На БАМе, на северном участке, очень хорошие оклады, масса льгот, лучше даже, чем в Магаране.
– Она долго у вас гостила?
– Да что вы! Забежала – я ж у нее одна на всем белом свете, – сказала, что специально сделала остановку в Коканде, и – на Север.
– Это когда было? В конце или начале января?
– Это? – переспросила старушка. – Погодите, милый, погодите… Отчего ж я вам про январь сказала?! Ах, да, она меня спутала, говорит, отдохну на море, а с января переберусь на БАМ. Она у меня осенью была, в октябре или ноябре, что правда, то правда…
– Может, я не к вам пришел? – сыграл Урузбаев. – Она чуть прихрамывает, эта Петрова?
– Да что вы?! Уж такая нежная, такая голубушка…
– Покажите ее фото, – сказал Урузбаев, – а то еще чужому человеку письмо оставлю…
– Пожалуйста, – ответила старушка, поднялась с кресла, стоявшего возле окна, проковыляла к комоду, открыла ящик, достала альбом, протянула капитану. – Вот смотрите. Вы, кстати, откуда?
– Мой брат в Магаране с нею работал, она по приискам, а он ревизором… Где ж ее фото, матушка? Тут одни старухи…
– Какие ж старухи? – обиделась Клавдия Евгеньевна. – Вы смотрите пятую страницу. Вначале мы, сестры, потом наши мужья-покойники, а уж после – лапонька и внук Ирочки, Гоша…
Урузбаев протянул старушке альбом: все фотографии Петровой были аккуратно вынуты, все до одной.
– Боже мой! – всплеснула руками старушка. – Да как же так?!
– Вы из комнаты выходили, когда племянница к вам заезжала?
– Конечно! То на кухню, то к Заире – взять тмин, я ж пирог пекла, то в лавку, за лимонадом… Боже ты мой, что ж это такое, а?!
(За давностью отпечатков пальцев на альбоме установить не удалось. Потом, однако, экспертиза уточнила: следы есть, но рисунок не читается, фотографии вынимали в перчатках.
Никаких других сведений о Петровой в Коканде собрать не смогли.
А Милинко действительно письмо «до востребования» из Израиля получил. Подпись, впрочем, неразборчива. Паспорт предъявил свой. Образец подписи отправили в Москву.)
13
…Жуков дождался, пока Костенко кончил заниматься утомительной гимнастикой, и, перед тем как тот отправился в душ, сказал:
– Вашу девушку выгнали с работы.
– Какую девушку? – удивился Костенко.
– А журналистку.
– Да вы что?!
Жуков достал из кармана газету, сложенную трубочкой, бросил на стол:
– За вашу информацию.
Костенко развернул газету, нашел в нижнем правом углу маленькую заметку «Ночи будут без страха», отметил, что под корреспонденцией стояло «Кира Королева». «Уроки „Комсомолки“, – подумал он, – молодец, девчонка».
– А в чем, собственно, дело? – спросил Костенко. – Она не переврала ни одного моего слова, только добавила про нашу работу, мужество, закон и все такое прочее, красиво подала. В чем же дело?
Жуков пожал плечами:
– В нашем городе – и вдруг «кошмарные преступления»? Быть такого не может, потому что не может быть никогда… Первого секретаря нет, в Академии общественных наук защищает докторскую, председатель исполкома уехал по районам – заступиться было некому, сработала машина чиновной перестраховки.
– Исполком далеко? – спросил Костенко.
– За углом. Но нет смысла.
– Не надо бежать поступка, Жуков. Легче всего, когда «нет смысла». А вот правильнее будет п о с т у п и т ь!
– Ну-ну, – усмехнулся Жуков. – Валяйте.
– Вам докладывали обстоятельства дела, над которым мы работаем?
– После статейки запросил, – ответил зампред исполкома.
– Значит, статья пошла на пользу?
– Нет, во вред! Вы думаете, противник не воспользуется этой статейкой! Думаете, не появится по разного рода «голосам» сообщение о росте бандитизма!
– Одна минута, – сдерживая себя, чтобы не сорваться, медленно произнес Костенко. – Кто где хозяин? Неужели эти самые «голоса» имеют хоть какую-то силу?
– Кто это сказал?! Я так не говорил!
