Люлю сама повернула ключ в замке и подергала дверь, проверяя, хорошо ли она заперта. Мадмуазель Берта стояла на тротуаре, провожала взглядом открытый автомобиль Дандюранов.
Они пересекли весь город, выехали на шоссе, ведущее в Фонтенбло, и сразу же за Пренжи повернули налево. Джон Ленауэр был свидетелем, как около половины восьмого они подъехали к гостинице, и, поскольку он тоже постоянно испытывает «жесточайшую жажду», сразу же увлек Боба к стойке, а Люлю поднялась в комнату распаковывать чемодан.
— В эту субботу он был такой же, как всегда,— сообщил Джон. По отцу он англичанин, а мать у него француженка. Работает он в Париже в конторе Ку-нарда. — Мы с ним пропустили по стаканчику-другому.
— А может, по четыре или по пять? — Ну, может, по четыре.
Меня уверяли, что в рабочие дни Джон до шести вечера не берет в рот ни капли. В Тийи же, чуть проснется, начинает накачиваться белым вицом; сколько я здесь его видел, вечно у него глаза блестят, вид рассеянный, на губах ироническая полуулыбка.
— Боб! Отличный был парень!
В «Приятном воскресенье» завтракают и обедают на террасе у самого берега. Зонтиков над столами нет, зато есть великолепные тенистые вязы; по вечерам в их кронах зажигаются лампы. Но если начинается дождь — это катастрофа: народ тут же бросается в дом, а столовая здесь тесная, всех не вмещает.
В ту субботу дождя не было. Погода стояла теплая. Боб пожал множество рук, бросил несколько своих излюбленных шуточек и пошел в пристройку, где они с Люлю уже много лет занимают одну и ту же комнату на втором этаже. Обособиться здесь невозможно. Жизнь протекает на глазах У всех. Лестница в пристройке наружная, а двери и окна комнат выходят на общий балкон, который и служит коридором.
Боб, как он и заявлял в Париже, переоделся в холщовые штаны цвета хаки и ярко-красную рубашку, которые он носил за городом, а Люлю надела черные габардиновые брюки, туго обтягивающие ее плотный зад.
Я спросил у Люлю, о чем они говорили. Она ответила:
— Мне ничего такого не запомнилось. По-моему, он насвистывал. Потом Ольга снизу крикнула, что подошла наша очередь.
Ольга — одна из подавальщиц. В субботу ужинают по сменам, и она сообщила, что пора садиться за стол.
— Мы сидели с Мийо и Мадо.
Мийо тоже из постоянных. Живут они в районе пдощади Бастилии, сам Мийо — дантист. Оба они молоды, влюблены друг в друга. По-моему, переспали они в первый раз именно в «Приятном воскресенье», куда приезжали еще до свадьбы. Мадо, их дочке, девять лет. Мийо купили маленькую яхту и на ней проводят все воскресенья, а так как тут они со всеми дружны, их с радостью поинимают в каждой компании.Мийо мне сказал:
— Боб был жизнерадостен, как обычно.
— О рыбалке он говорил?
— Передразнивал господина Метенье: изображал, как тот на прошлой неделе наставлял его.
Г-н Метенье уроженец Канталя и сохранил тамошний выговор.
— Потом Боб добавил: «Если завтра судьба мне улыбнется и я поймаю щуку, Метенье хватит удар, потому что, как он мне весьма аргументированно доказал, это будет против всех правил. По его словам, сперва надо несколько месяцев учиться правильно ставить грузило, следующий сезон — искать место, где есть рыба, и, наконец, при выдающихся способностях...»
Монолог этот Боб завершил одним из излюбленные своих словечек:
— Умора!
Он произносил его так же часто и серьезно, как пресловутую «жесточайшую жажду».
— Умора!
Если бы мы с женой не поехали в Рамбуйе, то Дан-дюраны, конечно, ужинали бы с нами, потому что маленькая г-жа Мийо всегда немножко побаивалась, как бы Боб не отпустил при Мадо какую-нибудь рискованную шутку или крепкое словцо. Такого, правда, никогда не случалось. У Боба была ехидная манера внезапно остановиться, когда все уже думали, что он забыл о присутствии девочки, и насмешливо глянуть на г-жу Мийо: он обожал нагнать на нее страху.
