Человек потянул за поводья и наклонил голову; казалось, он прислушивается. Наверное, ветер донес до него равномерный стук из недр нашего храма. Вид у знатного господина был заинтересованный. Он понудил коня скакать галопом.
Каменотес, который с самого утра трудился прямо подо мною, ничего не заметил. Всадник приблизился к нему сзади, с улыбкой на иссеченном шрамами лице заглянул ему через плечо и неторопливо, уверенным, хотя и осторожным движением высвободил ноги из стремян и ступил наземь. Он сделал несколько шажков – сильно хромая. Если бы не заржавший конь, каменотес не заметил бы его появления. А так он поднял глаза – и тут же угодил молотком себе по пальцу. Я видел, как заволновалась толпа, наблюдавшая за происходящим с другого холма. Горбун удовлетворенно улыбнулся, помедлил, опять прислушался к звукам, доносившимся из храма, и шагнул внутрь, предварительно сняв с головы убор из чернобурки.
Я не знаю, что случилось в самом храме. Грохот прекратился, и горбун выскочил обратно – без головного убора и с красным лицом. Словно бы забыв о своей хромоте, он, как юноша, взлетел в седло, но, едва попытавшись выпрямиться в нем, искривил лицо и так и остался сидеть согнувшись. Ударив благородное животное золотыми шпорами, он углубился в виноградник. Вниз по склону он несся сломя голову. Всадники возле Святого Аполлинария загудели, как осиный рой, и кинулись навстречу горбуну. Одновременно двинулись с места повозки и носилки, и все это направилось к новой улице, спускавшейся от здания капитула.
На поворотной перекладине подъемника, стоявшего в какой-то дюжине саженей от храма, наутро повесили некоего дворянина и двоих каменщиков. Это они работали в нашем храме. Мастеровой подо мной оторвался от своего занятия и с молитвенно сложенными руками глядел на печальное действо. Когда оно закончилось, человек громко вздохнул, и среди вязкой тишины я ясно разобрал его слова:
– Несчастен господин, карающий своих вернейших слуг.
– Дальше!
Он склонялся надо мной, сжимая своими медвежьими лапами мои плечи. Он дрожал всем телом, по мясистым рукам пробегал нервный тик, дыхание было быстрым и прерывистым, а широкий рот кривила гримаса величайшей тревоги. Он был в исступлении, и я даже испугался, что он вот-вот раздавит меня или швырнет на пол. Больше всего пугали его глаза: в противоположность буйствующему и напряженному, вибрирующему от волнения телу они были холодными и застывшими. Два несущие угрозу камешка-нефрита – зеленые камни в праще злобы.
– Говорите! Вы должны закончить! Вы сказали, что там была крыша – уже тогда у храма была крыша! Что делали там эти люди и почему им пришлось ответить за это? Кто был этот дворянин?
– Что вы от меня хотите? О ком я должен говорить?
– Не помните? Недостроенный Карлов, напротив – Аполлинарий, и этот человек на коне… продолжение Божией десницы.
– Приступ… Мне страшно, оставьте меня. Я ничего не знаю, не понимаю, что вы хотите услышать.
– Этого не может быть! Вы лжете! – кипятился Гмюнд. – Вам точно известно, почему его приказали казнить, а я могу только строить догадки. Экая подлость! Именно его. Сколь бы я скорбел об этой ошибке… Трудно даже вообразить большее недоразумение.
– Если я бредил, то прошу прощения. Это болезнь, я страдаю ею с детства. Пожалуйста, оставьте меня.
– Он больше ничего не знает, – процедил кто-то из-за его спины. Прунслик. Гмюнд отпустил меня. Я медленно выпрямился и расправил помятый на груди плащ. Великан сделал шаг назад, не спуская с меня злобного взгляда. Через некоторое время он сказал:
– Извините. Я не смог сдержаться – настолько увлек меня ваш рассказ. Я был ошеломлен тем, что вам известно о водостоках.
– О чем?