– Нет, вы сказали именно так. И позвольте мне задать вопрос; какое имеют право – по советскому законодательству – увольнять с работы человека без каких-либо к тому оснований?
– Распространение панических слухов, по-вашему, не основание? Она – не пекарь, пекаря я б не уволил! Она, понимаете, работник идеологического фронта!
– Значит, работник идеологического фронта стоит на особом положении?
– А вы как думали?
– Я думал, что Конституция – одна для всех. Или ошибаюсь?
– Я, понимаете ли, позвоню в Москву, вашему начальству! Что это у вас за демагогические замашки!
– Нет, это я пойду к вашему руководству и напишу рапорт о возмутительном самоуправстве!
– Выбирайте выражения, товарищ, – перейдя на глухой полушепот, сказал зампред. – Не забывайтесь.
– И вы старайтесь.
Костенко резко поднялся и, не прощаясь, вышел из кабинета, обшитого панелями красного дерева.
…Секретарь обкома по пропаганде был молодым еще человеком, лет тридцати пяти, не больше.
– Неужели сняли? – спросил он, выслушав Костенко. – Ну это мы поправим. Накажем ее, конечно, что, не посоветовавшись, жахнула скандальную информацию, и редактора и ее накажем…
– Одна минута, – по-прежнему ярясь, не отойдя еще после первого визита, остановил собеседника Костенко. – А за что наказывать? Королева советовалась со мною. Она не переврала ни одно мое слово, а нам – в интересах операции – было важно, чтобы такого рода заметка появилась. За что ее наказывать? Если журналист будет ходить советоваться по поводу каждой своей заметки – тогда надо закрыть газеты.
Секретарь посмеялся:
– Знаете, как все дело развивалось?
– Дело ж не уголовное, – отошел, наконец, Костенко, – откуда мне знать?
– Один из моих коллег прочитал заметку и спросил на бюро: «Неужели возможен такой ужас? Теперь, думаю, вечером начнут электроэнергию экономить – все равно никто из дома не выйдет, чего ж зря фонари жечь?» Это у нас больной вопрос, исполкому часто достается за плохую освещенность улиц. Ну вот те и в ы с п а л и с ь на газете.
– Как же вы им это позволили?!
– Я поручил исполкому разобраться. Есть сигнал – надо принимать меры. Или вы против?
– Смотря какой сигнал. Я представляю себе состояние молоденькой девушки, которая койку снимает, чтобы только работать в здешней газете, а ведь в Москве есть квартира, папа с мамой, а она приехала сюда, набраться духа северной романтики, которая замешана на братстве, доброте и взаимной выручке. И – набралась.
– Мда, – сказал секретарь и снял трубку. – Алло, Игорь Львович, что, приказ на Королеву у тебя действительно уже пошел в кадры? Нет, ты отзови этот приказ, дело тут такое, что нашу журналистку уголовный розыск попросил помочь, так было н а д о напечатать… Да… Да… Нет, вы не так поняли… Да. Вы ее пригласите, успокойте… Ну? А где же она? Так найдите! Что, у вас в редакции никто не знает ее адреса, что ли?
Секретарь положил трубку, полез за сигаретами.
– Сложная штука, – сказал он. – Я теперь без бумажки не выступаю, особенно в районах. Раньше не знал, что такое шпаргалка… А тут случилось такое… Ездил недавно в один район, ну и разобрал л я п ы в газете, много досадных ляпов; зевают их от с к у к и, прямая противоположность тому, что сделала Королева… А потом узнаю, что после моего выступления, ничтоже сумняшеся, трех журналистов – причем наиболее активных, задиристых – поснимали с работы. Авторитет – штука сложная, особенно с нашими прошлыми привычками. Увлечешься, скажешь что, а уж готовы услужить. Крылова помните? «Услужливый дурак…»
– Что вам «услужливые» сказали о Королевой? Исчезла? Нет ее?
– Найдут…
– Пригласили б вы ее, а? Право слово, так мы умеем людей терять, так уж умеем! А потом дивимся – отчего цинизм?
– Эк вы на меня бочку покатили… Но в порядке справки: у меня семнадцать газет, телевидение, радио, вещание на рыболовную флотилию, высшие учебные заведения, агитаторы, вечерние университеты, а в отделе всего девять человек.