— Умора! — заключал он.
Так как Боб принадлежал отныне к клану рыбаков, он должен был бы, как все они, лечь, спать пораньше. В «Приятном воскресенье» время отхода ко сну — причина распри, которая тянется из года в год; из-за нее несколько раз часть постояльцев уходила. Рыболовы возмущаются, что вечерами им мешает спать патефон, громкие разговоры, а поздно ночью — шум умывальников. Остальные жалуются на лодочные моторы, которые начинают тарахтеть еще до восхода солнца.
В эту субботу Боб не пошел за советом к г-ну Метецье. Никто не видел, чтобы он готовил удочку или чистил переносной мотор, чем занимались вдоль всей, пристани остальные рыбаки. Поужинав, он предложил Джону Ленауэру:
— Ну что, до полутора тысяч очков?
Они позвали Рири, который служит в страховой компании на улице Лаффита; в Тийи он ходит в матросской тельняшке и белой американской военно-морской бескозырке набекрень. За неимением четвертого партнера с ними села Л юлю; играли на террасе, и в полночь, когда г-жа Фраден пришла остановить патефон, под который неутомимо танцевали не то две, не то три пары, партия еще продолжалась.
Упомянув Рири, я поразился одной вещи. Рири костляв и тощ, как бездомный пес, ему года двадцать четыре, не больше. Он совсем еще юнец. Джону Ленауэру порядком за тридцать; он женат, но живет холостяком: его жена служит в Лондоне, тоже у Кунарда, так что видятся они всего несколько дней во время ртпуска.
Бобу к моменту смерти было сорок девять; Люлю — она никогда не скрывала своего возраста — на три года младше его. Родились они оба 27 июля и всегда страшно веселились, поздравляя друг друга с общим днем рождения.
Так вот, я поразился тому, что до сих пор мне не бросалась в глаза разница в годах между Дандюранами и многими их приятелями. В Тийи они были своими почти в любой компании, по помнится, я гораздо чаще видел их с молодежью, чем с людьми их возраста. На улице Ламарка, где они редко оставались в одиночестве, часов в одиннадцать вечера часто можно было застать компанию человек в пятнадцать; гости пили, расхаживали по ателье, которое служило гостиной, и кого там только не было: и супружеские пары в возрасте до тридцати, и девицы, явно не достигшие совер-
шеннолетия, тут же оказывались такие люди, как художник Гайяр, давнишний друг дома, которому далеко за шестьдесят, или Розали Кеван, старуха соседка, умеющая гадать на картах и на кофейной гуще. Я поинтересовался у Джона:
— Выиграл Боб?
— Как обычно.
Дандюран почти никогда не проигрывал в белот. Он играл в него ежедневно, как минимум часа по два — по три, так что, естественно, стал первоклассным игроком. Конечно, в игре многое зависит от везения. Но в его руки с длинными, удивительно гибкими пальцами карта, что называется, перла. Бывало, при торговле, особенно с ворчливыми противниками, он заявлял, не глядя: «Беру!»
А через секунду поднимал карты, и оказывалось, что у него достаточно масти, чтобы объявить козыри. Не стану утверждать, что это приводило Люлю в ярость. Она не умела злиться на мужа по-настоящему. Однако в такие моменты Люлю смотрела на Боба, нахмурив брови. Не знаю, что она при этом думала. Но, наверно, ее возмущала эта несколько детская манера испытывать судьбу, а может быть, и всегдашнее его везение. Мне кажется, получи Д5об скверную карту и проиграй кон, она бы тихо обрадовалась.
Вид у него всякий раз был такой, будто он посмеивается над партнерами. Он мог небрежно сказать соседу слева, словно карты у того прозрачные:
— Ну-ка, выкладывай короля «пик».
И тому действительно приходилось отдавать пикового короля. Боб не играл по крупной — чаще всего на угощение. Но если бы захотел, мог бы зарабатывать белотом на жизнь — стать своего рода профессионалом, вроде игроков, что встречаются в маленьких барах на Монмартре да и в других кварталах. Он же довольствовался тем, что каждый или почти каждый год выигрывал чемпионат Восемнадцатого округа.
