он отступал до самой Дордони и не попал к немцам в плен. Ох, я ошиблась! Весь этот период, понятно, мы спали не вместе, хотя я несколько раз приезжала в Эна, где он стоял, а в Перигё прибыла всего спустя пять дней после него.
Раздался сухой кашель мадмуазель Берты.
— Спокойной ночи, Шарль. Не буду вас больше задерживать.
И прежде чем закрыть за мной дверь, она произнесла:
— Спасибо вам.
Я не решился слишком скоро появиться на улице Ла-марка, боясь, как бы Люлю не подумала, что я пришел ради продолжения ее истории. Но, после того как она упомянула Пуатье, я сделал открытие: вероятней всего, Боб был сыном профессора Дандюрана, декана юридического факультета и автора философского трактата, которым до сих пор, пользуются во всех университетах.
Долгие годы у меня и в мыслях не было как-то связать старого профессора и мужа Люлю. Мне пришлось перелистать ежегодник университета, из которого я узнал, что Жерар Дандюран вышел в отставку во время войны, а умер в 1950 году в возрасте семидесяти трех лет.
Выходит, Боб ездил в Пуатье на похороны? И, взяв с собой жену, возвратился к ней на ночь в отель? Теперь мне стал понятней контраст между Петрелями и остальными, кто пришел приводить гроб. Та троица, что выразила соболезнование сестре Боба,— очевидно, друзья семейства; старик, с которым так почтительно здоровались, наверно, знаменитый адвокат или бывший профессор.
Мне не хотелось бы, чтобы создалось впечатление, будто все это время я целыми днями думал о Дандю-ране.и Люлю. Несмотря, на отпускной период, у меня хватало хлопот с больными. Ел.я теперь в ресторане, и это давало мне возможность встречаться с друзьями, которых остальную часть года редко удавалось видеть; у большинства из них жены и дети тоже были на отдыхе.
В одно из воскресений я повез в Тийи старого приятеля, который заведует отделением в больнице. Кошена: я давно обещал ему показать живописную гостиницу. Но получилось так, что Джон Ленауэр уехал на несколько
дней в Англию к жене, Рири сопровождал Ивонну Симар и ее подругу Лоране в Довиль, где их дом мод устраивал показ. Кроме Мийо, здесь остались одни рыбаки, и даже нельзя сказать, что нас хорошо кормили.
— Ты знал профессора Дандюрана из Пуатье? — поинтересовался я.
— Его дочь вышла за моего друга.
— За Петреля?
— Да. Первоклассный парень. Жан-Поль, их сын, дружен с моей дочкой.
— Робер Дандюран несколько недель назад утонул в пяти километрах отсюда, у самой плотины.
— Сын старика Дандюрана? —- Думаю, да.
— Никогда не знал, что у него был сын. Несчастный случай?
— Самоубийство.
— Мне его сестра ничего не сказала. Правда, они все лето в Дьеппе. У них великолепная вилла на высоком обрыве над морем.
— Как ты думаешь, можно с нею встретиться, когда она вернется?
— Нет ничего проще. Я приглашу поужинать их и тебя с женой. Они возвратятся в Париж в середине сентября.
В следующую среду пришлось поехать к больному, живущему как раз напротив лавки Люлю. Было три часа. Люлю в лавке разговаривала с клиенткой и увидела меня через витрину. Я уже не мог не зайти. Она показала глазами на ателье, сказав:
— Я сейчас пряду, Шарль.
Не знаю, почему я уставился на Аделину, которая сшивала две разноцветные ленты. Она подняла голову и, похоже, была удивлена, то ли увидев меня здесь — я вошел бесшумно,— то ли выражением моего лица. Каково было это выражение и вообще о чем я думал — сказать не берусь. Кажется, я улыбнулся ей, она в ответ тоже. Сегодня Аделина была в рабочем халате. На улице лило как из ведра. Мадмуазель Берта, словно упрекая, спросила:
— Вы не присядете?
Не понимаю, что мне пришло в голову. Остальные мастерицы стояли спиной ко мне. Слышно было, как Люлю провожает клиентку к дверям. Глядя Аделине в глаза, я беззвучно, одними губами, выделяя каждый слог, выговорил:
— Суббота?
