— Катафалк приехал? — обеспокоенно спросила она.
— Еще нет.
— Ничего, через несколько минут будет. Вы видели, Шарль, какая толпа на улице?
Я привык, что Люлю летом и зимой носит светлое, исключение составляли только черные брюки, которые она, непонятно почему, выбрала для Тийи. А сейчас впервые увидел ее во всем черном. Портнихе пришлось шить платье с учетом погоды, и по причине жары она выбрала очень легкий матовый атлас.
— Луиза, как ты думаешь, не повязать ли мне на шею что-нибудь белое?
И Луиза, мастерица, не вынимая изо рта булавок, ответила:
— Нет, это убьет белую отделку шляпки.
Побывала здесь и парикмахерша, а может, Люлю ходила к ней. Сегодня она была куда рыжее обычного. Естественный цвет ее волос — светло-русый, но, сколько я ее знаю, она красится в рыжеватый, причем год от году оттенок становится ярче. А сейчас Люлю стала прямо огненно-рыжей.
На столе под рукой у нее стояла рюмка спиртного. Не думаю, чтобы она тут оказалась по просьбе Люлю. Вероятней всего, ей сказали:
— Ты должна подкрепиться. Скоро тебе понадобятся силы.
Люлю поинтересовалась:
— Его сестра все еще там?
Я уже знал, что высокая изящная женщина, которую я видел в затемненной лавке у гроба, и есть сестра Боба. Но впечатление на меня произвела не столько она, сколько ее дети, не отходившие от нее, особенно молодой человек лет двадцати, страшно похожий на Боба; пока шло отпевание, я не отрывал от него глаз. Почему-то я ожидал увидеть детей примерно одного возраста с моими и вдруг встретил высокого молодого человека и девушку, которые, похоже, несколько растерялись, оказавшись в новой для них среде.
Адвоката Петреля, мужа сестры Боба, на улице Ла-марка не было. К похоронной процессии он присоединился по пути и пробрался в первый ряд к жене. Он невысок, сухощав, волосы с проседью, в петлице розетка Почетного легиона, выглядит неплохо.
И все-таки не так, как жена и дети. Сестра Боба тоже была в черном, но платье ее было настолько элегантно, что сразу стала явственна удручающая вульгарность наряда Люлю.
Я немножко понаблюдал за дочкой Петрелей: это нормальный образчик того, что называется благовоспитанной девушкой. Но возвращаюсь снова к молодому человеку, которого, как я потом узнал, зовут Жан-Поль. Интересно, была ли у него возможность встречаться со своим дядей во время его редких визитов на бульвар Перейр? Может, Боб Дандюран ограничивался только беседами с сестрой? Но если они встречались, то, должно быть, оба, оказываясь лицом к лицу, испытывали некоторую неловкость
из-за такого поразительного сходства, редкого даже между родителями и детьми. Пожалуй, любопытно было бы сравнить их поведение. Боб ассимилировался на Монмартре, впитал в себя все его странности, усвоил тамошний жаргон и грубоватую развязность, что на бульваре Перейр, несомненно, расценивалось как дурной тон.
Жан-Поль, напротив, обладал элегантной непринужденностью, смягчаемой легкой застенчивостью. Он был высокий, как мать, и все время, пока продолжалась церемония, внимательно и любовно опекал ее.
Присутствовали почти все завсегдатаи Тийи, а с ними и Леон Фраден в черном костюме, черном галстуке и белой рубашке, подчеркивающей терракотовую смуглость его лица и рук.
Когда процессия выстраивалась, произошла, как обычно, небольшая неразбериха, Люлю, естественно, заняла место сразу за катафалком, а распорядитель похорон, которому она не дала времени взять ее под руку, вынужден был сопровождать г-жу Петрель с детьми.
Интересно, Люлю и ее золовка побеседовали в доме? Тогда мне еще ничего об этом не было известно. Оказывается, приехав из Дьеппа в понедельник вечером, когда суматоха была в полном разгаре, г-жа Петрель сразу же подошла к Люлю, и та мгновенно узнала ее — то ли по фотографиям, которые ей показывал Боб, то ли по его описаниям.
— Я его сестра,— представилась г-жа Петрель.
