Пока в один прекрасный день…
Как ни странно, память о случившемся не может выветриться из головы еще и потому, что тот день был насквозь пропитан пряными запахами перца и лаврового листа – мать готовила к обеду тушеную телятину.
– Ты сам себе противоречишь, – сказал я, с трудом подавляя ликующую дрожь в голосе. – Ты постоянно себе противоречишь.
– Почему я себе противоречу? – Отец изумленно смотрел на меня.
Возможно, его изумление вызвали не столько мои слова, сколько тон, каким они были сказаны.
– Ты ведь только что доказывал, что человеческий разум – высший дар природы, вершина эволюции… Но, будь он на самом деле этой вершиной, ты бы уже лишился работы. Все те безобразия, о которых ты пишешь, – их же люди творят! Или вот в прошлом году, когда ты был наказан, – это ведь люди тебя наказали!
Отец продолжал глядеть в мою сторону, однако изумление уступило место какой-то кисловатой усмешке – ему вообще не свойственно было усмехаться, лишь правый уголок губ иногда чуть опускался вниз, но усмотреть в этом усмешку можно было лишь в том случае, если вы были «в курсе дела».
– Ну хорошо, – кивнул он. – Если человек не вершина, что же в таком случае представляешь собой ты? Третьего дня ты безо всяких причин разругался с теткой. Позавчера схватил двойку по алгебре. Деньги, которые мы дали тебе на плащ, потратил на транзистор. Не станешь ли ты возражать, если на основании всех этих фактов я назову тебя скандалистом, лентяем, лжецом и вообще ничтожеством? Разве можно из-за тех или иных безобразий, с которыми приходится сталкиваться, объявлять человечество безобразным?
Я возразил, конечно. Но и он возразил. Потом опять я. Затем он. Известно, что кошки и родители с любой высоты на спину не падают…
Уже по окончании гимназии я вторично уличил отца в непоследовательности. Только на сей раз мое воспоминание связано не с перцем и лавровым листом, а с ароматом ванили.
– Вы настолько уверены в своем оптимизме, что даже не пытаетесь его обосновать, – заметил я, черпая ложечкой лимонно-зеленый крем.
Разговор об оптимизме зашел, когда на стол подали третье, – другими словами, у меня появилась возможность наслаждаться сразу двумя десертами, интеллектуальным и кулинарным. Я все же надеялся, что первый окажется вкуснее второго, потому что мать и на этот раз положила в крем такое количество ванилина, что трудно понять: лакомство перед тобой или лекарственный препарат.
– А какие обоснования тебе нужны? – спросил отец с добродушием, свойственным кошке, когда она затевает игру с мышонком.
– Всякие. Наше мировоззрение, если на то пошло, не оптимистично, а пессимистично в своей основе.
– Вот оно что? – все так же добродушно говорил отец. – И как же ты пришел к такому открытию?
– Зачем мне делать открытия! Это само собой разумеется: все, что имеет начало, имеет и конец. Люди, Земля, Солнечная система – все обречено на гибель
– По прошествии миллионов лет
– Сроки – это уже деталь.
– Миллионов и миллиардов… Ничего себе деталь!
– С философской точки зрения – это деталь, – настаивал я. – Ты ведь речь ведешь об эволюции космоса, а не о годовых планах.
Он взглянул на меня с некоторым удивлением, точно так же, как бывало года два назад, когда я бросался в поединок с каким-то остервенением. Затем невозмутимо сказал:
– Представь себе, что ты входишь в неудобную грязную, запущенную квартиру. «Я снял ее на время, говоришь ты себе. – Какой мне резон убирать здесь, производить ремонт, создавать уют, если я через десять-двадцать лет перееду в другую. Так и быть, поживу в этом свинарнике!» Наш оптимизм покоится на убеждении, что человек может жить лучше на этой планете, ведь она – его дом в космосе. Что же тут несостоятельного?
– Опять мы не понимаем друг друга, – возражаю я, с трудом скрывая раздражение. – Ты рассуждаешь с практической точки зрения, а я пытаюсь взглянуть на вещи философски Материализм как философия звучит пессимистично.
