первое нарушение на него был наложен штраф, а за второе – штраф и условное наказание.
– Но испытательный срок по его условному осуждению истек без нарушений? – спросил Твэйт с суровым выражением лица.
– Да, ваша милость.
– Посмотрим. – Хансен передал ему полицейские сводки, и Твэйт перелистал их, ничего не говоря, но плотно сжав губы. Капелька пота пробежала по спине Джеймса.
– Пусть подсудимый встанет.
Гринвуд вскочил и потянул за локоть Джеймса.
– Вы неотесанный невежа, мистер Стиплтон, – начал Твэйт. – Ваш друг это признал. Да, безобидный, добрый, приятный, нужно признать, но все же невоспитанный. Вам следует быть безмерно благодарным, что никто не пострадал от вашей безответственной выходки, потому что я могу гарантировать, вы отправились бы отсюда в тюрьму, будь в аварии пострадавшие. Но повезет ли вам так же в следующий раз? Я приговариваю вас к штрафу в размере пяти тысяч фунтов, к лишению водительских прав на срок не менее двух лет и к шести месяцам тюрьмы условно. На выплату штрафа вам дается тридцать дней. В случае неуплаты штрафа в срок вы отбудете вместо него тюремный срок. – Твэйт стукнул молоточком в знак окончания вынесения приговора.
Пять тысяч соверенов! Где же ему найти столько за тридцать дней?
– Мои поздравления, мистер Стиплтон! – Гринвуд явно спешил увести его подальше от Твэйта.
– С чем, Боже всемогущий?
– Ну, мы же избавили вас от тюрьмы, не так ли?
Элиз и Эрик подошли к ним в дверях зала суда. Гринвуд протянул ему руку, и Джеймс машинально пожал ее, все еще ошарашенный.
– Всего наилучшего, – пожелал Гринвуд и тут же устремился вниз по лестнице.
– Как ты? Нормально? – Элиз была взволнована, а Эрик выглядел мрачным.
– Я – нормально? Ты, верно, шутишь. У меня пять тысяч причин для плохого самочувствия.
– Тебе же не придется сесть в тюрьму, – сказал Эрик. – Хоть в этом Гринвуд был прав.
– Господи, Эрик! Уж ты бы не поддакивал этому извращенцу! И вообще, что это ты там плел? Ты преподаватель истории, а не гребаный адвокат.
– Я хотел помочь. Этому судье-магистрату не нужны были потоки красноречия о том, какой ты классный парень. Ему нужна была правда.
– Чушь собачья, он велел тебе заткнуть хлебальник, как хотелось и мне.
– Не смей меня обвинять! Я никуда на этой проклятой машине не врезался.
– Хватит! – сказала Элиз, вставая между ними. – Что сделано, то сделано. К чему теперь об этом спорить!
Джеймс метнул в Эрика последний уничтожающий взгляд и привалился к стене.
– Что мне теперь делать? – Он возвел глаза к потолку.
– Мне крупно повезет, если удастся наскрести пять сотен фунтов, о пяти тысячах нечего и говорить. Все равно посадят. Посадят, и буду сидеть. Чертовски здорово.
– Нет, не будешь, – сказала Элиз.
– Мы что-нибудь придумаем.
Джеймс засмеялся.
– Никудышная из тебя врунишка.
Он наклонился и обнял ее. Она мягкая, и от нее вкусно пахнет. Он – костлявый и пахнет, видимо, не розами.
– Ладно, может, я и получил по заслугам. – Джеймс повернулся к Эрику. – Прости, друг. Я знаю, ты только хотел помочь. Давай я угощу тебя выпивкой, пока еще могу.
Они пожали друг другу руки, но Эрик продолжал хмуриться за своими очками.
– Вот этого ты не сделаешь. – Элиз невозможно было исключить из обсуждения.
– Тебе нужно найти пять тысяч фунтов. А мы угостим тебя кофе.
Они вышли под холодное неприветливое небо, но Джеймс не возражал – таким же было его настроение.
ЭШВИН
Сквозь единственное окно в офисе Эшвина Патела открывался вид на закопченную кирпичную стену, утыканную ржавыми водосточными трубами. По оконному стеклу бежали струйки дождя, но им было не размыть слой песка и сажи, скопившийся на его поверхности за годы.