Войдя в спальню, она минут десять молча, без слез постояла у тела,и все это время Люлю не знала, куда себя деть и как себя вести. Уходя, г-жа Петрель ограничилась одной фразой:
— Сообщите мне день и час похорон.
В это утро она не обменялась ни словом ни с кем, за исключением троих мужчин, которых Люлю не знала — двое были средних лет, а третий весьма преклонного возраста; остальные приветствовали его с большим почтением.
Как только катафалк тронулся, Люлю обернулась: видимо, почувствовала себя неловко, оказавшись в первом ряду с одними только родственниками мужа. Она позвала знаком кого-то, кто шел позади меня, но так как на призыв ее не откликнулись, отыскала мадмуазель Берту и заставила пойти рядом с собой.
Я с женой, Джон Ленауэр, Рири и маленькая г-жа Мийо (ее муж не смог прийти) держались вместе, а вскоре к нам присоединился Леон Фраден.
Не знаю, сколько народу шло в процессии; на глаз, не меньше трехсот человек: когда я обернулся, хвост людей в черном растянулся по улице самое малое метров на сто.
Катафалк медленно полз вверх по авеню Жюно, и все прохожие обнажали головы; потом он проехал по узеньким улочкам Монмартрского холма и вскоре достиг площади Тертр.
Здесь, несмотря на утренний час, на террасах кафе зонтики были уже подняты, а столы накрыты скатертями в красную клетку. У одного кафе стоял автобус с иностранными туристами, и высокая светловолосая девушка в шортах щелкала фотоаппаратом.
На площади стоял сельский стражник из коммуны Либр в светло-синей блузе, форменном кепи и с барабаном. Он хорошо знал Боба. Им частенько доводилось выпивать вместе. Случайно он явился в форме или нет — не знаю. Но когда гроб вносили в церковь, он вытянулся, как на параде, и ударил в барабан.
Все женщины зашли в церковь, большинство же мужчин осталось на площади, и многие, конечно, разбрелись по ближним барам.Люлю и мадмуазель Берта оказались в первом ряду по одну сторону гроба, семейство Петрель встало по другую.
Люлю, несомненно, зря покрасила волосы накануне похорон, да и портниха сделала ошибку, выбрав для платья такой фасон, что оно обтягивало фигуру еще похлеще, чем те черные брюки. Может быть, дело было в контрастности солнечного света и черного атласа? Не знаю, но еще никогда Люлю не казалась мне настолько обнаженной: казалось, под платьем на ней ничего нет.
Двери церкви остались открытыми, и уличный шум мешался со звуками органа и песнопениями. Службу отправлял аббат Донкёр, высокий и такой мускулистый и мощный, что сутана и стихарь выглядели на нем, как маскарадный костюм. Только что широкими шагами, словно футболист, он прошествовал по улице следом за мальчиком из хора, несшим крест, громогласно читая стихи Писания и с вызовом поглядывая на прохожих.
Сочетание солнца на улице и полумрака в церкви было прекрасно; под своды, где царила прохлада, тянуло теплым воздухом, приносившим городские запахи.
Мужчины, задержавшиеся на площади Тертр, подоспели к выносу святых даров. На кладбище в похоронном автобусе поехали только близкие и аббат Донкёр со служкой. Так как на'Мон-мартрском кладбище мест уже не было, Боба хоронили
в Тиэ.Эти похоронные машины почему-то напоминают мне шарабаны. Люлю настояла, чтобы мадмуазель Берта ехала с ней. Она, казалось, все выискивала кого-то глазами, и я уверен, что, будь автобус вместительней, пригласила бы остальных трех мастериц.
Произошла сумятица, как в самом начале на улице Ламарка. Стали образовываться группки. Некоторые явно направлялись к столикам на террасах кафе, в толпе уже крутилась цветочница и предлагала букетики. Я; моя жена, Джон Ленауэр, Рири и г-жа Мийо уходили вместе; Джон порывался угостить нас, как вдруг я заметил. Аделину, которая одиноко стояла на тротуаре и поглядывала в мою сторону.
Машину я оставил на улице Коленкура. Мне нужно было сделать еще два визита. Я объявил жене и остальным:
— Я вас покидаю.