– Тогда почему же ты его принимаешь? – спросил отец.
– Откуда я знаю почему… Может быть, именно потому, что он пессимистичен. Когда тебе говорят что-то такое, в чем звучит пессимизм, ты меньше склонен думать, что тебя обманывают.
Не знаю, в какой мере я это сознавал в ту пору, но мне явно не терпелось превзойти своего отца. Мало сказать превзойти (в моем представлении он был слишком незначительной величиной, чтобы мериться с ним силами) – я стремился стать совершенно непохожим на этого человека с его скучными очерками. Я хотел доказать, что придумывать истории – это вовсе не значит «сочинять всякие небылицы», как выражалась моя мать, что истории могут быть правдивыми или звучать как правдивые, особенно если вести рассказ, не пользуясь словарем отца.
Конечно, поначалу я было задумал написать роман.97
Только роман – штука объемистая, не успеешь закончить первую главу, а весь твой азарт уже испарился. Так что я не спешил браться за перо. Но вот однажды я наткнулся в редакционной библиотеке на какой-то сборник киносценариев. Надо сказать, библиотека наша была основательно разворована, оставались в ней только книги, которые никому бы не приглянулись, среди них я и обнаружил этот сборник. Читая его просто ради того, чтобы понять, что же представляет собой эта великая тайна – сценарий, я установил нечто довольно любопытное. Неужели целый кинофильм можно создать на основе текста всего в пятьдесят-шестьдесят страниц? И при этом еще находятся чудаки, способные годами корпеть над романом? Нет, дудки, решил я, это не про меня.
Свой сценарий я посвятил одной стройке. Воспользовавшись командировкой, постарался собрать необходимый материал, чтобы получился впечатляющий фон, на котором будет развиваться действие. В диком ущелье руками строителей создается водохранилище. Ведущая идея, естественно, – борьба нового со старым, глубокие перемены в быту и в морали. Как под действием взрывчатки вздымаются и оползают земные пласты, так отчуждаются и сходят старые наслоения в сознании людей. Словом, процесс строительства должен стать наглядной иллюстрацией процесса перестройки в душах героев.
Что касается самого сюжета, я его выносил еще до командировки. В работницу столовой влюбляется молодой инженер. Но в нее влюблен и руководитель одной из бригад. Вначале она вроде бы склонна отдать предпочтение бригадиру, но постепенно ее очаровывает инженер. Он так чудно выражается, рассказывает такие диковинные истории, и, кроме того, он не так груб в обращении, как рабочий. Девушка ведет себя не очень определенно, и в обстановке этой неопределенности между двумя соперниками вспыхивает ссора, а затем и драка.
Девушка внезапно исчезает, а через два дня снова появляется на стройке – но не одна, а со своим сынишкой. Оказывается, она была замужем, брак был несчастливый, она развелась и осталась с ребёнком.
Красавица, ничего не скажешь, однако с ребенком… Территория вокруг красавицы пустеет. Каждый из соперников борется со своими предрассудками. С пережитками прошлого.
Боролся и я. Но не с пережитками, а с возможными вариантами драмы. История могла закончиться так: территория опустела и судьба героини решится когда-нибудь потом, в будущем. Но это значило бы, что победило старое. Могло быть и такое: оба соперника справляются наконец со своими колебаниями, однако молодая женщина, разочаровавшись в их мещанской психологии, отворачивается от обоих. Можно было сделать и так: к ней возвращается лишь один из них. Но кто?
Лично я предпочел бы, чтоб это был инженер. Мне он нравился, был в чем-то близок, характер его был для меня более ясным. Но тогда получилось бы, что интеллигента я ставлю выше рабочего. Да и фальши не избежать: ведь простой человек скорее плюнет на предрассудки, чем интеллигент.