– Поручили б, что ли, Королевой ударить исполком по поводу плохой освещенности города, – задумчиво продолжал с в о е Костенко. – Спасли бы девчонку, привили б ей борцовские качества, право!
– Надо подумать. Предложение любопытно. Хотя проходить будет трудно – нравы провинции живучи, чтоб все было тихо, спокойно, лучше тассовские материалы перепечатать, да АПН сейчас рассылает, а про своих – фото. В цеху или на полях. Боятся еще на местах активности, ждут, когда сверху придет циркуляр. Отсюда – пассивность, лень, безынициативность… Ну а теперь о вашем деле… Найдете?
– Найдем.
– Когда?
– Не обещаю, что скоро. Узел странный, и почерк какой-то совершенно особенный, так что хлопот много. Жуков ваш – золото, настоящий сыщик, повышайте, пока не поздно, а то в Москву заберем.
– Он – кто?
– Начальник угро города, а ему вполне уже пора бы в кресло заместителя начальника областного управления садиться, ас сыска.
– Жуков – фамилия запоминающаяся, – сказал секретарь. – Зовут его, кажется, Алексей Иванович?
Костенко, наконец, улыбнулся:
– Уважаю информированных людей. Девочку позовите, ладно?
– Красивая?
– Очень.
– Приглашу. А вы найдите вечер и выступите перед слушателями университета марксизма. Люблю злых, атакующих спорщиков. Договорились?
– Хорошо. А я к вам в приемную Королеву доставлю, пусть сидит; когда выкроите минуту – она под рукой, да?
…Киру он нашел сразу – Жуков, пока Костенко ходил по кабинетам, запросил ее адрес и выяснил, как удобнее и быстрее к ней проехать.
Девушка лежала на металлической койке, у окна, закинув руки за голову, тяжелые волосы разметались на голубой наволочке, очень красиво.
Она, казалось, не удивилась приходу Костенко, но не поднялась, сказала тихо, простуженным своим басом:
– Спасибо. Мне уже передали.
– Поднимайтесь, кофе хочу.
В глазах у девушки что-то зажглось, потухло, потом зажглось снова, она пружинисто вскинулась с кровати:
– А спирта хотите? Я спирта жахнула с горя.
– Незаметно.
– Ну я ж не стакан, пару глотков, а то было так страшно, что просто нет сил.
– Сунулась в драку – забудь про страх. Журналистика – драка.
– Смотря какая.
– Ну о барахле я не говорю, на это времени не осталось.
– В Москву уеду.
– Стыдно.
Она включила кофейник и спросила:
– Почему?
– Потому что дезертирство. Да, в Москве легче, да, в Москве такое вряд ли бы случилось, хотя, увы, еще случается, да, в Москве наибольшее благоприятствие, но хорошо ли это для пишущего – наибольшее благоприятствие?
– Хорошо, – убежденно ответила девушка. – Просто даже замечательно. Почему музыканту – наибольшее благоприятствие, художнику – тоже, а пишущему надо продираться сквозь тернии?
– А куда продираться-то? – вздохнул Костенко. – К звездам. То-то и оно. Вам могут предложить написать о том, как плохо освещены улицы, но вы шире глядите: отчего наши города так скучно оформлены, почему мы так горделиво жжем неон на «продовольственном магазине» или «хозтоварах», почему бы вместо этого не придумать интересную современную рекламу, чтобы наши молокососы не вздыхали по рекламе западной или японской… Хорошая, кстати, реклама – не грех бы поучиться. Петр учился, мы у Форда учились, не было в этом ничего зазорного… Напишите, право, вы этим наступите на хвост своему врагу в исполкоме, есть там один… Впрочем, какой он враг… Трус, перестраховщик…
Глаза у девушки мгновенно потемнели:
– По-вашему, трус и перестраховщик – не враг?
– Надо ли так резко?
– Ой, как вы непохоже на себя сейчас сказали!
Костенко потер лоб ладонью, согласился:
– Да, пожалуй.
– А я вот в вас влюбилась.
– Зря.
– Это мое дело, а не ваше. Это мне важно, вы даже и знать про это не должны были б. Просто легче жить на свете, когда есть человек, о котором радостно думать.
– Об отце думайте.
– Снова не то говорите.
– Ну и что? Красивая вы девушка, я несколько теряюсь, поэтому несу околесицу – разве трудно понять?