– О водостоках на карловском храме. Они пробыли там недолго, их уничтожили орды чашников. Солдаты были суеверны и боялись этих благородных чудищ. Они разбили их, а осколки использовали как заряды для своих метательных орудий. Им надо было только отломить этого самого дракона, демона, дикого зверя или попросту грешника, а остальное за них доделала высота. Камень разлетелся на куски, и самые большие из них смельчаки-гуситы закопали в пяти разных местах, чтобы поверженный соперник не смог отомстить им.
– Я ничего не знаю об этом. Я пойду домой, мне нехорошо.
– Погодите. Да погодите же! Ступайте наверх, поднимитесь с нами на чердак, там вы наверняка все вспомните. Я награжу вас, вы не пожалеете.
– Сомневаюсь, что мне удастся рассказать вам еще что-то. Я изнурен. Я с радостью стану сопровождать вас, но вот лезть под самую церковную крышу – это увольте. Я ужасно боюсь высоты и уважаю запреты. И вообще – как получилось, что с нами сегодня нет полицейского?
Я проскользнул у него под руками, подбежал к тяжелой двери и толкнул ее. Прежде чем она за мной захлопнулась, я успел услышать, что Гмюнд велит мне завтра явиться сюда в это же время. Я бы с удовольствием отказался, однако кровать, к которой я сейчас так стремился, находилась в синей комнате гостиницы «Бувине», где приютил меня мой странный благодетель.
Яма на Рессловой улице, эта открытая рана на теле города, вопиющая к затянутому тучами небу, начала наконец привлекать к себе внимание. Любой прохожий считал своим долгом хотя бы заглянуть в нее или же бросить туда крону, чтобы определить глубину. Водители хотели знать, как долго еще будет затруднен проезд по Карловой площади. Тот, кто подлезал под первый круг заграждения и отваживался приблизиться ко второму, ощущал сильную сладко-кислую вонь, исходящую от провала и отравляющую воздух в ближайших окрестностях. Фрукты в холодной темной яме портились медленно, однако спустя несколько дней процесс разложения пошел полным ходом. Пахла яма одуряюще – сгнившие манго, апельсины, лимоны и персики, а также истлевающие ирисы, фрезии и цикламены доставляли прохожим немало неприятных минут.
Все попытки извлечь похороненный микроавтобус оказались неудачными, мало того – возникла опасность, что грунт провалится и в других местах. Спустя день после происшествия были произведены геологическая и археологическая экспертизы, показавшие, что между бывшим храмом Святого Карла Боромейского с прилегающим к нему монастырем и храмом Святого Вацлава огромные пустоты, узкой полосой протянувшиеся вдоль площади до самых земельных владений Эммаусского монастыря. В вечерних газетах, которые почуяли запах скандала и потому подробно занялись данной историей, я прочитал, что об этих полостях (скорее всего, древних пещерах, в Средние века приспособленных под подвалы) новые времена даже не подозревали. После того как при императоре Иосифе разрушили множество церквей и монастырей, о них попросту забыли.
Миновала неделя, а дыра в земле по-прежнему обдавала пражан зловонием. В нее спускались на веревках спелеологи, и их сообщения из подземелий ошеломили общественность и ее законно избранных властных представителей. Под тремя упомянутыми храмами был обнаружен склеп длиной в двести и шириной примерно в тридцать метров, о нескольких ярусах и с добрыми тремя сотнями замурованных келий. Исследователи не выясняли, что именно находится в каморках, погруженных в вечную тьму, но историки и археологи сошлись во мнении, что это – обширный могильник и уникальное хранилище костей, устроенные монахами монастыря ордена Святого Креста при храме Святых Петра и Павла и бенедиктинского монастыря На Слованех. Специалисты настаивали на подробном исследовании подземного объекта, потому что предполагали: там может оказаться уникальное собрание предметов, представляющих значительную историческую ценность.