— И не хотите быстренько выпить глоточек? Я покачал головой. Аделина направлялась к лестницам на улице Мон-Сени, и через несколько шагов я догнал ее. Если она хотела мне что-то сказать, то такую возможность я ей предоставил.
— Вы на улицу Ламарка? — поинтересовался я.
— Нет. Сегодня мы уже не работаем. Я иду к себе на улицу Шампйонне.
— Вы живете с родителями?
Она удивленно, почти с недоумением взглянула на меня.
— Это было бы трудно, даже если бы я хотела. Они живут в департаменте Финистер.
Стоило ей заговорить, и она сразу стала казаться старше: для ее лица и фигуры голос у нее был какой-то «взрослый». Пройдя в молчании несколько шагов, она вздохнула, словно констатируя факт:
— Ну вот и кончилось.
Прохожие обгоняли нас. Мы шли не спеша, и она, словно прогуливаясь с кавалером, помахивала сумочкой. Я чуть не спросил:
— Что кончилось?
Но я понимал ее состояние. С озабоченным видом Аделина продолжала:
— Вы уверены, что он покончил с собой?
— Настолько, насколько в подобных случаях можно быть уверенным.
— Странно,— пробормотала она.
Я чувствовал, что она хочет, но не решается продолжить разговор. Чтобы, помочь ей, я задал вопрос:
— Когда вы виделись с ним в последний раз? Она ответила, со значением произнося каждое слово:
— В субботу после обеда.
Значит, вот она, ее тайна. Я уже интересовался, как Боб провел день, ставший для него последним. Мадмуазель Берта сказала, что, вероятней всего, играл в карты «У Жюстена».
И снова, чтобы поддержать разговор, я спросил:
— У вас?
Аделина кивнула и, помолчав, добавила:
— Я живу в меблированных комнатах, и если мужчина мне нравится, я не против, чтобы он ко мне зашел. Боб. иногда приходил, чаще всего в субботу во второй половине дня. Хозяйка знала, но не ревновала.
— А про последнюю субботу ей известно?
— Меня она не спрашивала. А я решила сама не рассказывать из-за того, что случилось на следующий день в Тийи.
— Долго он пробыл у вас?
— Он никогда надолго не оставался.
— Он был в вас влюблен?
Аделина пожала плечами, удивленная, что я задал вопрос, которого она от меня не ожидала.
— Думаю, что не больше, чем в остальных. Он получал удовольствие, выкуривал сигарету, вот и все. Да я на него и не сержусь. Предпочитаю, чтобы все шло вот так, без сложностей.
Я чувствовал, что чего-то она мне еще не сказала, но очень хочет сказать.
— Вел он себя, как обычно?
— Более или менее. Сначала никакой разницы в его поведении я не заметила. Входя, он всегда отпускал какую-нибудь шутку и, собираясь уходить, опять начинал балагурить.
— Аа эту субботу?
— Он был какой-то не такой. Мне показалось, что он более пылок, чем обычно. А поднимаясь с постели, он произнес: «Глупо!» — «Что глупо? — спросила я. — Заниматься со мной любовью?»
Он рассмеялся. «Не обращай внимания. Ты славная девочка. И, по правде сказать, заслуживаешь лучшего». — «Лучшего, чем ты?» — «Нет, просто я, как старик, разговариваю сам с собой».
Одеваясь, он насвистывал. Меня эта его привычка бесила. Потом он закурил сигарету и предложил мне. Я осталась в постели, потому что собиралась поспать, когда он уйдет. Было похоже, что перед уходом ему хотелось поговорить, но он не находил слов.
«В сущности,— начал он,— в мире полно людей, которые...» Он запнулся и я спросила: «Которые что?» — «Ничего. Все это чересчур сложно. Не стоит об.этом думать».
Он подошел к кровати и долго рассматривал меня всю с головы до ног, прежде чем поцеловать. Выражение его лица было так не похоже на обычное, что я немножко даже испугалась.
«Люлю тоже славная,— вздохнул он.— А ты еще такая молодая...» Я рассмеялась: «Из молодых да ранняя!» Это, кажется, его рассердило. Он понял, что я посмеиваюсь и над ним, и над собой. Обычно-то он сам первый все вышучивал, даже то, над чем другие не решаются смеяться, к, чему большинство испытывает уважение.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20