– А вы многих женщин видали, которые п о н и м а ю т?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44
– Она долго у вас гостила?
– Да что вы! Забежала – я ж у нее одна на всем белом свете, – сказала, что специально сделала остановку в Коканде, и – на Север.
– Это когда было? В конце или начале января?
– Это? – переспросила старушка. – Погодите, милый, погодите… Отчего ж я вам про январь сказала?! Ах, да, она меня спутала, говорит, отдохну на море, а с января переберусь на БАМ. Она у меня осенью была, в октябре или ноябре, что правда, то правда…
– Может, я не к вам пришел? – сыграл Урузбаев. – Она чуть прихрамывает, эта Петрова?
– Да что вы?! Уж такая нежная, такая голубушка…
– Покажите ее фото, – сказал Урузбаев, – а то еще чужому человеку письмо оставлю…
– Пожалуйста, – ответила старушка, поднялась с кресла, стоявшего возле окна, проковыляла к комоду, открыла ящик, достала альбом, протянула капитану. – Вот смотрите. Вы, кстати, откуда?
– Мой брат в Магаране с нею работал, она по приискам, а он ревизором… Где ж ее фото, матушка? Тут одни старухи…
– Какие ж старухи? – обиделась Клавдия Евгеньевна. – Вы смотрите пятую страницу. Вначале мы, сестры, потом наши мужья-покойники, а уж после – лапонька и внук Ирочки, Гоша…
Урузбаев протянул старушке альбом: все фотографии Петровой были аккуратно вынуты, все до одной.
– Боже мой! – всплеснула руками старушка. – Да как же так?!
– Вы из комнаты выходили, когда племянница к вам заезжала?
– Конечно! То на кухню, то к Заире – взять тмин, я ж пирог пекла, то в лавку, за лимонадом… Боже ты мой, что ж это такое, а?!
(За давностью отпечатков пальцев на альбоме установить не удалось. Потом, однако, экспертиза уточнила: следы есть, но рисунок не читается, фотографии вынимали в перчатках.
Никаких других сведений о Петровой в Коканде собрать не смогли.
А Милинко действительно письмо «до востребования» из Израиля получил. Подпись, впрочем, неразборчива. Паспорт предъявил свой. Образец подписи отправили в Москву.)
13
…Жуков дождался, пока Костенко кончил заниматься утомительной гимнастикой, и, перед тем как тот отправился в душ, сказал:
– Вашу девушку выгнали с работы.
– Какую девушку? – удивился Костенко.
– А журналистку.
– Да вы что?!
Жуков достал из кармана газету, сложенную трубочкой, бросил на стол:
– За вашу информацию.
Костенко развернул газету, нашел в нижнем правом углу маленькую заметку «Ночи будут без страха», отметил, что под корреспонденцией стояло «Кира Королева». «Уроки „Комсомолки“, – подумал он, – молодец, девчонка».
– А в чем, собственно, дело? – спросил Костенко. – Она не переврала ни одного моего слова, только добавила про нашу работу, мужество, закон и все такое прочее, красиво подала. В чем же дело?
Жуков пожал плечами:
– В нашем городе – и вдруг «кошмарные преступления»? Быть такого не может, потому что не может быть никогда… Первого секретаря нет, в Академии общественных наук защищает докторскую, председатель исполкома уехал по районам – заступиться было некому, сработала машина чиновной перестраховки.
– Исполком далеко? – спросил Костенко.
– За углом. Но нет смысла.
– Не надо бежать поступка, Жуков. Легче всего, когда «нет смысла». А вот правильнее будет п о с т у п и т ь!
– Ну-ну, – усмехнулся Жуков. – Валяйте.
– Вам докладывали обстоятельства дела, над которым мы работаем?
– После статейки запросил, – ответил зампред исполкома.
– Значит, статья пошла на пользу?
– Нет, во вред! Вы думаете, противник не воспользуется этой статейкой! Думаете, не появится по разного рода «голосам» сообщение о росте бандитизма!
– Одна минута, – сдерживая себя, чтобы не сорваться, медленно произнес Костенко. – Кто где хозяин? Неужели эти самые «голоса» имеют хоть какую-то силу?
– Кто это сказал?! Я так не говорил!
– Нет, вы сказали именно так. И позвольте мне задать вопрос; какое имеют право – по советскому законодательству – увольнять с работы человека без каких-либо к тому оснований?
