Пообещал: — В штат возьму.
— И удостоверение выдай, красную книжечку! — подхватила девушка. — Все?
Глядя на нее и в то же время мимо, Никольский задумчиво кивнул.
— Тогда прощевайте, пацаны! — залихватски подбоченилась уже то ли четвертая, то ли пятая Анюта. — Завтра увидимся!
Она упорхнула. Проводив ее глазами и обернувшись к Лепилову, Никольский по-волчьи оскалился.
— Задачу свою понимаешь, Лепилов? На ТВ-6, с клипа копию, узнай, какая фирма его снимала…
— И далее со всеми остановками — перебил Лепилов. — Не первый год замужем, Сергей Васильевич. Я Вешнякова в подмогу возьму. Можно?
…В несусветно громадном павильоне «Мосфильма», перемахивая через толстые кабели, деревянные брусы, металлические крепления, а иногда и спотыкаясь о них, шли к ослепительно яркому пятачку Лепилов и Вешняков. Дошли. На пятачке трое в оранжевых трико по зеленой хлорвиниловой траве подползали к круглому озерцу — зеркалу, лежавшему на полу. От камеры, глядевшей на все это безобразие сверху и чуть со стороны, донеслось наконец:
— Стоп! Спасибо всем. На сегодня закончили.
Погасли осветительные приборы. В тусклой полутьме съемочная группа беспорядочно рассредоточилась. Одного из оранжевых уже в открытых воротах павильона Вешняков цепко схватил за предплечье:
— Молодой человек, не торопитесь. Нам надо поговорить.
— Кому это вам? Не знаю я никого! — жутко тараща глаза от охватившего его ужаса, закричал Рома.
— Нам, работникам сто восьмого отделения милиции, — ответил подошедший Лепилов. — С чего это ты так перепугался, Рома?
Как всегда элегантно одетый в стиле ретро Витек, склонив пробор к клавиатуре аккордеона, самозабвенно пел о том, что
Ты весь день сегодня ходишь дутый,
Даже глаз не хочешь поднимать.
Мишка, в эту трудную минуту
Так тебя мне хочется обнять.
Мишка, Мишка, где твоя улыбка,
Полная задора и огня?
Самая нелепая ошибка. Мишка,
То, что ты уходишь от меня.
Ресторанный зал, словив ностальгический кайф, рукоплескал. Но двое в красных пиджаках поднялись, чтобы их заметил певец, и продолжали аплодировать поднятыми вверх руками. Витек кивком обозначил, что заметил их, снял с плеча аккордеон. Остальные музыканты уже сложили оружие. Наступил перерыв.
Витек покуривал у заднего входа в ресторан. Подошли краснопиджачники.
— Привет, — сказал один из них, видимо, главный.
— Привет, привет, — небрежно откликнулся Витек. — С чем пожаловали?
— Товарец, Арсентьевич, — ответил главный. — На этот раз не бумажки, а настоящие картины, — и важно добавил: — Масло.
— В рамах, — робко подал голос второй.
— Где они? — без восторга поинтересовался Витек.
— В машине. В багажнике, — сообщил главный, но, видя вялую реакцию певца, решил уточнить: — Смотреть будешь?
— Посмотрю на всякий случай, — лениво согласился Витек, отшвырнул окурок и стал наблюдать, как краснопиджачники доставали из багажника утлой «Мазды» нечто обширно-прямоугольное, опутанное тряпьем…
— Вот, — сказал главный и поставил на пол, привалив к стене, полупейзаж-полуинтерьер: на первом плане была изображена притемненная, оформленная в стиле ампир гостиная некой усадьбы, за обширными окнами которой виднелся яркий осенний парк.
— Еще что есть? — без всяких эмоций выспрашивал Витек.
Вторая картина изображала деревенскую избу в перевивах кумачовых подолов, багряных платков, лазоревых рубах, свекольных лиц. Крестьянская свадьба!
Далее следовало нечто батальное: шеренги солдат с ружьями наперевес, ядра горкой, орудия на лафетах и всюду — круглые дымы.
Три картины стояли у стены закутка — артуборной. Витек цыкнул зубом.
— И сколько вы за них хотите?
— Вот за эти — палец главного указал на усадьбу и избу, — по двести, а за ту, Арсентьевич, пятьсот, не меньше.
— Откуда они, Валентин? — прищурился Витек.
— В прошлые разы ты вроде не очень интересовался, откуда бумаги… — Валентин явно смутился и от этого стал слегка развязен.