— Выпили вы много? — спросил я еще у Ленауэра. — Две бутылки белого.
На четверых это пустяк, особенно если учесть, что в этой четверке были Боб и Ленауэр.
— Спать он пошел сразу, как кончили играть?
— Люлю отправилась первая и зажгла в комнате свет. Я помню ее тень на оконной занавеске: она стягивала через голову свитер.
— Боб ничего вам не сказал?
Джон задумался и не без удивления сообщил:
— Да, действительно. У меня это как-то из головы вылетело. Прощаясь, Боб произнес: «Ты славный малый». И мне еще показалось, что, отвернувшись от меня, он пробормотал: «Умора! На свете тьма-тьмущая славных парней!»
Я не отставал от Джона:
— А во время игры они не ссорились? Нет. Вопрос был явно дурацкий.
Лампы на террасе погасли. В тот вечер была луна — я это знаю, потому что в Рамбуйе мы с друзьями допоздна пробыли в парке, болтали, слушали кузнечиков. Лениво плескалась Сена; в комнате, где раздевалась Люлю, горел свет.
— Боб поднялся к себе.
Джон занимает комнату на первом этаже как раз под Дандюранами и слышал все, что они говорили. — Долго они разговаривали?
— Пока не легли. Я слышал, как Люлю сказала: «Тише! Разбудишь господина Метенье». Боба я больше не видел. И утром ничего не слышал.Не смог мне ничего сообщить и Рири, который, как обычно, ночевал на барже-даче Ивонны Симар, пришвартованной метрах в ста от гостиницы. Об этом все знают, но молчат. На людях он и Ивонна, которая-старше его на восемь лет, ведут себя так, чтобы ничем не обнаруживать свою близость; они даже не на «ты», хотя в Тийи все друг друга «тыкают». Уходя из «Приятного воскресенья», где она столуется, Ивонна желает Рири, как и всем остальным, спокойной ночи. Он же почти всегда дожидается, пока постояльцы не разойдутся, полагая, видимо, что так обязан вести себя порядочный человек, и только тогда в своем матросском наряде* направляется вразвалочку к сходням баржи.
Это, в общем-то, небольшое суденышко; на палубе установлен деревянный домик с двумя тесными каютками и еще один, который служит гостиной и столовой, а также трамплин для прыжков в воду. .
Ивонна, дочь адмирала Симара, живет здесь с подругой, толстой девицей по имени Лоранс; они ровесницы, и обе работают продавщицами в доме моделей на авеню Матиньон.
Лоране, как и остальным, все,, конечно, известно. Да и сопоставив количество постояльцев и число комнат, легко убедиться, что для Рири места в гостинице нет.
Но он неизменно, дожидается, когда в каютах погаснет свет, и только тогда по доске, служащей сходнями, проходит на баржу. Лоране рано встает, и поэтому еще до восхода он уже слоняется по берегу. Рири да Леон Фраден — единственные, кто присутствует при отплытии рыболовов и подчас даже подсобляет, если у кого-нибудь не заводится мотор.
Люлю сквозь сон слышала, как поднимался муж, но до конца так и не проснулась.
— Кажется, он поцеловал меня в лоб: я почувствовала прикосновение его небритой щеки.
Рири видел, как Боб в красной рубашке, с накинутым на спину свитером, рукава которого были завязаны на шее, спустился по лестнице. У пристани оставалась всего одна лодка, но солнце еще не взошло.
— Я обратил внимание, что щеки у него красные, как у ребенка, которого вытащили из постели. «Однако холодно»,— пробормотал он и поежился. Чтобы завести мотор, ему пришлось раз шесть дернуть за шнур.
Мотор у Боба был дюралевый, подвесной, в полторы лошадиные силы.
— Он сделал два круга перед гостиницей.
— Смотрел на окна своей комнаты?
— Не знаю, куда он смотрел. Над водой, словно дымовая завеса, висел туман. Боб помчался вверх по реке да с такой скоростью, что лодка наполовину выскочила из воды.
— Он забросил спиннинг?