– Распространение панических слухов, по-вашему, не основание? Она – не пекарь, пекаря я б не уволил! Она, понимаете, работник идеологического фронта!
– Значит, работник идеологического фронта стоит на особом положении?
– А вы как думали?
– Я думал, что Конституция – одна для всех. Или ошибаюсь?
– Я, понимаете ли, позвоню в Москву, вашему начальству! Что это у вас за демагогические замашки!
– Нет, это я пойду к вашему руководству и напишу рапорт о возмутительном самоуправстве!
– Выбирайте выражения, товарищ, – перейдя на глухой полушепот, сказал зампред. – Не забывайтесь.
– И вы старайтесь.
Костенко резко поднялся и, не прощаясь, вышел из кабинета, обшитого панелями красного дерева.
…Секретарь обкома по пропаганде был молодым еще человеком, лет тридцати пяти, не больше.
– Неужели сняли? – спросил он, выслушав Костенко. – Ну это мы поправим. Накажем ее, конечно, что, не посоветовавшись, жахнула скандальную информацию, и редактора и ее накажем…
– Одна минута, – по-прежнему ярясь, не отойдя еще после первого визита, остановил собеседника Костенко. – А за что наказывать? Королева советовалась со мною. Она не переврала ни одно мое слово, а нам – в интересах операции – было важно, чтобы такого рода заметка появилась. За что ее наказывать? Если журналист будет ходить советоваться по поводу каждой своей заметки – тогда надо закрыть газеты.
Секретарь посмеялся:
– Знаете, как все дело развивалось?
– Дело ж не уголовное, – отошел, наконец, Костенко, – откуда мне знать?
– Один из моих коллег прочитал заметку и спросил на бюро: «Неужели возможен такой ужас? Теперь, думаю, вечером начнут электроэнергию экономить – все равно никто из дома не выйдет, чего ж зря фонари жечь?» Это у нас больной вопрос, исполкому часто достается за плохую освещенность улиц. Ну вот те и в ы с п а л и с ь на газете.
– Как же вы им это позволили?!
– Я поручил исполкому разобраться. Есть сигнал – надо принимать меры. Или вы против?
– Смотря какой сигнал. Я представляю себе состояние молоденькой девушки, которая койку снимает, чтобы только работать в здешней газете, а ведь в Москве есть квартира, папа с мамой, а она приехала сюда, набраться духа северной романтики, которая замешана на братстве, доброте и взаимной выручке. И – набралась.
– Мда, – сказал секретарь и снял трубку. – Алло, Игорь Львович, что, приказ на Королеву у тебя действительно уже пошел в кадры? Нет, ты отзови этот приказ, дело тут такое, что нашу журналистку уголовный розыск попросил помочь, так было н а д о напечатать… Да… Да… Нет, вы не так поняли… Да. Вы ее пригласите, успокойте… Ну? А где же она? Так найдите! Что, у вас в редакции никто не знает ее адреса, что ли?
Секретарь положил трубку, полез за сигаретами.
– Сложная штука, – сказал он. – Я теперь без бумажки не выступаю, особенно в районах. Раньше не знал, что такое шпаргалка… А тут случилось такое… Ездил недавно в один район, ну и разобрал л я п ы в газете, много досадных ляпов; зевают их от с к у к и, прямая противоположность тому, что сделала Королева… А потом узнаю, что после моего выступления, ничтоже сумняшеся, трех журналистов – причем наиболее активных, задиристых – поснимали с работы. Авторитет – штука сложная, особенно с нашими прошлыми привычками. Увлечешься, скажешь что, а уж готовы услужить. Крылова помните? «Услужливый дурак…»
– Что вам «услужливые» сказали о Королевой? Исчезла? Нет ее?
– Найдут…
– Пригласили б вы ее, а? Право слово, так мы умеем людей терять, так уж умеем! А потом дивимся – отчего цинизм?
– Эк вы на меня бочку покатили… Но в порядке справки: у меня семнадцать газет, телевидение, радио, вещание на рыболовную флотилию, высшие учебные заведения, агитаторы, вечерние университеты, а в отделе всего девять человек.
– Поручили б, что ли, Королевой ударить исполком по поводу плохой освещенности города, – задумчиво продолжал с в о е Костенко. – Спасли бы девчонку, привили б ей борцовские качества, право!