— В прошлые разы были листы графики, которые могли храниться, как ты утверждал, в сундуке твоей бабушки, — жестко возразил Витек. — Я поверил или захотел поверить, что так и было. Но на этот раз в сказочку о том, что ты нашел эти картины на чердаке, поверить не смогу. Откуда они?
— Слово, Арсентьевич, не ворованные! — испугался Валентин.
— Это ты так говоришь! — отрезал певец.
— Он тебе слово дал, фраер! — вдруг ощетинился второй.
Не испугался Витек, сказал презрительно:
— Огонь-то из ноздрей убери, Змей Горыныч.
Валентин ссориться не хотел, он продать картины хотел.
— Поутихни, Алик, — приказал он. Алик поворчал, утихая.
— Последняя цена, Арсентьевич, эти по сто пятьдесят, а за войну четыреста, — определил сумму Валентин.
— Семьсот баксов, — подсчитал в уме Витек и твердо решил: — Шестьсот.
— Грабишь ты нас… — Парень загрустил.
— За шестьсот я не требую ответа на вопрос, откуда они, — напомнил Витек, выдвинул плоский ящичек хилого стола и, не считая, протянул тоненькую пачечку «зеленых» Валентину.
— Торговался, значит, чтобы в наличные вложиться, — догадался малый, пряча зеленые во внутренний карман красного пиджака.
— Именно так, мой юный друг, — ничуть не смутился Витек.
— Я думаю, в загашнике у тебя зелени поболе будет, — предположил незадачливый торговец живописью.
— Ты что, ограбить меня собираешься? Не советую! — усмехнулся Витек.
— Зачем же грабить? — Валентин суетливо заметался по комнате.
— Ты что копытами топочешь? — прикрикнул на него певец. — Если надо, сортир — вторая дверь направо по коридору.
— Шутишь все, Арсентьевич, шутишь, — Валентин остановился посреди комнаты. — А у нас к тебе еще одно дело. Нешуточное. Тысячами пахнет…
— Я не убивал, — в который раз повторил Роман. — Я дружил с Николаем Сергеевичем Андриановым, я часто навещал его, но я не убивал его. — И, заплакав вдруг, прокричал тонко: — Не убивал!
В черных джинсах в обтяжку, в черной фуфаечке на голом жидком торсе, он казался юным. Скверным мальчиком. Два мужика тускло смотрели на него: Никольский от своего письменного угла и Вешняков из угла.
— Надоел ты мне, Сурков, — Никольский глянул на часы, встал из-за стола. — И зря ты со мной в бесперспективную отказку играешь. Вешняков, садись на мое место и продолжай его трепать по всем пунктам. А я на полчасика отлучусь.
Вешняков сел за начальнический стол, откинулся в кресле и спросил задушевно:
— Ведь ты, Рома, никакой Андрианову не племянник. Зачем ты себя выдавал за племянника?
…Никольский осторожно открыл дверь с табличкой «Начальник отделения».
Увидев его, Котов осклабился, раскинул руки.
— А вот и Никольский с блестящим раскрытием!
Никольский молчал. Начальник паспортного стола, докладывавший Котову, почувствовал, что он лишний, и без слов удалился.
— Пролетаем, начальник, — грустно признался Никольский. — Как фанера над Парижем.
— Излагай, — предложил Котов уже не столь оптимистично.
— Только что звонил Лепилов, — вздохнул Сергей. — В педерастическом гнездышке хиляка, в однокомнатной квартире, которую ему купил этот козел Андрианов, ничего. Ни пистолета, ни вещичек. Ничего.
— Продолжай колоть его, Сережа, пока он еще тепленький! — азартно воскликнул Слава. — Ступай, действуй!
— А если он действительно не убивал? — пробормотал Никольский, уже выходя прочь.
…Веселым вихрем ворвался в кабинет Никольского подполковник Котов. Обнял за плечи вскочившего Вешнякова, по-отечески предложил:
— Ты иди, Вешняков, отдохнуть тебе надо!
Вешняков вышел. Котов обернулся к несчастному Гею и произнес торжествующе:
— Все упираешься, паренек, а зря. Зря. Зря, — повторил он, устраиваясь за столом.
Никольский скромно сел на место Вешнякова в уголке.
— Я не убивал, — в очередной раз, как попугай, повторил Рома.
