– Но у нас все впереди.
Торжественное открытие гостиной происходит на следующий вечер. И, что самое удивительное, – все в сборе.
Присутствие Илиева и мое совершенно естественно при наших дружеских связях с виновницей торжества. Но как ей удалось заманить сюда стариков, остается загадкой. Во всяком случае, оба притащились в гостиную, несмотря на то что по телевизору уже отзвучала песенка «Баю-бай, должны все дети ночью спать…» – Димов в торжественном темно-синем костюме в белую полоску. Великолепный этот костюм, однако, висит на нем как на вешалке – то ли когда-то был куплен «на вырост», то ли за долгие годы его владелец сильно усох. Что касается Несторова, то он не мог явиться ни в чем ином, кроме как в широкой зеленой рубахе с засученными рукавами – я полагаю, с засученными рукавами гораздо удобнее поддергивать кверху ремень, постоянно сползающий с толстого живота.
Итак, мы в полном составе, и Лиза любезно усаживает стариков в огромные кресла, чем-то похожие на массивные гробы – что ж, дескать, поделаешь, надо потихоньку привыкать к тому, чего не минуешь, – а мы, так сказать, молодые, устраиваемся не столь удобно, но тоже неплохо – на покачивающейся палубе корабля-дивана. Лиза, наша дама, посередине, а мы, кавалеры, по краям (хотя, если быть точным, инженер уселся не с краю, а совсем близко к нашей даме).
Словом, все начинается весьма и весьма добропорядочно и длится в том же духе, пока мы смотрим информационную программу. Может быть, так и дальше бы продолжалось, если бы показали какую-нибудь милую семейную хронику, которые смотрятся с таким наслаждением, что с первых же минут ты погружаешься в дремоту, но на беду вместо семейной хроники телезрителям предложена другая передача – что-то вроде «Человек и закон», о злоупотреблениях начальников продовольственных складов, причем начальники эти действуют не в одиночку, они связаны с экспедиторами, шоферами, работниками прилавка, так что имя им – легион. Конечно, заправляют «делами» две-три акулы коррупции, а все прочие – рыбешка, пробавляющаяся мелкими хищениями. И когда начинают эти хищения перечислять, я от нечего делать бросаю фразу:
– И на кой черт морочить людям голову такими мелочами!
– Мелочами? – рычит Борец.
– Это не мелочи, – вторит ему Рыцарь более кротким тоном.
Они неожиданно объединились против меня, и это меня успокаивает, хотя и ненадолго.
– Таких следует… – снова рычит Несторов.
– Расстреливать? – подсказываю я.
Он колеблется, потом отвечает:
– Отправлять в каменоломни.
– Куда-нибудь их отправят, – холодно замечает Димов. – Но что от этого изменится? На их место придут другие…
– И тех отправить куда следует! – упорствует Борец.
– К сожалению, все гораздо сложней, гораздо сложней.
Рыцарь оборачивается к Лизе, показывая, что он говорит ни в коем случае не Нестерову.
– Сложней! Сложней! – насмешливо повторяет Борец. – Умные люди тем и отличаются, что сложное умеют подвести к простому.
– Если мы начнем так рассуждать, то вернемся к теории Сталина, – снова оборачивается Димов к Лизе.
Несторов поднимает брошенную Рыцарем перчатку:
– И не ошибемся!
– Передача называется «Человек и закон», – встреваю в разговор я, поймав умоляющий взгляд Лизы.
– Человек обязан подчиняться закону, – сердито говорит Борец. – Что тут неясного?
– А вот он не подчиняется, – Димов снова глядит на Лизу. – Делает вид, что подчиняется, а сам крадет. Значит, нельзя рассчитывать только на принуждение.
– На что же рассчитывать, если мы вместо принуждения по головке гладим? – не унимается Несторов. – Таких надо
– Расстреливать, – подсказываю я.
– Да, зависело бы это от меня, я бы и расстрелял некоторых – срывается на сей раз Борец.
– Очень гуманно' – посматривает Димов в сторону дочери.
– Вот именно: гуманно! – подтверждает его оппонент. – Если поплатятся жизнью пятеро, это послужит уроком для остальных и спасет их от тюрьмы.
– На Западе только того и ждут, чтобы мы начали расстреливать, – бормочет Рыцарь в сторону Лизы.