И повторил еще дважды:
— Суб-бо-та?
Аделина поняла и в знак согласия опустила ресницы. В лавке я пробыл всего несколько минут. Мне стало стыдно перед Люлю за то, что я сделал. Я пообещал зайти завтра вечером, но когда пришел, они играли в бе-лот вчетвером и попивали «бенедиктин». В гостях у них были Розали Кеван, на дряблое тело и красные глаза которой тяжело было смотреть, и какая-то женщина средних лет, представленная мне не то как Музон, не то как Нузон.
Люлю дала мне понять, что ей страшно жаль и она просит прощения. Правда, пробыл я там достаточно, чтобы не создалось впечатления, будто я сбегаю. Было еще только девять, и домой возвращаться не хотелось.
Включая зажигание, я еще не знал, куда поеду, и вдруг направил машину на улицу Клиньянкур. Я подумал, что там, наверно, не так уж много меблирашек, вроде тех, которые описала Аделина, и что, возможно, она дома.
По случайности я с первого раза остановился у нужного дома.
— Сорок третий номер, пятый этаж,— с овернским акцентом сообщил субъект без пиджака, сидевший за конторкой.
— Она у себя?
Он не удостоил меня ответом. Свет на лестнице и в коридорах был тусклый. Слегка запыхавшись к пятому этажу, я уже начал раскаиваться, что пришел сюда. Подойдя к двери с номером 43, я услышал женский голос и собрался убраться восвояси, решив, что место занято. Именно так я и подумал. Однако мне показалось, что говорила не Аделина, и, действительно, в тот же миг я услышал ее голос.
Из соседней комнаты кто-то вышел, и от растерянности я не нашел ничего лучшего, как постучаться.
— Войдите!
Аделина лежала на кровати в трусиках и бюстгальтере; гостья сидела на стуле, положив ноги на подоконник и задрав юбку выше колен.
— Вот, проходил мимо...— пробормотал я. Выглядел я, должно быть, комично. Обе женщины переглянулись. Гостья встала, постояла и заявила:
— Ну ладно, мне надо постирать чулки.
Аделина с любопытством смотрела на меня. Не вставая с кровати, она попросила:
— Закройте дверь на задвижку.
Когда я повернулся, она иронически улыбалась.
— Что, не могли дождаться субботы?
Даже если бы я и мог объяснить, как пришла мне в голову эта мысль, она бы все равно не поверила.
— Забавный народ мужчины, — заявила она тоном человека, понимающего что к чему в этом мире.
— Интересно, что думает ваша подруга?
— Что мы занимаемся любовью. Вы ведь для этого пришли?
Пришлось ответить «да». Все так же. лежа, она изогнулась дугой и, подняв сперва одну, потом другую ногу, стащила с себя трусики и бросила на стул.
— А вы разве не разденетесь?
Своей грудью Аделина, видимо, была недовольна, потому что бюстгальтер не сняла. Внезапно она хихикнула.
— Над чем вы смеетесь?
— Так просто. Мысль одна мелькнула.
Она не сказала — какая, и когда минут через сорок пять я садился в машину, я был недоволен собой, думаю, как никогда в жизни. Почему бы не быть до конца искренним? У дома я протянул руку, чтобы взять с сиденья саквояж. Его не было. А я помнил, что брал саквояж с собой. Значит, его украли, пока машина стояла на улице Клиньянкур., К счастью, у меня был еще один. Но украденного, было очень жаль: его подарила мне мама в день, когда я защи— тил диссертацию. Заявлять в полицию я не стал.
Я много раздумывал над тем, что у меня произошло с Аделиной, и если бы не пропажа старого верного саквояжа из рыжей кожи, прослужившего мне двадцать лет, то ничуть не жалел бы, что приехал на улицу Клиньянкур. Как у всякого мужчины, у меня и раньше бывали приключения, более или менее благопристойные, но это, как мне кажется, подвернулось в самый подходящий момент, чтобы у меня открылись глаза. Говорить об этом пока еще, рано. Мыслям, чтобы; они отстоялись, тоже нужно время. Но я не смог не заметить, что при всем несходстве облика
неестественно, характеров в Аделине и Люлю есть нечто общее, и, кажется, начал понимать Боба. Жене, пришлось написать о краже саквояжа, но про улицу Клиньянкур я умолчал — написал, что это случилось, когда машина стояла на улице Друо около ресторанчика, куда мы с женой иногда ходили обедать. Я солгал, чтобы обеспечить себе алиби, понимал это и злился на жену за дополнительное унижение.