— Не думаю. Не помню этого. Он сидел неподвижно, держа рукой румпель. Если он и начал рыбачить, то выше, когда я уже перестал наблюдать за ним. Господин Метенье возился со своей лодкой и пробормотал:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20
Они пересекли весь город, выехали на шоссе, ведущее в Фонтенбло, и сразу же за Пренжи повернули налево. Джон Ленауэр был свидетелем, как около половины восьмого они подъехали к гостинице, и, поскольку он тоже постоянно испытывает «жесточайшую жажду», сразу же увлек Боба к стойке, а Люлю поднялась в комнату распаковывать чемодан.
— В эту субботу он был такой же, как всегда,— сообщил Джон. По отцу он англичанин, а мать у него француженка. Работает он в Париже в конторе Ку-нарда. — Мы с ним пропустили по стаканчику-другому.
— А может, по четыре или по пять? — Ну, может, по четыре.
Меня уверяли, что в рабочие дни Джон до шести вечера не берет в рот ни капли. В Тийи же, чуть проснется, начинает накачиваться белым вицом; сколько я здесь его видел, вечно у него глаза блестят, вид рассеянный, на губах ироническая полуулыбка.
— Боб! Отличный был парень!
В «Приятном воскресенье» завтракают и обедают на террасе у самого берега. Зонтиков над столами нет, зато есть великолепные тенистые вязы; по вечерам в их кронах зажигаются лампы. Но если начинается дождь — это катастрофа: народ тут же бросается в дом, а столовая здесь тесная, всех не вмещает.
В ту субботу дождя не было. Погода стояла теплая. Боб пожал множество рук, бросил несколько своих излюбленных шуточек и пошел в пристройку, где они с Люлю уже много лет занимают одну и ту же комнату на втором этаже. Обособиться здесь невозможно. Жизнь протекает на глазах У всех. Лестница в пристройке наружная, а двери и окна комнат выходят на общий балкон, который и служит коридором.
Боб, как он и заявлял в Париже, переоделся в холщовые штаны цвета хаки и ярко-красную рубашку, которые он носил за городом, а Люлю надела черные габардиновые брюки, туго обтягивающие ее плотный зад.
Я спросил у Люлю, о чем они говорили. Она ответила:
— Мне ничего такого не запомнилось. По-моему, он насвистывал. Потом Ольга снизу крикнула, что подошла наша очередь.
Ольга — одна из подавальщиц. В субботу ужинают по сменам, и она сообщила, что пора садиться за стол.
— Мы сидели с Мийо и Мадо.
Мийо тоже из постоянных. Живут они в районе пдощади Бастилии, сам Мийо — дантист. Оба они молоды, влюблены друг в друга. По-моему, переспали они в первый раз именно в «Приятном воскресенье», куда приезжали еще до свадьбы. Мадо, их дочке, девять лет. Мийо купили маленькую яхту и на ней проводят все воскресенья, а так как тут они со всеми дружны, их с радостью поинимают в каждой компании.Мийо мне сказал:
— Боб был жизнерадостен, как обычно.
— О рыбалке он говорил?
— Передразнивал господина Метенье: изображал, как тот на прошлой неделе наставлял его.
Г-н Метенье уроженец Канталя и сохранил тамошний выговор.
— Потом Боб добавил: «Если завтра судьба мне улыбнется и я поймаю щуку, Метенье хватит удар, потому что, как он мне весьма аргументированно доказал, это будет против всех правил. По его словам, сперва надо несколько месяцев учиться правильно ставить грузило, следующий сезон — искать место, где есть рыба, и, наконец, при выдающихся способностях...»
Монолог этот Боб завершил одним из излюбленные своих словечек:
— Умора!
Он произносил его так же часто и серьезно, как пресловутую «жесточайшую жажду».
— Умора!
Если бы мы с женой не поехали в Рамбуйе, то Дан-дюраны, конечно, ужинали бы с нами, потому что маленькая г-жа Мийо всегда немножко побаивалась, как бы Боб не отпустил при Мадо какую-нибудь рискованную шутку или крепкое словцо. Такого, правда, никогда не случалось. У Боба была ехидная манера внезапно остановиться, когда все уже думали, что он забыл о присутствии девочки, и насмешливо глянуть на г-жу Мийо: он обожал нагнать на нее страху.