Но управление городских коммуникаций не желало об этом даже слышать. На кону стоят жизни десятков, а то и сотен пешеходов и водителей, твердили чиновники, в любую минуту может провалиться вся западная часть Карловой площади; тогда судьбу злосчастного микробуса разделят несколько ближайших домов и большая часть комплекса зданий Высшего технического училища; нельзя так рисковать людьми. Свои утверждения они подкрепляли апокалиптическими расчетами. Ими был предложен быстрый и на все сто процентов надежный план решения проблемы провалившейся мостовой. Они полагали, что лучше всего будет пренебречь находками и как можно быстрее залить дырявое подземелье бетоном.
Против этого протестовала группа архитекторов, которая заподозрила, что за радикальными и бескомпромиссными предложениями скрывается так называемое «бетонное лобби». Архитекторы выработали свой план, предполагавший действия постепенные и осторожные. Они хотели дать время археологам эксгумировать останки и провести их лабораторное исследование. Если выяснится, что монастырские подземелья не представляют особой историко-культурной ценности, требующей обращения с ними согласно соответствующему закону, то их можно будет переделать в роскошную автостоянку, а также устроить там коллекторы тепла, которое пробивается под Скалкой на поверхность вместе с подземными источниками.
Одним из активнейших членов этой группы был инженер Загир. Я немного удивился, когда наткнулся на его фамилию в газете в списке тех, кто направил городским властям открытое послание, апеллирующее к здравому смыслу. Но еще больше я поразился, когда прочитал в другом номере «Вечерней газеты», что сторонники радикальных решений избрали своим главой инженера Барнабаша.
Душой я был с умеренными – их план не исключал иные варианты и предполагал возможность внесения изменений; вдобавок тут наверняка сыграло свою роль то, что я был лично знаком с Загиром. Я даже решил позвонить ему и выразить свою поддержку, однако полковник Олеярж не дал мне этого сделать. Спустя день после малоприятного посещения Карлова он позвал меня к себе в управление и поручил задание, услышав о котором я едва не лишился чувств: мне вместе с капитаном Юнеком предстояло обеспечивать безопасность Барнабаша. Я даже не дал Олеяржу договорить. Я попросил избавить меня от этого задания, потому что я расхожусь с Барнабашем во мнениях, и в порядке самокритики добавил, что мои промахи уже стоили жизни одному человеку. Я даже рассказал, как потерял Загира в Штепанском квартале. Для пущей убедительности я добавил, что Загир сам довольно быстро отказался от моих услуг.
Я уже должен был усвоить, что с полицейскими типа Олеяржа не спорят. Он не хотел ничего слышать, заявил, что мои отношения с господином Загиром его не касаются, а что до Пенделмановой, то мне наверняка известно, что следствие о причинах ее смерти было не закончено, а лишь на время прервано и потому нечего мне посыпать голову пеплом. Я должен оставаться в Праге в ожидании распоряжений и всегда быть под рукой: возможно, мне дадут и какое-нибудь другое задание. Он пообещал выделить мне комнату в полицейском общежитии – не пройдет и месяца, как я смогу перебраться туда. Достав какой-то бланк, он написал на нем требование выдать мне с полицейского склада рацию. Потом смерил меня с головы до ног испытующим взглядом и приписал туда еще пистолет, кобуру и двадцать патронов. Его необоснованная вера в меня была так сильна, что я умолк. Пистолет оказался большим и тяжелым, в толстой кожаной кобуре, натиравшей мне подмышку. Получив его вместе с рацией и полицейским жетоном, я почувствовал себя мальчишкой, собравшимся играть в полицейских и воров. Хорошо еще, что пенделмановский плащ надежно скрывал позорную выпуклость. Оружие мне приходилось носить и прежде, но оно было меньше и не выглядело таким опасным: о пистолете, прикрепленном сзади к портупее, я словно бы и не догадывался, а о том, чтобы применить его, мне удавалось не думать. Этот же постоянно напоминал о себе.