Но почем знать? Может быть, эти, на первый взгляд, чрезмерные предосторожности имели куда более тесную связь с Дандюраном, чем могло показаться.
Дня через два-три мне пришла в голову мысль пригласить Люлю куда-нибудь поужинать, тем более что это позволило бы нам поговорить, не подвергаясь слежке надоедливой мадмуазель Берты. А кроме всего прочего, сказал я себе, Люлю будет невредно сменить на вечерок обстановку, и снял уже трубку, чтобы позвонить ей, но вдруг представил, какие осложнения могут из-за всего этого произойти. Раньше мы с женой и Дандюранами частенько выбирались куда-нибудь вместе. Но сейчас, в ее отсутствие, жена сочла бы мой выход с Люлю нарушением всех и всяческих приличий. Я прямо-таки слышал, как она мне выговаривает: «Ты, вообще, подумал, что Скажут люди?»
И я дрогнул. В подобных случаях я всегда отступаю; правда, несколько раз мне удавалось настоять на своем, но кончалось это тем, что мне приходилось раскаиваться. Я довольно долго выжидал и не появлялся на улице Ламарка. Тут пришло письмо от жены: она спрашивала, заявил ли я о краже, и напоминала фамилию комиссара уголовной полиции, с которым мы познакомились у наших друзей.
В воскресенье вечером я пошел к Люлю; она сидела в углу и читала журналы, а мадмуазель Берта в другом углу штопала чулки. Интересно, заметила Люлю, как, войдя в ателье, я на миг нахмурился? Если да, то, надеюсь, не поняла — почему. В одно из прошлых посещений я отметил, что в доме стало пахнуть как-то не так. Но в тот раз была старуха Кеван, и я решил, что пахнет от нее. Сегодня же установил, что повинна в этом не старая гадалка, а, вероятней всего, мадмуазель Берта, а может быть, и Люлю, переставшая следить за собой. Я заметил, что у нее под ногтями траур и шея вроде тоже не особенно чистая.
На этот раз я не отказался от предложения выпить белого вина, несколько бутылок которого осталось еще со времен Боба. Люлю было приятно угощать меня, и сама она тоже выпила. Видимо, они с мадмуазель Бертой в этот день поссорились и, возможно, опять из-за мессы; я чувствовал, как в них все нарастает раздражение, и минут через двадцать Люлю сказала таким тоном, какого я, пожалуй, никогда у нее не слышал:
— Берта, если хочешь спать, можешь идти.
Та, собрав в корзинку чулки и клубки шерсти, прошипела:
— Благодарю за позволение. Я все поняла.
Мы наблюдали за ее демонстративным уходом в спальню и еще некоторое время слышали, как она в ярости расхаживает там.
— Шарль, вам не кажется, что я все-таки имею право иногда поговорить с человеком без свидетелей?
Я кивнул, а Люлю поинтересовалась:
— Что поделывали после нашей последней встречи? Это был обычный-вежливый вопрос, но я почувствовал, что в нем таится некий намек, и к тому же заметил в глазах Люлю странный блеск. Я не сразу понял, в чем дело, а, поняв, кажется, залился краской. Видимо, Аде-лина разболтала в ателье, что я приходил к ней. На. это, очевидно, и намекала Люлю; тут же, чтобы снять неловкость, она осведомилась:
— Много больных?
Потом я узнал, что Аделина действительно рассказала в подробностях, как все было. Результат ее болтливости оказался довольно неожиданным. Либо я очень ошибаюсь, либо Люлю почувствовала себя на равной ноге со мной. А ведь для нее, как и для большинства, врач — существо несколько особенное.
Несмотря на долгие годы дружбы, она питала ко мне инстинктивное почтение, которое заставляло ее держать себя в рамках и скрывать кое-какие черты своего характера.
Сейчас, должно быть, ей было приятно обнаружить, что, при всем при том, я такой же мужчина, как любой другой, и так же испытываю иногда потребность заглянуть к девушке, и так же веду себя в подобных обстоятельствах неловко и смешно.