— Жалко мне тебя, Рома, — Котов смерил голубого действительно жалостливым взглядом и окончательно уверился: — Жалко. Отказывайся — не отказывайся, но мы очень быстро отыщем доказательства, что убил именно ты. И что тогда? Тогда предумышленное, с заранее обдуманным намерением убийство с отягчающими обстоятельствами. Квартира-то ограблена по-настоящему. А дальше страшная и бесконечная дорога — пожизненное заключение, Рома.
— Я не убивал, — прошептал Рома и заплакал.
— Не плачь, — бодро сказал Котов. — У тебя есть выход.
— У меня нет выхода, — заявил Рома и высморкался в кружевной платочек.
— Есть, есть, — заверил Котов. — Ты делаешь чистосердечное признание. Так, мол и так, в припадке ревности, в состоянии аффекта я, Сурков Роман Эдуардович, застрелил Андрианова Николая Сергеевича из его же пистолета. Мы тебе оформляем явку с повинной, и самое большее, что тебе грозит, восьмерик. А при хорошем адвокате пятеркой отделаешься. Тебе сколько лет?
— Двадцать два, — прошептал Рома.
— Вот! — опять обрадовался Котов. — В двадцать семь выйдешь — вся жизнь впереди. Договорились?
— Я не убивал, — повторил Рома в отчаянии.
— Значит, не убивал, — тихо сказал подполковник. И вдруг заорал яростно: — Слушай меня внимательно, пидор гнойный! Не сознаешься — я тебя недельки на две по камерам с лагерными глиномесами пущу! Что они с тобой сделают — не знаю, но догадываюсь. После этого ты признаешь все, что я захочу! Выбирай! У тебя, — Котов посмотрел на часы, — у тебя еще двенадцать часов на размышление. Завтра в девять часов я жду ответа. Сергей Васильевич, ты еще будешь с ним заниматься?
— Попытаюсь… — кивнул Сергей.
Откровенно говоря, он не верил в виновность Ромы. Не тот он типаж, педик. Не способен такой на убийство. Из ревности? Чушь! Из ревности Рома будет рыдать, устраивать сцены, умолять партнера не бросать его… Но убить? Нет! Разве что случайно…
— Что ж, пытайся, — неприязненно бросил ему Слава. — А я пойду.
Подполковник Котов ушел. Не стал пересаживаться Никольский, заговорил из своего угла:
— Допустим, ты не убивал. Но кто-то же убил его в тот вечер, когда и ты был у него на квартире. Есть свидетели, Роман.
— Наталья Валерьяновна? — зачем-то поинтересовался Рома.
— Наталья Валерьяновна, — подтвердил Никольский. — Расскажи, что ты видел там в тот вечер.
Рома переплел пальцы, жалким этим двойным кулачком трижды ударил себя по сомкнутым коленям и лихорадочно начал:
— Я.все понимаю, гражданин начальник…
— Сергей Васильевич, — поправил Никольский. Роман начал вновь, уже спокойнее:
— Я все понимаю, Сергей Васильевич. Вы с подполковником разыгрываете классический спектакль с двумя детективами, один из которых злой, а другой — добрый. Вы играли доброго, но мне хочется верить, что вы добры по-настоящему…
Роман вопросительно и с надеждой глянул на Никольского. Тот заметил только:
— Я не собирался и не собираюсь играть с тобой.
— Я хочу вам рассказать все, как было на самом деле, но боюсь, что вы мне не поверите. Да и вряд ли кто может поверить в такое! — Роман опять ударил себя по коленкам.
— Мое дело — верить или не верить, а твое дело — говорить правду, — Сергей попытался максимально смягчить суконную, давно ставшую профессиональным штампом фразу. Никольский понимал, кто перед ним: человек слабый, да еще и культивирующий свою слабость, чтобы как можно больше походить на женщину. Слишком испугаешь такого — замкнется, слова не скажет. Или понесет несусветную ахинею, спасая свою шкуру…
— Сергей Васильевич, поверьте мне! — чисто по-женски воскликнул Рома.
— Постараюсь, — пообещал Никольский.
Теперь Рома не отводил от него взгляда.
— Да, я был там в тот вечер и был незваным гостем. Вы только поймите, поймите меня! Я любил, любил Коку…
— Какую еще Коку? — не понял сильно уставший Никольский.
— Николая. Убитого, — упавшим голосом пояснил Рома и взвизгнул в отчаянии. — Нет, вы мне ни за что не поверите!