Так что побеждает все-таки рабочий, и победа эта счастливо совпадает с завершением строительства объекта. Все складывается прекрасно. Настолько прекрасно, что меня сразу стали одолевать сомнения, не слишком ли шаблонно я это сделал. Однако закравшееся было сомнение оттесняет простая мысль, что остальное – дело режиссера, он и позаботится о том, чтобы найти решение пооригинальней, используя визуальные решения – краны там и все прочее.
Я отнес свое детище в сценарную комиссию, полагая, что редактор усадит меня в кресло, предложит кофе и тут же погрузится в чтение рукописи. Чтобы ознакомиться с ней, потребовалось бы менее двух часов.
Вместо этого встретившая меня секретарша бросила безразличный взгляд на аккуратно подписанную канцелярскую папку, потребовала, чтобы я написал сверху свой адрес и номер телефона, и уведомила меня, что при необходимости со мной свяжутся.
Разумеется, связываться со мной никто не стал. Я сам решил связаться. Позвонил раз-другой, и мне было сказано, что ответ пока не готов – до моего сценария не дошла очередь. Много месяцев спустя, когда в каком-то разговоре с замглавного я упомянул об истории с моим сценарием, он вдруг захохотал:
– Жди у моря погоды! Да они по горло завалены рукописями. Ты должен родить шедевр, чтобы тебя стали разыскивать. А кто начинает с шедевров?
– В таком случае вообще невозможно пробиться…
– Все возможно, только надо знать как.
Он поднял трубку, набрал номер. Затем последовали дружеские восклицания типа: где ты пропадал, тезка, почему не даешь о себе знать, – после чего было упомянуто мое имя и название сценария, о котором замглавного справился у меня при помощи выразительной мимики.
– «Новые горизонты»… – прошептал я.
– «Новые горизонты». Словом, проверь, будь добр, куда они его засунули, надо помочь человеку… Наш самый крепкий очеркист…
При этих– словах он хитро подмигнул мне, что могло означать: «Видал, как я его охмуряю, чтобы сдвинуть дело с мертвой точки»
Когда двумя днями позже редактор принял меня в своем маленьком кабинете, я смог убедиться, что кресла там нет и кофе не предлагают. Во всяком случае, мне не поднесли.
У редактора, сидящего за обшарпанным столом, был добродушный вид, А может, такой вид придавала ему полнота – толстяки, как вы могли заметить, зачастую кажутся добродушными, вероятно потому, что у них не заметны морщины. Было, однако, заметно, что редактор только что подстригся – об этом свидетельствовал тяжелый дух парикмахерского одеколона, наполнявший комнату.
– Сценарий написан вполне сносно, – сказал редактор, постукивая толстыми пальцами по моей папке со сценарием. – Я хочу сказать, вполне сносно для начинающего.
После этого он тут же перешел к критическим замечаниям. Их набралось много, и каждое в отдельности было достаточно веским, чтобы поставить на мне крест.
– И весь этот ваш конфликт настолько шаблонный, что просто скулы сводит.
Я убито сидел на стуле, расшатанном сотнями других дебютантов, спрашивая себя, зачем я, в сущности, сижу здесь и выслушиваю такие неприятные оценки, вместо того чтобы взять шляпу и уйти. Вероятно, я так бы и сделал, если бы редактор не сменил пластинку:
– Ваша ошибка в том, что вы сразу взгромоздили на себя непосильную задачу. Надо было попробовать свои силы на чем-то более простом. У вас есть чувство конкретности. Обстановка, фон даны прилично, они подсказывают визуальные решения. Почему бы для начала не попробовать себя на документалистике? Им там нужны молодые авторы, я тут как-то даже упомянул о вас, и, надо полагать, они что-нибудь вам предложат.
Он устремил на меня вопросительный взгляд, но я не был готов к ответу: в столь стремительном падении с высоты художественной кинематографии я временно утратил ориентацию.
Не сумев ничего прочесть на моем лице, редактор перенес взгляд на свои часы, которые, видимо, напомнили ему, что зря он теряет драгоценное время с каким-то непонятным типом.