Я даже не рассердился на Аделину.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20
Раздался сухой кашель мадмуазель Берты.
— Спокойной ночи, Шарль. Не буду вас больше задерживать.
И прежде чем закрыть за мной дверь, она произнесла:
— Спасибо вам.
Я не решился слишком скоро появиться на улице Ла-марка, боясь, как бы Люлю не подумала, что я пришел ради продолжения ее истории. Но, после того как она упомянула Пуатье, я сделал открытие: вероятней всего, Боб был сыном профессора Дандюрана, декана юридического факультета и автора философского трактата, которым до сих пор, пользуются во всех университетах.
Долгие годы у меня и в мыслях не было как-то связать старого профессора и мужа Люлю. Мне пришлось перелистать ежегодник университета, из которого я узнал, что Жерар Дандюран вышел в отставку во время войны, а умер в 1950 году в возрасте семидесяти трех лет.
Выходит, Боб ездил в Пуатье на похороны? И, взяв с собой жену, возвратился к ней на ночь в отель? Теперь мне стал понятней контраст между Петрелями и остальными, кто пришел приводить гроб. Та троица, что выразила соболезнование сестре Боба,— очевидно, друзья семейства; старик, с которым так почтительно здоровались, наверно, знаменитый адвокат или бывший профессор.
Мне не хотелось бы, чтобы создалось впечатление, будто все это время я целыми днями думал о Дандю-ране.и Люлю. Несмотря, на отпускной период, у меня хватало хлопот с больными. Ел.я теперь в ресторане, и это давало мне возможность встречаться с друзьями, которых остальную часть года редко удавалось видеть; у большинства из них жены и дети тоже были на отдыхе.
В одно из воскресений я повез в Тийи старого приятеля, который заведует отделением в больнице. Кошена: я давно обещал ему показать живописную гостиницу. Но получилось так, что Джон Ленауэр уехал на несколько
дней в Англию к жене, Рири сопровождал Ивонну Симар и ее подругу Лоране в Довиль, где их дом мод устраивал показ. Кроме Мийо, здесь остались одни рыбаки, и даже нельзя сказать, что нас хорошо кормили.
— Ты знал профессора Дандюрана из Пуатье? — поинтересовался я.
— Его дочь вышла за моего друга.
— За Петреля?
— Да. Первоклассный парень. Жан-Поль, их сын, дружен с моей дочкой.
— Робер Дандюран несколько недель назад утонул в пяти километрах отсюда, у самой плотины.
— Сын старика Дандюрана? —- Думаю, да.
— Никогда не знал, что у него был сын. Несчастный случай?
— Самоубийство.
— Мне его сестра ничего не сказала. Правда, они все лето в Дьеппе. У них великолепная вилла на высоком обрыве над морем.
— Как ты думаешь, можно с нею встретиться, когда она вернется?
— Нет ничего проще. Я приглашу поужинать их и тебя с женой. Они возвратятся в Париж в середине сентября.
В следующую среду пришлось поехать к больному, живущему как раз напротив лавки Люлю. Было три часа. Люлю в лавке разговаривала с клиенткой и увидела меня через витрину. Я уже не мог не зайти. Она показала глазами на ателье, сказав:
— Я сейчас пряду, Шарль.
Не знаю, почему я уставился на Аделину, которая сшивала две разноцветные ленты. Она подняла голову и, похоже, была удивлена, то ли увидев меня здесь — я вошел бесшумно,— то ли выражением моего лица. Каково было это выражение и вообще о чем я думал — сказать не берусь. Кажется, я улыбнулся ей, она в ответ тоже. Сегодня Аделина была в рабочем халате. На улице лило как из ведра. Мадмуазель Берта, словно упрекая, спросила:
— Вы не присядете?
Не понимаю, что мне пришло в голову. Остальные мастерицы стояли спиной ко мне. Слышно было, как Люлю провожает клиентку к дверям. Глядя Аделине в глаза, я беззвучно, одними губами, выделяя каждый слог, выговорил:
— Суббота?
И повторил еще дважды:
— Суб-бо-та?