Я испробовал рацию и связался с Юнеком. Даже трескучие помехи не помешали мне понять, насколько не по душе ему необходимость снова работать вместе со мной.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48
Каменотес, который с самого утра трудился прямо подо мною, ничего не заметил. Всадник приблизился к нему сзади, с улыбкой на иссеченном шрамами лице заглянул ему через плечо и неторопливо, уверенным, хотя и осторожным движением высвободил ноги из стремян и ступил наземь. Он сделал несколько шажков – сильно хромая. Если бы не заржавший конь, каменотес не заметил бы его появления. А так он поднял глаза – и тут же угодил молотком себе по пальцу. Я видел, как заволновалась толпа, наблюдавшая за происходящим с другого холма. Горбун удовлетворенно улыбнулся, помедлил, опять прислушался к звукам, доносившимся из храма, и шагнул внутрь, предварительно сняв с головы убор из чернобурки.
Я не знаю, что случилось в самом храме. Грохот прекратился, и горбун выскочил обратно – без головного убора и с красным лицом. Словно бы забыв о своей хромоте, он, как юноша, взлетел в седло, но, едва попытавшись выпрямиться в нем, искривил лицо и так и остался сидеть согнувшись. Ударив благородное животное золотыми шпорами, он углубился в виноградник. Вниз по склону он несся сломя голову. Всадники возле Святого Аполлинария загудели, как осиный рой, и кинулись навстречу горбуну. Одновременно двинулись с места повозки и носилки, и все это направилось к новой улице, спускавшейся от здания капитула.
На поворотной перекладине подъемника, стоявшего в какой-то дюжине саженей от храма, наутро повесили некоего дворянина и двоих каменщиков. Это они работали в нашем храме. Мастеровой подо мной оторвался от своего занятия и с молитвенно сложенными руками глядел на печальное действо. Когда оно закончилось, человек громко вздохнул, и среди вязкой тишины я ясно разобрал его слова:
– Несчастен господин, карающий своих вернейших слуг.
– Дальше!
Он склонялся надо мной, сжимая своими медвежьими лапами мои плечи. Он дрожал всем телом, по мясистым рукам пробегал нервный тик, дыхание было быстрым и прерывистым, а широкий рот кривила гримаса величайшей тревоги. Он был в исступлении, и я даже испугался, что он вот-вот раздавит меня или швырнет на пол. Больше всего пугали его глаза: в противоположность буйствующему и напряженному, вибрирующему от волнения телу они были холодными и застывшими. Два несущие угрозу камешка-нефрита – зеленые камни в праще злобы.
– Говорите! Вы должны закончить! Вы сказали, что там была крыша – уже тогда у храма была крыша! Что делали там эти люди и почему им пришлось ответить за это? Кто был этот дворянин?
– Что вы от меня хотите? О ком я должен говорить?
– Не помните? Недостроенный Карлов, напротив – Аполлинарий, и этот человек на коне… продолжение Божией десницы.
– Приступ… Мне страшно, оставьте меня. Я ничего не знаю, не понимаю, что вы хотите услышать.
– Этого не может быть! Вы лжете! – кипятился Гмюнд. – Вам точно известно, почему его приказали казнить, а я могу только строить догадки. Экая подлость! Именно его. Сколь бы я скорбел об этой ошибке… Трудно даже вообразить большее недоразумение.
– Если я бредил, то прошу прощения. Это болезнь, я страдаю ею с детства. Пожалуйста, оставьте меня.
– Он больше ничего не знает, – процедил кто-то из-за его спины. Прунслик. Гмюнд отпустил меня. Я медленно выпрямился и расправил помятый на груди плащ. Великан сделал шаг назад, не спуская с меня злобного взгляда. Через некоторое время он сказал:
– Извините. Я не смог сдержаться – настолько увлек меня ваш рассказ. Я был ошеломлен тем, что вам известно о водостоках.
– О чем?