Эшвин отвернулся от удручающего зрелища и бросил взор сквозь стеклянную перегородку, отделяющую его офис от большого зала с открытой планировкой. Несколько человек болтали группками или, ссутулившись, таращились в экраны компьютеров в своих клетушках, их присутствие там выдавал только мерцающий свет.
Как он ненавидел это место!
Было половина четвертого. Судебное слушание Джеймса уж точно должно было закончиться. Он позвонил Элиз на мобильный.
– Алло? – Ее голос, как всегда, звучал жизнерадостно, но ему это только напомнило о его дурном настроении.
– Привет, это я.
– Привет и тебе.
– Как прошло слушание?
– Неплохо, учитывая все за и против.
– Все за и против? Что бы это значило? – Эшвин понизил голос и огляделся. Никто не возражал против личных телефонных звонков, если работа была сделана, но он не был уверен в положительной реакции менеджмента на известие о судимости одного из его лучших друзей.
Элиз вздохнула.
– Магистрат приложил все силы, чтобы доказать преступность деяния. Мне кажется, наши свидетельства о его моральном облике не очень-то помогли.
– К чему его присудили? – тихо спросил Эшвин.
– К штрафу в пять тысяч фунтов, потере прав на два года и шестимесячному сроку в тюрьме, если он не заплатит штраф в течение тридцати дней.
– Черт! Джеймсу этого не потянуть.
– Я знаю, но у меня есть идея.
– Мне начинает казаться, что эта идея подразумевает, что мы должны выложить бабки. – Отражение Эшвина нахмурилось, глядя на него из стекла.
– Я думала, мы можем пригласить на ужин Морган и Эрика. Если каждый из нас даст по тысяче, то у Джеймса будет шанс снова встать на ноги. Он нам когда-нибудь отдаст долг.
– Элиз, ты не можешь вечно вот так нянчиться с ним. Он должен уметь отвечать за свои поступки.
– Эш, если он не сможет заплатить, то сядет. Ты этого хочешь?
– Конечно нет, но если любишь кататься, люби и...
– Я все это знаю, но его семья далеко от Лондона, и им не по карману внести залог за его освобождение. У него нет никого, кроме нас. И что для нас две тысячи фунтов? Может, мы и не съездим в Испанию следующим летом, но разве можно сравнить это с тем, что Джеймсу придется гнить в тюрьме шесть месяцев?
Возможно, это помогло бы ему разобраться в своей беспорядочной жизни.
Возможно, это разрушит всю его жизнь. Кто-то кашлянул, и Эшвин поднял глаза. Брэдли Кин, один из директоров «Персепшнэдвертайзинг», стоял в дверном проеме офиса Эшвина. Ростом под два метра, голубоглазый блондин, Брэдли был прямой противоположностью Эшвину с его темной оливковой кожей. На Кине была белая рубашка в тускло-голубую полоску, в которой он выглядел еще выше. На отложных манжетах поблескивали серебряные запонки, а угольного цвета брюки довершали образ небрежно-элегантного денди. Этот стиль был провозглашен предпочтительным в «Персепшн».
– Давай поговорим об этом вечером дома, ладно?
– Эрик уже согласился прийти завтра вечером, и сейчас я позвоню Морган.
– Хорошо. Пока. – Эшвин вернул телефонную трубку на рычажок и не без усилия улыбнулся. – Привет, Брэд. Чем могу?
– Все в порядке? – спросил Кин, усаживаясь в кресло по другую сторону стола Эшвина.
– Конечно, всего лишь решаю кое-какие домашние вопросы.
– И с ними никак, и без них тоже, – глубокомысленно покивал Кин.
– Да, примерно так.
Кин подтолкнул к нему по столу бумажную папку.
– Мы заполучили этого клиента всего две недели назад. Австралийский банк, который хочет внедриться на местный рынок ипотечного кредитования. Они уполномочили нас провести первоначальную рекламную кампанию, и, если она пройдет успешно, перспективы дальнейшей совместной работы многообещающи. Им хочется чего-то необычного и новаторского, что отличало бы их от доморощенных конкурентов. Я тут же подумал о тебе.