Аделина поняла и в знак согласия опустила ресницы. В лавке я пробыл всего несколько минут. Мне стало стыдно перед Люлю за то, что я сделал. Я пообещал зайти завтра вечером, но когда пришел, они играли в бе-лот вчетвером и попивали «бенедиктин». В гостях у них были Розали Кеван, на дряблое тело и красные глаза которой тяжело было смотреть, и какая-то женщина средних лет, представленная мне не то как Музон, не то как Нузон.
Люлю дала мне понять, что ей страшно жаль и она просит прощения. Правда, пробыл я там достаточно, чтобы не создалось впечатления, будто я сбегаю. Было еще только девять, и домой возвращаться не хотелось.
Включая зажигание, я еще не знал, куда поеду, и вдруг направил машину на улицу Клиньянкур. Я подумал, что там, наверно, не так уж много меблирашек, вроде тех, которые описала Аделина, и что, возможно, она дома.
По случайности я с первого раза остановился у нужного дома.
— Сорок третий номер, пятый этаж,— с овернским акцентом сообщил субъект без пиджака, сидевший за конторкой.
— Она у себя?
Он не удостоил меня ответом. Свет на лестнице и в коридорах был тусклый. Слегка запыхавшись к пятому этажу, я уже начал раскаиваться, что пришел сюда. Подойдя к двери с номером 43, я услышал женский голос и собрался убраться восвояси, решив, что место занято. Именно так я и подумал. Однако мне показалось, что говорила не Аделина, и, действительно, в тот же миг я услышал ее голос.
Из соседней комнаты кто-то вышел, и от растерянности я не нашел ничего лучшего, как постучаться.
— Войдите!
Аделина лежала на кровати в трусиках и бюстгальтере; гостья сидела на стуле, положив ноги на подоконник и задрав юбку выше колен.
— Вот, проходил мимо...— пробормотал я. Выглядел я, должно быть, комично. Обе женщины переглянулись. Гостья встала, постояла и заявила:
— Ну ладно, мне надо постирать чулки.
Аделина с любопытством смотрела на меня. Не вставая с кровати, она попросила:
— Закройте дверь на задвижку.
Когда я повернулся, она иронически улыбалась.
— Что, не могли дождаться субботы?
Даже если бы я и мог объяснить, как пришла мне в голову эта мысль, она бы все равно не поверила.
— Забавный народ мужчины, — заявила она тоном человека, понимающего что к чему в этом мире.
— Интересно, что думает ваша подруга?
— Что мы занимаемся любовью. Вы ведь для этого пришли?
Пришлось ответить «да». Все так же. лежа, она изогнулась дугой и, подняв сперва одну, потом другую ногу, стащила с себя трусики и бросила на стул.
— А вы разве не разденетесь?
Своей грудью Аделина, видимо, была недовольна, потому что бюстгальтер не сняла. Внезапно она хихикнула.
— Над чем вы смеетесь?
— Так просто. Мысль одна мелькнула.
Она не сказала — какая, и когда минут через сорок пять я садился в машину, я был недоволен собой, думаю, как никогда в жизни. Почему бы не быть до конца искренним? У дома я протянул руку, чтобы взять с сиденья саквояж. Его не было. А я помнил, что брал саквояж с собой. Значит, его украли, пока машина стояла на улице Клиньянкур., К счастью, у меня был еще один. Но украденного, было очень жаль: его подарила мне мама в день, когда я защи— тил диссертацию. Заявлять в полицию я не стал.
Я много раздумывал над тем, что у меня произошло с Аделиной, и если бы не пропажа старого верного саквояжа из рыжей кожи, прослужившего мне двадцать лет, то ничуть не жалел бы, что приехал на улицу Клиньянкур. Как у всякого мужчины, у меня и раньше бывали приключения, более или менее благопристойные, но это, как мне кажется, подвернулось в самый подходящий момент, чтобы у меня открылись глаза. Говорить об этом пока еще, рано. Мыслям, чтобы; они отстоялись, тоже нужно время. Но я не смог не заметить, что при всем несходстве облика
неестественно, характеров в Аделине и Люлю есть нечто общее, и, кажется, начал понимать Боба. Жене, пришлось написать о краже саквояжа, но про улицу Клиньянкур я умолчал — написал, что это случилось, когда машина стояла на улице Друо около ресторанчика, куда мы с женой иногда ходили обедать. Я солгал, чтобы обеспечить себе алиби, понимал это и злился на жену за дополнительное унижение.