– Надо подумать. Предложение любопытно. Хотя проходить будет трудно – нравы провинции живучи, чтоб все было тихо, спокойно, лучше тассовские материалы перепечатать, да АПН сейчас рассылает, а про своих – фото. В цеху или на полях. Боятся еще на местах активности, ждут, когда сверху придет циркуляр. Отсюда – пассивность, лень, безынициативность… Ну а теперь о вашем деле… Найдете?
– Найдем.
– Когда?
– Не обещаю, что скоро. Узел странный, и почерк какой-то совершенно особенный, так что хлопот много. Жуков ваш – золото, настоящий сыщик, повышайте, пока не поздно, а то в Москву заберем.
– Он – кто?
– Начальник угро города, а ему вполне уже пора бы в кресло заместителя начальника областного управления садиться, ас сыска.
– Жуков – фамилия запоминающаяся, – сказал секретарь. – Зовут его, кажется, Алексей Иванович?
Костенко, наконец, улыбнулся:
– Уважаю информированных людей. Девочку позовите, ладно?
– Красивая?
– Очень.
– Приглашу. А вы найдите вечер и выступите перед слушателями университета марксизма. Люблю злых, атакующих спорщиков. Договорились?
– Хорошо. А я к вам в приемную Королеву доставлю, пусть сидит; когда выкроите минуту – она под рукой, да?
…Киру он нашел сразу – Жуков, пока Костенко ходил по кабинетам, запросил ее адрес и выяснил, как удобнее и быстрее к ней проехать.
Девушка лежала на металлической койке, у окна, закинув руки за голову, тяжелые волосы разметались на голубой наволочке, очень красиво.
Она, казалось, не удивилась приходу Костенко, но не поднялась, сказала тихо, простуженным своим басом:
– Спасибо. Мне уже передали.
– Поднимайтесь, кофе хочу.
В глазах у девушки что-то зажглось, потухло, потом зажглось снова, она пружинисто вскинулась с кровати:
– А спирта хотите? Я спирта жахнула с горя.
– Незаметно.
– Ну я ж не стакан, пару глотков, а то было так страшно, что просто нет сил.
– Сунулась в драку – забудь про страх. Журналистика – драка.
– Смотря какая.
– Ну о барахле я не говорю, на это времени не осталось.
– В Москву уеду.
– Стыдно.
Она включила кофейник и спросила:
– Почему?
– Потому что дезертирство. Да, в Москве легче, да, в Москве такое вряд ли бы случилось, хотя, увы, еще случается, да, в Москве наибольшее благоприятствие, но хорошо ли это для пишущего – наибольшее благоприятствие?
– Хорошо, – убежденно ответила девушка. – Просто даже замечательно. Почему музыканту – наибольшее благоприятствие, художнику – тоже, а пишущему надо продираться сквозь тернии?
– А куда продираться-то? – вздохнул Костенко. – К звездам. То-то и оно. Вам могут предложить написать о том, как плохо освещены улицы, но вы шире глядите: отчего наши города так скучно оформлены, почему мы так горделиво жжем неон на «продовольственном магазине» или «хозтоварах», почему бы вместо этого не придумать интересную современную рекламу, чтобы наши молокососы не вздыхали по рекламе западной или японской… Хорошая, кстати, реклама – не грех бы поучиться. Петр учился, мы у Форда учились, не было в этом ничего зазорного… Напишите, право, вы этим наступите на хвост своему врагу в исполкоме, есть там один… Впрочем, какой он враг… Трус, перестраховщик…
Глаза у девушки мгновенно потемнели:
– По-вашему, трус и перестраховщик – не враг?
– Надо ли так резко?
– Ой, как вы непохоже на себя сейчас сказали!
Костенко потер лоб ладонью, согласился:
– Да, пожалуй.
– А я вот в вас влюбилась.
– Зря.
– Это мое дело, а не ваше. Это мне важно, вы даже и знать про это не должны были б. Просто легче жить на свете, когда есть человек, о котором радостно думать.
– Об отце думайте.
– Снова не то говорите.
– Ну и что? Красивая вы девушка, я несколько теряюсь, поэтому несу околесицу – разве трудно понять?
– А вы многих женщин видали, которые п о н и м а ю т?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44