– «Новые горизонты»… – бормотал он с нескрываемым чувством досады.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64
Как ни странно, память о случившемся не может выветриться из головы еще и потому, что тот день был насквозь пропитан пряными запахами перца и лаврового листа – мать готовила к обеду тушеную телятину.
– Ты сам себе противоречишь, – сказал я, с трудом подавляя ликующую дрожь в голосе. – Ты постоянно себе противоречишь.
– Почему я себе противоречу? – Отец изумленно смотрел на меня.
Возможно, его изумление вызвали не столько мои слова, сколько тон, каким они были сказаны.
– Ты ведь только что доказывал, что человеческий разум – высший дар природы, вершина эволюции… Но, будь он на самом деле этой вершиной, ты бы уже лишился работы. Все те безобразия, о которых ты пишешь, – их же люди творят! Или вот в прошлом году, когда ты был наказан, – это ведь люди тебя наказали!
Отец продолжал глядеть в мою сторону, однако изумление уступило место какой-то кисловатой усмешке – ему вообще не свойственно было усмехаться, лишь правый уголок губ иногда чуть опускался вниз, но усмотреть в этом усмешку можно было лишь в том случае, если вы были «в курсе дела».
– Ну хорошо, – кивнул он. – Если человек не вершина, что же в таком случае представляешь собой ты? Третьего дня ты безо всяких причин разругался с теткой. Позавчера схватил двойку по алгебре. Деньги, которые мы дали тебе на плащ, потратил на транзистор. Не станешь ли ты возражать, если на основании всех этих фактов я назову тебя скандалистом, лентяем, лжецом и вообще ничтожеством? Разве можно из-за тех или иных безобразий, с которыми приходится сталкиваться, объявлять человечество безобразным?
Я возразил, конечно. Но и он возразил. Потом опять я. Затем он. Известно, что кошки и родители с любой высоты на спину не падают…
Уже по окончании гимназии я вторично уличил отца в непоследовательности. Только на сей раз мое воспоминание связано не с перцем и лавровым листом, а с ароматом ванили.
– Вы настолько уверены в своем оптимизме, что даже не пытаетесь его обосновать, – заметил я, черпая ложечкой лимонно-зеленый крем.
Разговор об оптимизме зашел, когда на стол подали третье, – другими словами, у меня появилась возможность наслаждаться сразу двумя десертами, интеллектуальным и кулинарным. Я все же надеялся, что первый окажется вкуснее второго, потому что мать и на этот раз положила в крем такое количество ванилина, что трудно понять: лакомство перед тобой или лекарственный препарат.
– А какие обоснования тебе нужны? – спросил отец с добродушием, свойственным кошке, когда она затевает игру с мышонком.
– Всякие. Наше мировоззрение, если на то пошло, не оптимистично, а пессимистично в своей основе.
– Вот оно что? – все так же добродушно говорил отец. – И как же ты пришел к такому открытию?
– Зачем мне делать открытия! Это само собой разумеется: все, что имеет начало, имеет и конец. Люди, Земля, Солнечная система – все обречено на гибель
– По прошествии миллионов лет
– Сроки – это уже деталь.
– Миллионов и миллиардов… Ничего себе деталь!
– С философской точки зрения – это деталь, – настаивал я. – Ты ведь речь ведешь об эволюции космоса, а не о годовых планах.
Он взглянул на меня с некоторым удивлением, точно так же, как бывало года два назад, когда я бросался в поединок с каким-то остервенением. Затем невозмутимо сказал:
– Представь себе, что ты входишь в неудобную грязную, запущенную квартиру. «Я снял ее на время, говоришь ты себе. – Какой мне резон убирать здесь, производить ремонт, создавать уют, если я через десять-двадцать лет перееду в другую. Так и быть, поживу в этом свинарнике!» Наш оптимизм покоится на убеждении, что человек может жить лучше на этой планете, ведь она – его дом в космосе. Что же тут несостоятельного?
– Опять мы не понимаем друг друга, – возражаю я, с трудом скрывая раздражение. – Ты рассуждаешь с практической точки зрения, а я пытаюсь взглянуть на вещи философски Материализм как философия звучит пессимистично.