— Умора! — заключал он.
Так как Боб принадлежал отныне к клану рыбаков, он должен был бы, как все они, лечь, спать пораньше. В «Приятном воскресенье» время отхода ко сну — причина распри, которая тянется из года в год; из-за нее несколько раз часть постояльцев уходила. Рыболовы возмущаются, что вечерами им мешает спать патефон, громкие разговоры, а поздно ночью — шум умывальников. Остальные жалуются на лодочные моторы, которые начинают тарахтеть еще до восхода солнца.
В эту субботу Боб не пошел за советом к г-ну Метецье. Никто не видел, чтобы он готовил удочку или чистил переносной мотор, чем занимались вдоль всей, пристани остальные рыбаки. Поужинав, он предложил Джону Ленауэру:
— Ну что, до полутора тысяч очков?
Они позвали Рири, который служит в страховой компании на улице Лаффита; в Тийи он ходит в матросской тельняшке и белой американской военно-морской бескозырке набекрень. За неимением четвертого партнера с ними села Л юлю; играли на террасе, и в полночь, когда г-жа Фраден пришла остановить патефон, под который неутомимо танцевали не то две, не то три пары, партия еще продолжалась.
Упомянув Рири, я поразился одной вещи. Рири костляв и тощ, как бездомный пес, ему года двадцать четыре, не больше. Он совсем еще юнец. Джону Ленауэру порядком за тридцать; он женат, но живет холостяком: его жена служит в Лондоне, тоже у Кунарда, так что видятся они всего несколько дней во время ртпуска.
Бобу к моменту смерти было сорок девять; Люлю — она никогда не скрывала своего возраста — на три года младше его. Родились они оба 27 июля и всегда страшно веселились, поздравляя друг друга с общим днем рождения.
Так вот, я поразился тому, что до сих пор мне не бросалась в глаза разница в годах между Дандюранами и многими их приятелями. В Тийи они были своими почти в любой компании, по помнится, я гораздо чаще видел их с молодежью, чем с людьми их возраста. На улице Ламарка, где они редко оставались в одиночестве, часов в одиннадцать вечера часто можно было застать компанию человек в пятнадцать; гости пили, расхаживали по ателье, которое служило гостиной, и кого там только не было: и супружеские пары в возрасте до тридцати, и девицы, явно не достигшие совер-
шеннолетия, тут же оказывались такие люди, как художник Гайяр, давнишний друг дома, которому далеко за шестьдесят, или Розали Кеван, старуха соседка, умеющая гадать на картах и на кофейной гуще. Я поинтересовался у Джона:
— Выиграл Боб?
— Как обычно.
Дандюран почти никогда не проигрывал в белот. Он играл в него ежедневно, как минимум часа по два — по три, так что, естественно, стал первоклассным игроком. Конечно, в игре многое зависит от везения. Но в его руки с длинными, удивительно гибкими пальцами карта, что называется, перла. Бывало, при торговле, особенно с ворчливыми противниками, он заявлял, не глядя: «Беру!»
А через секунду поднимал карты, и оказывалось, что у него достаточно масти, чтобы объявить козыри. Не стану утверждать, что это приводило Люлю в ярость. Она не умела злиться на мужа по-настоящему. Однако в такие моменты Люлю смотрела на Боба, нахмурив брови. Не знаю, что она при этом думала. Но, наверно, ее возмущала эта несколько детская манера испытывать судьбу, а может быть, и всегдашнее его везение. Мне кажется, получи Д5об скверную карту и проиграй кон, она бы тихо обрадовалась.
Вид у него всякий раз был такой, будто он посмеивается над партнерами. Он мог небрежно сказать соседу слева, словно карты у того прозрачные:
— Ну-ка, выкладывай короля «пик».
И тому действительно приходилось отдавать пикового короля. Боб не играл по крупной — чаще всего на угощение. Но если бы захотел, мог бы зарабатывать белотом на жизнь — стать своего рода профессионалом, вроде игроков, что встречаются в маленьких барах на Монмартре да и в других кварталах. Он же довольствовался тем, что каждый или почти каждый год выигрывал чемпионат Восемнадцатого округа.
— Выпили вы много? — спросил я еще у Ленауэра. — Две бутылки белого.