Но почем знать? Может быть, эти, на первый взгляд, чрезмерные предосторожности имели куда более тесную связь с Дандюраном, чем могло показаться.
Дня через два-три мне пришла в голову мысль пригласить Люлю куда-нибудь поужинать, тем более что это позволило бы нам поговорить, не подвергаясь слежке надоедливой мадмуазель Берты. А кроме всего прочего, сказал я себе, Люлю будет невредно сменить на вечерок обстановку, и снял уже трубку, чтобы позвонить ей, но вдруг представил, какие осложнения могут из-за всего этого произойти. Раньше мы с женой и Дандюранами частенько выбирались куда-нибудь вместе. Но сейчас, в ее отсутствие, жена сочла бы мой выход с Люлю нарушением всех и всяческих приличий. Я прямо-таки слышал, как она мне выговаривает: «Ты, вообще, подумал, что Скажут люди?»
И я дрогнул. В подобных случаях я всегда отступаю; правда, несколько раз мне удавалось настоять на своем, но кончалось это тем, что мне приходилось раскаиваться. Я довольно долго выжидал и не появлялся на улице Ламарка. Тут пришло письмо от жены: она спрашивала, заявил ли я о краже, и напоминала фамилию комиссара уголовной полиции, с которым мы познакомились у наших друзей.
В воскресенье вечером я пошел к Люлю; она сидела в углу и читала журналы, а мадмуазель Берта в другом углу штопала чулки. Интересно, заметила Люлю, как, войдя в ателье, я на миг нахмурился? Если да, то, надеюсь, не поняла — почему. В одно из прошлых посещений я отметил, что в доме стало пахнуть как-то не так. Но в тот раз была старуха Кеван, и я решил, что пахнет от нее. Сегодня же установил, что повинна в этом не старая гадалка, а, вероятней всего, мадмуазель Берта, а может быть, и Люлю, переставшая следить за собой. Я заметил, что у нее под ногтями траур и шея вроде тоже не особенно чистая.
На этот раз я не отказался от предложения выпить белого вина, несколько бутылок которого осталось еще со времен Боба. Люлю было приятно угощать меня, и сама она тоже выпила. Видимо, они с мадмуазель Бертой в этот день поссорились и, возможно, опять из-за мессы; я чувствовал, как в них все нарастает раздражение, и минут через двадцать Люлю сказала таким тоном, какого я, пожалуй, никогда у нее не слышал:
— Берта, если хочешь спать, можешь идти.
Та, собрав в корзинку чулки и клубки шерсти, прошипела:
— Благодарю за позволение. Я все поняла.
Мы наблюдали за ее демонстративным уходом в спальню и еще некоторое время слышали, как она в ярости расхаживает там.
— Шарль, вам не кажется, что я все-таки имею право иногда поговорить с человеком без свидетелей?
Я кивнул, а Люлю поинтересовалась:
— Что поделывали после нашей последней встречи? Это был обычный-вежливый вопрос, но я почувствовал, что в нем таится некий намек, и к тому же заметил в глазах Люлю странный блеск. Я не сразу понял, в чем дело, а, поняв, кажется, залился краской. Видимо, Аде-лина разболтала в ателье, что я приходил к ней. На. это, очевидно, и намекала Люлю; тут же, чтобы снять неловкость, она осведомилась:
— Много больных?
Потом я узнал, что Аделина действительно рассказала в подробностях, как все было. Результат ее болтливости оказался довольно неожиданным. Либо я очень ошибаюсь, либо Люлю почувствовала себя на равной ноге со мной. А ведь для нее, как и для большинства, врач — существо несколько особенное.
Несмотря на долгие годы дружбы, она питала ко мне инстинктивное почтение, которое заставляло ее держать себя в рамках и скрывать кое-какие черты своего характера.
Сейчас, должно быть, ей было приятно обнаружить, что, при всем при том, я такой же мужчина, как любой другой, и так же испытываю иногда потребность заглянуть к девушке, и так же веду себя в подобных обстоятельствах неловко и смешно.
Я даже не рассердился на Аделину.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20