– Польщен, – сказал Эшвин, лишь чудом загасив в своем тоне сарказм. – Так в чем подвох?
Кин улыбнулся Эшвину своей рекламной улыбкой из целой витрины ровных белейших зубов:
– Концепция и первоначальный дизайн должны быть разработаны к понедельнику. Так что лучше тебе приниматься за дело. – Кин поднялся.
– А что с моими прежними проектами?
– У этого проекта – первый приоритет, – сказал Кин. Он остановился в дверях.
– Но постарайся вести и остальные как прежде. Ты же молодец. – Кин кивнул ему и отправился восвояси, несомненно размышляя, какой из ультрамодных клубов сможет предложить сегодня лучшие развлечения его VIP-персоне.
Эшвин резко опустил деревянные жалюзи, сделав их непроницаемыми, и закрыл дверь в свой офис. Ему хотелось рвать и метать. Ему хотелось бесноваться от несправедливости. От вопиющего высокомерия происходящего. Но он не мог. Его ипотеке нужна была эта работа.
Поэтому как порядочный сотрудник он сел за стол и изучил лежащие на нем материалы. Кин был прав: «необычный» и «новаторский» достаточно полно описывали сущность клиента. Модель и практики их бизнеса довольно сильно отличались от работы британских банков, но общественность не хотела знать это. Все, что они хотели слышать, – это свежий способ организации ипотеки. Подходящий и привлекательный в своей простоте и эффективности. Ну, это должно быть ему под силу. В конце концов, они с Элиз были среди целевой группы такой рекламы – подходили по возрасту и уровню доходов. Какая информация привлекла бы лично его?
Эшвин порылся в верхнем ящике стола и извлек блокнот и карандаш. Он снял галстук, закрыл глаза и привел дыхание в норму. Сын отца-индийца и матери-англичанки, Эшвин унаследовал восточную одухотворенность и имперский практицизм. Временами две эти культуры становились неуживчивыми, но с течением времени Эшвин научился примирять их с каждодневной действительностью.
Сущность, душа марки – главное в рекламе. Отыщешь ее найдется и остальное. Ошибешься в выборе – и ты потерял клиента, труд людей, да и свое рабочее место.
Эшвин сконцентрировался на ощущении дыхания. Легкие наполнялись и опадали. Кровь пульсировала по венам. Отец научил его медитировать, отпускать напряжение и отвлекающие мелочи, дать им утечь из мыслей, как воде сквозь песок. Эшвин отдался успокаивающему ритму своего организма, монотонно повторяя ключевые идеи, которые он хотел внушить: новаторский, необычный, разумный. Эти эмоции взросли внутри его, наполнили его сознание до краев.
Он стал новаторским, необычным, разумным.
Момент вхождения в транс был похож на падение в глубокий пруд; Эшвин был погружен в теплые объятия своего воображения, его мозг был заполнен образами. Он понимал, что у него в руке карандаш, что на столе перед ним блокнот, но часть его сознания была далеко. Страх и сомнение не могли овладеть им там. Только сущность вещей и вдохновение играли роль там, где сознательное и бессознательное пересекались.
Шло время.
Эшвин не мог сказать, как долго он был в отключке. Транс всегда завершался внезапно, как мыльный пузырь, до времени избегающий столкновения с реальностью. Дезориентация прошла, и теперь он чувствовал скованность и усталость. Это было странно. Обычно после медитации он чувствовал себя отдохнувшим.
Ноги у него занемели. Он поднял жалюзи, чтобы размять ноги и впустить побольше света, но офисные лампы были притушены, они переключились в режим энергосбережения. Только несколько перегруженных работой бедолаг оставались на своих рабочих местах, горбясь под светом настольных ламп и своих компьютерных экранов.
Который час? Эшвин глянул на свои часы и удивился, обнаружив, что уже больше половины шестого. Это тоже было необычно. Он никогда не пребывал в трансе больше часа.
Почему в этот раз он отсутствовал так долго?
Эшвин запустил пятерню в свои темные волосы. Что-то не так. Сущность марки банковского клиента не требует двухчасовой сверхчеловеческой концентрации. Так что же случилось?
Внезапно ему стало страшно смотреть на то, что он нарисовал.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60