– О водостоках на карловском храме. Они пробыли там недолго, их уничтожили орды чашников. Солдаты были суеверны и боялись этих благородных чудищ. Они разбили их, а осколки использовали как заряды для своих метательных орудий. Им надо было только отломить этого самого дракона, демона, дикого зверя или попросту грешника, а остальное за них доделала высота. Камень разлетелся на куски, и самые большие из них смельчаки-гуситы закопали в пяти разных местах, чтобы поверженный соперник не смог отомстить им.
– Я ничего не знаю об этом. Я пойду домой, мне нехорошо.
– Погодите. Да погодите же! Ступайте наверх, поднимитесь с нами на чердак, там вы наверняка все вспомните. Я награжу вас, вы не пожалеете.
– Сомневаюсь, что мне удастся рассказать вам еще что-то. Я изнурен. Я с радостью стану сопровождать вас, но вот лезть под самую церковную крышу – это увольте. Я ужасно боюсь высоты и уважаю запреты. И вообще – как получилось, что с нами сегодня нет полицейского?
Я проскользнул у него под руками, подбежал к тяжелой двери и толкнул ее. Прежде чем она за мной захлопнулась, я успел услышать, что Гмюнд велит мне завтра явиться сюда в это же время. Я бы с удовольствием отказался, однако кровать, к которой я сейчас так стремился, находилась в синей комнате гостиницы «Бувине», где приютил меня мой странный благодетель.
Яма на Рессловой улице, эта открытая рана на теле города, вопиющая к затянутому тучами небу, начала наконец привлекать к себе внимание. Любой прохожий считал своим долгом хотя бы заглянуть в нее или же бросить туда крону, чтобы определить глубину. Водители хотели знать, как долго еще будет затруднен проезд по Карловой площади. Тот, кто подлезал под первый круг заграждения и отваживался приблизиться ко второму, ощущал сильную сладко-кислую вонь, исходящую от провала и отравляющую воздух в ближайших окрестностях. Фрукты в холодной темной яме портились медленно, однако спустя несколько дней процесс разложения пошел полным ходом. Пахла яма одуряюще – сгнившие манго, апельсины, лимоны и персики, а также истлевающие ирисы, фрезии и цикламены доставляли прохожим немало неприятных минут.
Все попытки извлечь похороненный микроавтобус оказались неудачными, мало того – возникла опасность, что грунт провалится и в других местах. Спустя день после происшествия были произведены геологическая и археологическая экспертизы, показавшие, что между бывшим храмом Святого Карла Боромейского с прилегающим к нему монастырем и храмом Святого Вацлава огромные пустоты, узкой полосой протянувшиеся вдоль площади до самых земельных владений Эммаусского монастыря. В вечерних газетах, которые почуяли запах скандала и потому подробно занялись данной историей, я прочитал, что об этих полостях (скорее всего, древних пещерах, в Средние века приспособленных под подвалы) новые времена даже не подозревали. После того как при императоре Иосифе разрушили множество церквей и монастырей, о них попросту забыли.
Миновала неделя, а дыра в земле по-прежнему обдавала пражан зловонием. В нее спускались на веревках спелеологи, и их сообщения из подземелий ошеломили общественность и ее законно избранных властных представителей. Под тремя упомянутыми храмами был обнаружен склеп длиной в двести и шириной примерно в тридцать метров, о нескольких ярусах и с добрыми тремя сотнями замурованных келий. Исследователи не выясняли, что именно находится в каморках, погруженных в вечную тьму, но историки и археологи сошлись во мнении, что это – обширный могильник и уникальное хранилище костей, устроенные монахами монастыря ордена Святого Креста при храме Святых Петра и Павла и бенедиктинского монастыря На Слованех. Специалисты настаивали на подробном исследовании подземного объекта, потому что предполагали: там может оказаться уникальное собрание предметов, представляющих значительную историческую ценность.