На четверых это пустяк, особенно если учесть, что в этой четверке были Боб и Ленауэр.
— Спать он пошел сразу, как кончили играть?
— Люлю отправилась первая и зажгла в комнате свет. Я помню ее тень на оконной занавеске: она стягивала через голову свитер.
— Боб ничего вам не сказал?
Джон задумался и не без удивления сообщил:
— Да, действительно. У меня это как-то из головы вылетело. Прощаясь, Боб произнес: «Ты славный малый». И мне еще показалось, что, отвернувшись от меня, он пробормотал: «Умора! На свете тьма-тьмущая славных парней!»
Я не отставал от Джона:
— А во время игры они не ссорились? Нет. Вопрос был явно дурацкий.
Лампы на террасе погасли. В тот вечер была луна — я это знаю, потому что в Рамбуйе мы с друзьями допоздна пробыли в парке, болтали, слушали кузнечиков. Лениво плескалась Сена; в комнате, где раздевалась Люлю, горел свет.
— Боб поднялся к себе.
Джон занимает комнату на первом этаже как раз под Дандюранами и слышал все, что они говорили. — Долго они разговаривали?
— Пока не легли. Я слышал, как Люлю сказала: «Тише! Разбудишь господина Метенье». Боба я больше не видел. И утром ничего не слышал.Не смог мне ничего сообщить и Рири, который, как обычно, ночевал на барже-даче Ивонны Симар, пришвартованной метрах в ста от гостиницы. Об этом все знают, но молчат. На людях он и Ивонна, которая-старше его на восемь лет, ведут себя так, чтобы ничем не обнаруживать свою близость; они даже не на «ты», хотя в Тийи все друг друга «тыкают». Уходя из «Приятного воскресенья», где она столуется, Ивонна желает Рири, как и всем остальным, спокойной ночи. Он же почти всегда дожидается, пока постояльцы не разойдутся, полагая, видимо, что так обязан вести себя порядочный человек, и только тогда в своем матросском наряде* направляется вразвалочку к сходням баржи.
Это, в общем-то, небольшое суденышко; на палубе установлен деревянный домик с двумя тесными каютками и еще один, который служит гостиной и столовой, а также трамплин для прыжков в воду. .
Ивонна, дочь адмирала Симара, живет здесь с подругой, толстой девицей по имени Лоранс; они ровесницы, и обе работают продавщицами в доме моделей на авеню Матиньон.
Лоране, как и остальным, все,, конечно, известно. Да и сопоставив количество постояльцев и число комнат, легко убедиться, что для Рири места в гостинице нет.
Но он неизменно, дожидается, когда в каютах погаснет свет, и только тогда по доске, служащей сходнями, проходит на баржу. Лоране рано встает, и поэтому еще до восхода он уже слоняется по берегу. Рири да Леон Фраден — единственные, кто присутствует при отплытии рыболовов и подчас даже подсобляет, если у кого-нибудь не заводится мотор.
Люлю сквозь сон слышала, как поднимался муж, но до конца так и не проснулась.
— Кажется, он поцеловал меня в лоб: я почувствовала прикосновение его небритой щеки.
Рири видел, как Боб в красной рубашке, с накинутым на спину свитером, рукава которого были завязаны на шее, спустился по лестнице. У пристани оставалась всего одна лодка, но солнце еще не взошло.
— Я обратил внимание, что щеки у него красные, как у ребенка, которого вытащили из постели. «Однако холодно»,— пробормотал он и поежился. Чтобы завести мотор, ему пришлось раз шесть дернуть за шнур.
Мотор у Боба был дюралевый, подвесной, в полторы лошадиные силы.
— Он сделал два круга перед гостиницей.
— Смотрел на окна своей комнаты?
— Не знаю, куда он смотрел. Над водой, словно дымовая завеса, висел туман. Боб помчался вверх по реке да с такой скоростью, что лодка наполовину выскочила из воды.
— Он забросил спиннинг?
— Не думаю. Не помню этого. Он сидел неподвижно, держа рукой румпель. Если он и начал рыбачить, то выше, когда я уже перестал наблюдать за ним. Господин Метенье возился со своей лодкой и пробормотал:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20