– Ежели враг тебя ругает, ты на верном пути, – не сдается Несторов.
Поединок продолжается Лиза раз или два подтолкнула локтем Илиева, он пытается как-то примирить противников, однако они не склонны обращать внимание на его слова, ясно давая понять, что с младенцами дела не имеют. Передачу уже давно никто не смотрит, и она служит лишь фоном разразившегося скандала. Лиза пытается что-то сказать своему папочке, но он и ее теперь не замечает, хотя взгляд его обращен именно на нее. Наконец, воспользовавшись краткой паузой, Лиза успевает сказать отцу:
– Может, сыграем в шахматы? Говорят, ты лихой шахматист.
Старик сверлит ее подозрительным взглядом, но лицо его тут же смягчается:
– Почему бы не сыграть… Чем болтать попусту…
– А вы не хотите сыграть со мной? – спрашивает Илиев Несторова.
Однако его слащавый тон пришелся Борцу не по вкусу.
– В другой раз, – сухо отвечает он.
И чтобы показать, что он тоже не намерен попусту болтать, Несторов поддергивает кверху ремень и уходит к себе.
Партия «отец – дочь» абсолютно неинтересна и, к счастью, коротка. Днмов великодушно удерживает Лизу от легкомысленных ходов, но все равно она быстро проигрывает. Приходится мне сесть на ее место. У Рыцаря обнаруживается опыт, приобретенный в квартальном клубе, но уже в самом начале он допускает ошибку, которая и определяет исход игры.
– Сегодня я что-то не в форме, – признается он.
– Наверное, Несторов выбил вас из колеи.
– Несторов тут ни при чем, – пренебрежительно отвечает Димов. – Дело не в конкретном человеке, а в характере мышления: догматизм, допотопная философия. Слыхали вы его, этого допотопного философа: я бы их перестрелял, я бы их в каменоломни. Нет, надо идти спать, не то снова распсихуюсь.
Раз такое дело, мне не остается ничего другого, кроме как уйти к себе чтобы предоставить возможность молодым закончить в уединении скромный домашний праздник.
Несколькими минутами позже за мной поднимается и Лиза.
– Плохое настроение, – бормочу я, видя унылое выражение ее лица.
– Мне кажется, вы его основательно подпортили, – бросает она. – Это вы задали тон…
– Возможно, – небрежно отвечаю я. – Но они и без меня бы поцапались.
– Да, но вам-то от этого ни холодно, ни жарко.
Я молчу. Если она задумала перенести ссору на верхний этаж, едва ли ей это удастся.
– И все равно, – произносит она вдруг с надеждой в голосе, – я соберу всех завтра. Я уверена, они постепенно привыкнут…
– Привыкнут ссориться.
Завтра? Почему бы нет? Но только без меня. Если речь идет о светской жизни, о человеческом общении – я предпочитаю Бебу. Пусть даже мне придется испытывать досаду, но это будет досада не такая уж горькая, и не так уж долго она продлится – столько, сколько длится драматический спектакль.
Пьеса современная, американская, из тех, что наглядно должны убедить тебя, что между двумя человеческими существами вообще никогда не бывает истинного контакта. Действие заменяют внутренние конфликты, а так как они должны все же находить какое-то внешнее выражение, то со сцены в зрительный зал то и дело несутся душераздирающие вопли. Будто в жизни мало истерии, так нам еще в театре ее преподносят.
Кое-как досидев до конца, мы выходим на улицу, и тут Беба вдруг предлагает:
– Хочешь, съездим на дачу к Слави? Его жена сегодня дважды мне звонила, они будут дома одни, послушаем музыку, подышим свежим воздухом – и домой, не знаю, как ты, но меня уже тошнит от городских квартир, пропитанных табачным дымом.
Я мог бы возразить, что ее квартира вовсе не пропитана табачным дымом, да и к чему тащиться в эту пору в такую даль – развлекать Слави с его женой. Однако современные пьесы, как правило, кокотки, еще совсем рано, так что хочешь не хочешь, а Беба все равно куда-нибудь меня потащит, и будет ли это ресторан или какая-то там дача значения не имеет.
– Где твоя машина? – спрашиваю.
– Тут, за углом.