Но управление городских коммуникаций не желало об этом даже слышать. На кону стоят жизни десятков, а то и сотен пешеходов и водителей, твердили чиновники, в любую минуту может провалиться вся западная часть Карловой площади; тогда судьбу злосчастного микробуса разделят несколько ближайших домов и большая часть комплекса зданий Высшего технического училища; нельзя так рисковать людьми. Свои утверждения они подкрепляли апокалиптическими расчетами. Ими был предложен быстрый и на все сто процентов надежный план решения проблемы провалившейся мостовой. Они полагали, что лучше всего будет пренебречь находками и как можно быстрее залить дырявое подземелье бетоном.
Против этого протестовала группа архитекторов, которая заподозрила, что за радикальными и бескомпромиссными предложениями скрывается так называемое «бетонное лобби». Архитекторы выработали свой план, предполагавший действия постепенные и осторожные. Они хотели дать время археологам эксгумировать останки и провести их лабораторное исследование. Если выяснится, что монастырские подземелья не представляют особой историко-культурной ценности, требующей обращения с ними согласно соответствующему закону, то их можно будет переделать в роскошную автостоянку, а также устроить там коллекторы тепла, которое пробивается под Скалкой на поверхность вместе с подземными источниками.
Одним из активнейших членов этой группы был инженер Загир. Я немного удивился, когда наткнулся на его фамилию в газете в списке тех, кто направил городским властям открытое послание, апеллирующее к здравому смыслу. Но еще больше я поразился, когда прочитал в другом номере «Вечерней газеты», что сторонники радикальных решений избрали своим главой инженера Барнабаша.
Душой я был с умеренными – их план не исключал иные варианты и предполагал возможность внесения изменений; вдобавок тут наверняка сыграло свою роль то, что я был лично знаком с Загиром. Я даже решил позвонить ему и выразить свою поддержку, однако полковник Олеярж не дал мне этого сделать. Спустя день после малоприятного посещения Карлова он позвал меня к себе в управление и поручил задание, услышав о котором я едва не лишился чувств: мне вместе с капитаном Юнеком предстояло обеспечивать безопасность Барнабаша. Я даже не дал Олеяржу договорить. Я попросил избавить меня от этого задания, потому что я расхожусь с Барнабашем во мнениях, и в порядке самокритики добавил, что мои промахи уже стоили жизни одному человеку. Я даже рассказал, как потерял Загира в Штепанском квартале. Для пущей убедительности я добавил, что Загир сам довольно быстро отказался от моих услуг.
Я уже должен был усвоить, что с полицейскими типа Олеяржа не спорят. Он не хотел ничего слышать, заявил, что мои отношения с господином Загиром его не касаются, а что до Пенделмановой, то мне наверняка известно, что следствие о причинах ее смерти было не закончено, а лишь на время прервано и потому нечего мне посыпать голову пеплом. Я должен оставаться в Праге в ожидании распоряжений и всегда быть под рукой: возможно, мне дадут и какое-нибудь другое задание. Он пообещал выделить мне комнату в полицейском общежитии – не пройдет и месяца, как я смогу перебраться туда. Достав какой-то бланк, он написал на нем требование выдать мне с полицейского склада рацию. Потом смерил меня с головы до ног испытующим взглядом и приписал туда еще пистолет, кобуру и двадцать патронов. Его необоснованная вера в меня была так сильна, что я умолк. Пистолет оказался большим и тяжелым, в толстой кожаной кобуре, натиравшей мне подмышку. Получив его вместе с рацией и полицейским жетоном, я почувствовал себя мальчишкой, собравшимся играть в полицейских и воров. Хорошо еще, что пенделмановский плащ надежно скрывал позорную выпуклость. Оружие мне приходилось носить и прежде, но оно было меньше и не выглядело таким опасным: о пистолете, прикрепленном сзади к портупее, я словно бы и не догадывался, а о том, чтобы применить его, мне удавалось не думать. Этот же постоянно напоминал о себе.
Я испробовал рацию и связался с Юнеком. Даже трескучие помехи не помешали мне понять, насколько не по душе ему необходимость снова работать вместе со мной.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48