– Тогда почему же ты его принимаешь? – спросил отец.
– Откуда я знаю почему… Может быть, именно потому, что он пессимистичен. Когда тебе говорят что-то такое, в чем звучит пессимизм, ты меньше склонен думать, что тебя обманывают.
Не знаю, в какой мере я это сознавал в ту пору, но мне явно не терпелось превзойти своего отца. Мало сказать превзойти (в моем представлении он был слишком незначительной величиной, чтобы мериться с ним силами) – я стремился стать совершенно непохожим на этого человека с его скучными очерками. Я хотел доказать, что придумывать истории – это вовсе не значит «сочинять всякие небылицы», как выражалась моя мать, что истории могут быть правдивыми или звучать как правдивые, особенно если вести рассказ, не пользуясь словарем отца.
Конечно, поначалу я было задумал написать роман.97
Только роман – штука объемистая, не успеешь закончить первую главу, а весь твой азарт уже испарился. Так что я не спешил браться за перо. Но вот однажды я наткнулся в редакционной библиотеке на какой-то сборник киносценариев. Надо сказать, библиотека наша была основательно разворована, оставались в ней только книги, которые никому бы не приглянулись, среди них я и обнаружил этот сборник. Читая его просто ради того, чтобы понять, что же представляет собой эта великая тайна – сценарий, я установил нечто довольно любопытное. Неужели целый кинофильм можно создать на основе текста всего в пятьдесят-шестьдесят страниц? И при этом еще находятся чудаки, способные годами корпеть над романом? Нет, дудки, решил я, это не про меня.
Свой сценарий я посвятил одной стройке. Воспользовавшись командировкой, постарался собрать необходимый материал, чтобы получился впечатляющий фон, на котором будет развиваться действие. В диком ущелье руками строителей создается водохранилище. Ведущая идея, естественно, – борьба нового со старым, глубокие перемены в быту и в морали. Как под действием взрывчатки вздымаются и оползают земные пласты, так отчуждаются и сходят старые наслоения в сознании людей. Словом, процесс строительства должен стать наглядной иллюстрацией процесса перестройки в душах героев.
Что касается самого сюжета, я его выносил еще до командировки. В работницу столовой влюбляется молодой инженер. Но в нее влюблен и руководитель одной из бригад. Вначале она вроде бы склонна отдать предпочтение бригадиру, но постепенно ее очаровывает инженер. Он так чудно выражается, рассказывает такие диковинные истории, и, кроме того, он не так груб в обращении, как рабочий. Девушка ведет себя не очень определенно, и в обстановке этой неопределенности между двумя соперниками вспыхивает ссора, а затем и драка.
Девушка внезапно исчезает, а через два дня снова появляется на стройке – но не одна, а со своим сынишкой. Оказывается, она была замужем, брак был несчастливый, она развелась и осталась с ребёнком.
Красавица, ничего не скажешь, однако с ребенком… Территория вокруг красавицы пустеет. Каждый из соперников борется со своими предрассудками. С пережитками прошлого.
Боролся и я. Но не с пережитками, а с возможными вариантами драмы. История могла закончиться так: территория опустела и судьба героини решится когда-нибудь потом, в будущем. Но это значило бы, что победило старое. Могло быть и такое: оба соперника справляются наконец со своими колебаниями, однако молодая женщина, разочаровавшись в их мещанской психологии, отворачивается от обоих. Можно было сделать и так: к ней возвращается лишь один из них. Но кто?
Лично я предпочел бы, чтоб это был инженер. Мне он нравился, был в чем-то близок, характер его был для меня более ясным. Но тогда получилось бы, что интеллигента я ставлю выше рабочего. Да и фальши не избежать: ведь простой человек скорее плюнет на предрассудки, чем интеллигент.