— Да не надо истерики мне закатывать! Рассказывай, — раздраженно приказал Никольский.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48
— И удостоверение выдай, красную книжечку! — подхватила девушка. — Все?
Глядя на нее и в то же время мимо, Никольский задумчиво кивнул.
— Тогда прощевайте, пацаны! — залихватски подбоченилась уже то ли четвертая, то ли пятая Анюта. — Завтра увидимся!
Она упорхнула. Проводив ее глазами и обернувшись к Лепилову, Никольский по-волчьи оскалился.
— Задачу свою понимаешь, Лепилов? На ТВ-6, с клипа копию, узнай, какая фирма его снимала…
— И далее со всеми остановками — перебил Лепилов. — Не первый год замужем, Сергей Васильевич. Я Вешнякова в подмогу возьму. Можно?
…В несусветно громадном павильоне «Мосфильма», перемахивая через толстые кабели, деревянные брусы, металлические крепления, а иногда и спотыкаясь о них, шли к ослепительно яркому пятачку Лепилов и Вешняков. Дошли. На пятачке трое в оранжевых трико по зеленой хлорвиниловой траве подползали к круглому озерцу — зеркалу, лежавшему на полу. От камеры, глядевшей на все это безобразие сверху и чуть со стороны, донеслось наконец:
— Стоп! Спасибо всем. На сегодня закончили.
Погасли осветительные приборы. В тусклой полутьме съемочная группа беспорядочно рассредоточилась. Одного из оранжевых уже в открытых воротах павильона Вешняков цепко схватил за предплечье:
— Молодой человек, не торопитесь. Нам надо поговорить.
— Кому это вам? Не знаю я никого! — жутко тараща глаза от охватившего его ужаса, закричал Рома.
— Нам, работникам сто восьмого отделения милиции, — ответил подошедший Лепилов. — С чего это ты так перепугался, Рома?
Как всегда элегантно одетый в стиле ретро Витек, склонив пробор к клавиатуре аккордеона, самозабвенно пел о том, что
Ты весь день сегодня ходишь дутый,
Даже глаз не хочешь поднимать.
Мишка, в эту трудную минуту
Так тебя мне хочется обнять.
Мишка, Мишка, где твоя улыбка,
Полная задора и огня?
Самая нелепая ошибка. Мишка,
То, что ты уходишь от меня.
Ресторанный зал, словив ностальгический кайф, рукоплескал. Но двое в красных пиджаках поднялись, чтобы их заметил певец, и продолжали аплодировать поднятыми вверх руками. Витек кивком обозначил, что заметил их, снял с плеча аккордеон. Остальные музыканты уже сложили оружие. Наступил перерыв.
Витек покуривал у заднего входа в ресторан. Подошли краснопиджачники.
— Привет, — сказал один из них, видимо, главный.
— Привет, привет, — небрежно откликнулся Витек. — С чем пожаловали?
— Товарец, Арсентьевич, — ответил главный. — На этот раз не бумажки, а настоящие картины, — и важно добавил: — Масло.
— В рамах, — робко подал голос второй.
— Где они? — без восторга поинтересовался Витек.
— В машине. В багажнике, — сообщил главный, но, видя вялую реакцию певца, решил уточнить: — Смотреть будешь?
— Посмотрю на всякий случай, — лениво согласился Витек, отшвырнул окурок и стал наблюдать, как краснопиджачники доставали из багажника утлой «Мазды» нечто обширно-прямоугольное, опутанное тряпьем…
— Вот, — сказал главный и поставил на пол, привалив к стене, полупейзаж-полуинтерьер: на первом плане была изображена притемненная, оформленная в стиле ампир гостиная некой усадьбы, за обширными окнами которой виднелся яркий осенний парк.
— Еще что есть? — без всяких эмоций выспрашивал Витек.
Вторая картина изображала деревенскую избу в перевивах кумачовых подолов, багряных платков, лазоревых рубах, свекольных лиц. Крестьянская свадьба!
Далее следовало нечто батальное: шеренги солдат с ружьями наперевес, ядра горкой, орудия на лафетах и всюду — круглые дымы.
Три картины стояли у стены закутка — артуборной. Витек цыкнул зубом.
— И сколько вы за них хотите?
— Вот за эти — палец главного указал на усадьбу и избу, — по двести, а за ту, Арсентьевич, пятьсот, не меньше.
— Откуда они, Валентин? — прищурился Витек.
— В прошлые разы ты вроде не очень интересовался, откуда бумаги… — Валентин явно смутился и от этого стал слегка развязен.