Раз машина тут, за углом, значит, Беба заранее все решила и говорить уже не о чем. Мы садимся в маленький красный «фиат», чистенький, безупречный, как все. что принадлежит Бебе, и едем по все еще оживленным улицам в полном молчании: Беба водит весьма посредственно, но с предельной сосредоточенностью, чтобы, не дай бог, не столкнуться с кем-нибудь и не повредить новенькую машину. И лишь на загородном шоссе, где движение немного спокойнее,Беба говорит:
– Дошли до меня слухи, что нас уже две.
– Как это две?
– Две в твоем гареме. Я – для светской жизни, а она – для домашнего пользования.
– Чего ты болтаешь? – непринужденно спрашиваю я.
– Я, конечно, польщена, что я – для светской все-таки жизни.
– Глупости, Беба. Никого, кроме тебя, нет.
– У меня информация.
– Грош ей цена. Объясни своим информаторам, что домработница и любовница – не всегда одно и то же.
– Не всегда. Только в тех случаях, когда женщина молода и в твоем вкусе.
– Отнюдь не в моем. Увидишь – убедишься.
– Может, и увижу. Если мы когда-нибудь окажемся все вместе…
– Смотри, врежешься сейчас в грузовик! – предупреждаю я.
– Не бойся, я не очень-то расстроена, – отвечает Беба. И после короткой паузы добавляет: – Только, пожалуйста, не награди меня чем-нибудь… Иначе я тебя убью.
– Решила позлить меня? Что ж, продолжай.
Она замолкает, ей отлично известно, что разозлить меня не так просто, а мне известно, что единственное, что ее беспокоит, – как бы я не «наградил» ее чем-нибудь. А так мы оба без особых претензий, именно это нас и объединяет вопреки всем этим пьесам о людской некоммуникабельности.
Вилла Слави, расположенная на самом краю дачного поселка, у подножия глухой темной горы, кажется мне моськой, которая злобно таращит светящиеся окна, облаивая безмолвную громаду. Лай, разумеется, исходит от магнитофона и от всего сборища.
Оказывается, жена Слави, позвонив Бебе и сказав ей: «Будем только мы с вами», повторила это еще нескольким друзьям, так что, кроме хозяев, мы застаем здесь Бистру с Жоржем и еще целый квинтет из двух кавалеров и трех дам, весь в изрядном подпитии.
– Только вас ждем! – приветствует нас Слави, который тоже выглядит очень веселым.
В гостиной вся эта банда знакомых и незнакомых людей встречает нас фамильярными возгласами:
– Наконец-то! С голоду из-за вас подыхаем.
Не теряя времени, мы все спешим в глубину комнаты, к холодным закускам, и принимаемся за утомительную процедуру – одними приборами перекладываем еду в свою тарелку, а другими – себе в рот.
– Говорят, в высшем обществе принято есть руками, – сообщает Жорж, кромсая ножку холодного цыпленка.
– Ради бога, хоть сегодня не причисляй себя к высшему обществу, – сердито замечает Бистра, шлепнув его по руке.
Этими двумя репликами исчерпывается застольная беседа, если не считать обычных в подобных случаях просьб: «Передай мне соль» или «Плесни-ка и мне немного».
– Послушай, Слави, что там стряслось с дачей твоего двоюродного брата? Ведь он начал строиться раньше тебя? – слышится голос из квинтета.
– Ничего не стряслось. Продал ее, не достроив, – отвечает хозяин с полным ртом.
– Влип?
– Влип, только в другом смысле… Рак – представляешь?
И чтобы новость как можно сильнее потрясла слушателей, Слави на миг замирает с полуоткрытым ртом, полным еды.
– Мать честная! Вот бедняга! – сочувственно восклицает тот, из квинтета, накладывая в тарелку салат.
– И знаешь, какой он номер отколол, этот чудак? – продолжает хозяин. – Другой бы свихнулся от страха, а он все продал и зажил в свое удовольствие. Но как! Тебе, Васка, такие кутежи и не снились. Веришь, он и сам не в курсе, когда они начинаются, а когда кончаются.
– Правильно живет человек! – заявляет Васка, держа вилку, как камертон. – Я его целиком одобряю!
– Эх, нам бы всем жить так, будто мы больны раком, – подхватывает кто-то лохматый, с мрачным лицом.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64