Так что побеждает все-таки рабочий, и победа эта счастливо совпадает с завершением строительства объекта. Все складывается прекрасно. Настолько прекрасно, что меня сразу стали одолевать сомнения, не слишком ли шаблонно я это сделал. Однако закравшееся было сомнение оттесняет простая мысль, что остальное – дело режиссера, он и позаботится о том, чтобы найти решение пооригинальней, используя визуальные решения – краны там и все прочее.
Я отнес свое детище в сценарную комиссию, полагая, что редактор усадит меня в кресло, предложит кофе и тут же погрузится в чтение рукописи. Чтобы ознакомиться с ней, потребовалось бы менее двух часов.
Вместо этого встретившая меня секретарша бросила безразличный взгляд на аккуратно подписанную канцелярскую папку, потребовала, чтобы я написал сверху свой адрес и номер телефона, и уведомила меня, что при необходимости со мной свяжутся.
Разумеется, связываться со мной никто не стал. Я сам решил связаться. Позвонил раз-другой, и мне было сказано, что ответ пока не готов – до моего сценария не дошла очередь. Много месяцев спустя, когда в каком-то разговоре с замглавного я упомянул об истории с моим сценарием, он вдруг захохотал:
– Жди у моря погоды! Да они по горло завалены рукописями. Ты должен родить шедевр, чтобы тебя стали разыскивать. А кто начинает с шедевров?
– В таком случае вообще невозможно пробиться…
– Все возможно, только надо знать как.
Он поднял трубку, набрал номер. Затем последовали дружеские восклицания типа: где ты пропадал, тезка, почему не даешь о себе знать, – после чего было упомянуто мое имя и название сценария, о котором замглавного справился у меня при помощи выразительной мимики.
– «Новые горизонты»… – прошептал я.
– «Новые горизонты». Словом, проверь, будь добр, куда они его засунули, надо помочь человеку… Наш самый крепкий очеркист…
При этих– словах он хитро подмигнул мне, что могло означать: «Видал, как я его охмуряю, чтобы сдвинуть дело с мертвой точки»
Когда двумя днями позже редактор принял меня в своем маленьком кабинете, я смог убедиться, что кресла там нет и кофе не предлагают. Во всяком случае, мне не поднесли.
У редактора, сидящего за обшарпанным столом, был добродушный вид, А может, такой вид придавала ему полнота – толстяки, как вы могли заметить, зачастую кажутся добродушными, вероятно потому, что у них не заметны морщины. Было, однако, заметно, что редактор только что подстригся – об этом свидетельствовал тяжелый дух парикмахерского одеколона, наполнявший комнату.
– Сценарий написан вполне сносно, – сказал редактор, постукивая толстыми пальцами по моей папке со сценарием. – Я хочу сказать, вполне сносно для начинающего.
После этого он тут же перешел к критическим замечаниям. Их набралось много, и каждое в отдельности было достаточно веским, чтобы поставить на мне крест.
– И весь этот ваш конфликт настолько шаблонный, что просто скулы сводит.
Я убито сидел на стуле, расшатанном сотнями других дебютантов, спрашивая себя, зачем я, в сущности, сижу здесь и выслушиваю такие неприятные оценки, вместо того чтобы взять шляпу и уйти. Вероятно, я так бы и сделал, если бы редактор не сменил пластинку:
– Ваша ошибка в том, что вы сразу взгромоздили на себя непосильную задачу. Надо было попробовать свои силы на чем-то более простом. У вас есть чувство конкретности. Обстановка, фон даны прилично, они подсказывают визуальные решения. Почему бы для начала не попробовать себя на документалистике? Им там нужны молодые авторы, я тут как-то даже упомянул о вас, и, надо полагать, они что-нибудь вам предложат.
Он устремил на меня вопросительный взгляд, но я не был готов к ответу: в столь стремительном падении с высоты художественной кинематографии я временно утратил ориентацию.
Не сумев ничего прочесть на моем лице, редактор перенес взгляд на свои часы, которые, видимо, напомнили ему, что зря он теряет драгоценное время с каким-то непонятным типом.
– «Новые горизонты»… – бормотал он с нескрываемым чувством досады.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64