— В прошлые разы были листы графики, которые могли храниться, как ты утверждал, в сундуке твоей бабушки, — жестко возразил Витек. — Я поверил или захотел поверить, что так и было. Но на этот раз в сказочку о том, что ты нашел эти картины на чердаке, поверить не смогу. Откуда они?
— Слово, Арсентьевич, не ворованные! — испугался Валентин.
— Это ты так говоришь! — отрезал певец.
— Он тебе слово дал, фраер! — вдруг ощетинился второй.
Не испугался Витек, сказал презрительно:
— Огонь-то из ноздрей убери, Змей Горыныч.
Валентин ссориться не хотел, он продать картины хотел.
— Поутихни, Алик, — приказал он. Алик поворчал, утихая.
— Последняя цена, Арсентьевич, эти по сто пятьдесят, а за войну четыреста, — определил сумму Валентин.
— Семьсот баксов, — подсчитал в уме Витек и твердо решил: — Шестьсот.
— Грабишь ты нас… — Парень загрустил.
— За шестьсот я не требую ответа на вопрос, откуда они, — напомнил Витек, выдвинул плоский ящичек хилого стола и, не считая, протянул тоненькую пачечку «зеленых» Валентину.
— Торговался, значит, чтобы в наличные вложиться, — догадался малый, пряча зеленые во внутренний карман красного пиджака.
— Именно так, мой юный друг, — ничуть не смутился Витек.
— Я думаю, в загашнике у тебя зелени поболе будет, — предположил незадачливый торговец живописью.
— Ты что, ограбить меня собираешься? Не советую! — усмехнулся Витек.
— Зачем же грабить? — Валентин суетливо заметался по комнате.
— Ты что копытами топочешь? — прикрикнул на него певец. — Если надо, сортир — вторая дверь направо по коридору.
— Шутишь все, Арсентьевич, шутишь, — Валентин остановился посреди комнаты. — А у нас к тебе еще одно дело. Нешуточное. Тысячами пахнет…
— Я не убивал, — в который раз повторил Роман. — Я дружил с Николаем Сергеевичем Андриановым, я часто навещал его, но я не убивал его. — И, заплакав вдруг, прокричал тонко: — Не убивал!
В черных джинсах в обтяжку, в черной фуфаечке на голом жидком торсе, он казался юным. Скверным мальчиком. Два мужика тускло смотрели на него: Никольский от своего письменного угла и Вешняков из угла.
— Надоел ты мне, Сурков, — Никольский глянул на часы, встал из-за стола. — И зря ты со мной в бесперспективную отказку играешь. Вешняков, садись на мое место и продолжай его трепать по всем пунктам. А я на полчасика отлучусь.
Вешняков сел за начальнический стол, откинулся в кресле и спросил задушевно:
— Ведь ты, Рома, никакой Андрианову не племянник. Зачем ты себя выдавал за племянника?
…Никольский осторожно открыл дверь с табличкой «Начальник отделения».
Увидев его, Котов осклабился, раскинул руки.
— А вот и Никольский с блестящим раскрытием!
Никольский молчал. Начальник паспортного стола, докладывавший Котову, почувствовал, что он лишний, и без слов удалился.
— Пролетаем, начальник, — грустно признался Никольский. — Как фанера над Парижем.
— Излагай, — предложил Котов уже не столь оптимистично.
— Только что звонил Лепилов, — вздохнул Сергей. — В педерастическом гнездышке хиляка, в однокомнатной квартире, которую ему купил этот козел Андрианов, ничего. Ни пистолета, ни вещичек. Ничего.
— Продолжай колоть его, Сережа, пока он еще тепленький! — азартно воскликнул Слава. — Ступай, действуй!
— А если он действительно не убивал? — пробормотал Никольский, уже выходя прочь.
…Веселым вихрем ворвался в кабинет Никольского подполковник Котов. Обнял за плечи вскочившего Вешнякова, по-отечески предложил:
— Ты иди, Вешняков, отдохнуть тебе надо!
Вешняков вышел. Котов обернулся к несчастному Гею и произнес торжествующе:
— Все упираешься, паренек, а зря. Зря. Зря, — повторил он, устраиваясь за столом.
Никольский скромно сел на место Вешнякова в уголке.
— Я не убивал, — в очередной раз, как попугай, повторил Рома.
— Жалко мне тебя, Рома, — Котов смерил голубого действительно жалостливым взглядом и окончательно уверился: — Жалко. Отказывайся — не отказывайся, но мы очень быстро отыщем доказательства, что убил именно ты. И что тогда? Тогда предумышленное, с заранее обдуманным намерением убийство с отягчающими обстоятельствами. Квартира-то ограблена по-настоящему. А дальше страшная и бесконечная дорога — пожизненное заключение, Рома.
— Я не убивал, — прошептал Рома и заплакал.
— Не плачь, — бодро сказал Котов. — У тебя есть выход.
— У меня нет выхода, — заявил Рома и высморкался в кружевной платочек.
— Есть, есть, — заверил Котов. — Ты делаешь чистосердечное признание. Так, мол и так, в припадке ревности, в состоянии аффекта я, Сурков Роман Эдуардович, застрелил Андрианова Николая Сергеевича из его же пистолета. Мы тебе оформляем явку с повинной, и самое большее, что тебе грозит, восьмерик. А при хорошем адвокате пятеркой отделаешься. Тебе сколько лет?
— Двадцать два, — прошептал Рома.
— Вот! — опять обрадовался Котов. — В двадцать семь выйдешь — вся жизнь впереди. Договорились?
— Я не убивал, — повторил Рома в отчаянии.
— Значит, не убивал, — тихо сказал подполковник. И вдруг заорал яростно: — Слушай меня внимательно, пидор гнойный! Не сознаешься — я тебя недельки на две по камерам с лагерными глиномесами пущу! Что они с тобой сделают — не знаю, но догадываюсь. После этого ты признаешь все, что я захочу! Выбирай! У тебя, — Котов посмотрел на часы, — у тебя еще двенадцать часов на размышление. Завтра в девять часов я жду ответа. Сергей Васильевич, ты еще будешь с ним заниматься?
— Попытаюсь… — кивнул Сергей.
Откровенно говоря, он не верил в виновность Ромы. Не тот он типаж, педик. Не способен такой на убийство. Из ревности? Чушь! Из ревности Рома будет рыдать, устраивать сцены, умолять партнера не бросать его… Но убить? Нет! Разве что случайно…
— Что ж, пытайся, — неприязненно бросил ему Слава. — А я пойду.
Подполковник Котов ушел. Не стал пересаживаться Никольский, заговорил из своего угла:
— Допустим, ты не убивал. Но кто-то же убил его в тот вечер, когда и ты был у него на квартире. Есть свидетели, Роман.
— Наталья Валерьяновна? — зачем-то поинтересовался Рома.
— Наталья Валерьяновна, — подтвердил Никольский. — Расскажи, что ты видел там в тот вечер.
Рома переплел пальцы, жалким этим двойным кулачком трижды ударил себя по сомкнутым коленям и лихорадочно начал:
— Я.все понимаю, гражданин начальник…
— Сергей Васильевич, — поправил Никольский. Роман начал вновь, уже спокойнее:
— Я все понимаю, Сергей Васильевич. Вы с подполковником разыгрываете классический спектакль с двумя детективами, один из которых злой, а другой — добрый. Вы играли доброго, но мне хочется верить, что вы добры по-настоящему…
Роман вопросительно и с надеждой глянул на Никольского. Тот заметил только:
— Я не собирался и не собираюсь играть с тобой.
— Я хочу вам рассказать все, как было на самом деле, но боюсь, что вы мне не поверите. Да и вряд ли кто может поверить в такое! — Роман опять ударил себя по коленкам.
— Мое дело — верить или не верить, а твое дело — говорить правду, — Сергей попытался максимально смягчить суконную, давно ставшую профессиональным штампом фразу. Никольский понимал, кто перед ним: человек слабый, да еще и культивирующий свою слабость, чтобы как можно больше походить на женщину. Слишком испугаешь такого — замкнется, слова не скажет. Или понесет несусветную ахинею, спасая свою шкуру…
— Сергей Васильевич, поверьте мне! — чисто по-женски воскликнул Рома.
— Постараюсь, — пообещал Никольский.
Теперь Рома не отводил от него взгляда.
— Да, я был там в тот вечер и был незваным гостем. Вы только поймите, поймите меня! Я любил, любил Коку…
— Какую еще Коку? — не понял сильно уставший Никольский.
— Николая. Убитого, — упавшим голосом пояснил Рома и взвизгнул в отчаянии. — Нет, вы мне ни за что не поверите!
— Да не надо истерики мне закатывать! Рассказывай, — раздраженно приказал Никольский.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48