Мужчина замер, как пойнтер. Увидел пастушью хижину.
Раз он местный, он заранее знал о ее существовании, но было очевидно, что до этого момента он о ней забыл. Уронил бинокль, и он повис у него на веревке вокруг шеи. Снова поднял ружье. Глядя на дверь хижины, устало двинулся вперед по папоротнику.
Я повернула голову и увидела в глазах Марка вопрос. Я знала, какой. Точно ли я удалила все следы? Лихора­дочно я старалась вспомнить ложе, пол, сумку и ее содержимое, рюкзак Марка, следы нашей трапезы, по­вязки с плеча Марка, очистки апельсинов. Да, уверена. Я успокаивающе кивнула.
Он сделал движение большими пальцами рук вверх, что означало поздравление, затем кивнул головой на расселину сзади. На сей раз у него в глазах была улыб­ка. Я ему тоже некоторым образом улыбнулась в ответ, затем покорно заскользила в тень узкой расселины в стиле маленькой коричневой змеи.
Расселина шла под углом к выступу так, что теперь я видела только щель дневного света с узенькой полоской выступа и одну ногу Марка от колена до ступни. Несмот­ря на иллюзию убежища, пещера была хуже, чем вы­ступ. Оттуда, по крайней мере, я могла видеть, а здесь сидела в тесноте и слушала, как бьется мое сердце.
Вдруг я услышала его. Он шел осторожно, но в лихо­радочной тишине утра шаги казались громкими. Они приближались, двигались с травы на камни, с камней на пыль и затерялись за границей скалы, где журчание ручья поглотило их…
Тишина. Такая долгая тишина, что я могла бы покля­сться, наблюдая за узкой полоской света, что солнце кружилось, а тени двигались…
И вдруг он появился прямо под выступом. Мягкие шаги ступали по каменной пыли. Зашуршали кусты смоковницы, так как он их раздвинул. Я увидела, как напряглась нога Марка.
Шуршание прекратилось. Шаги снова зашумели по пыли, отошли немного в сторону, помедлили…
Мысленно я видела, что он стоит, как прежде, с биноклем у глаз, и тщательно осматривает щели и расселины, где можно спрятаться. Возможно, даже сейчас он обнаружил пещеру, куда я заползла, и размыш­ляет, как до нее добраться…
На участок света упала тень. Пустельга. В этой смер­тельной тишине я услышала тихий звук, который она издавала, когда дотрагивалась до края гнезда. Я слыша­ла свист ветра в ее перьях, когда она пикировала вниз. Шипящий и мяукающий восторг птенцов раздавался в тишине в два раза пронзительнее, чем духовой оркестр в воскресенье в Шотландии. Тень опять промелькнула. Птенцы мгновенно замолчали. Под смоковницей затре­щала веточка.
И вдруг наблюдатель ушел. Возможно, бесстрашное приближение птицы убедило его, что на этом участке обрыва никого нет. Какова бы ни была причина, он действительно ушел. Звуки удалились, стали тише и совсем умолкли. Мой пульс медленно пришел в норму, я обнаружила, что у меня закрыты глаза, чтобы лучше слышать это успокаивающее диминуэндо.
Тишина. Я открыла глаза и увидела, что ноги Марка исчезли.
Если бы я была хоть немного в состоянии думать, я бы предположила, что он просто отодвинулся дальше вдоль выступа, чтобы лучше наблюдать, как уходит критянин. Но… я пристально смотрела с ужасом две долгих минуты, не в состоянии собраться с мыслями, а в моем воображении проносились безумные картины ночных кошмаров, которые могли бы сделать честь любому фильму, который нельзя смотреть детям до семнадцати лет… Возможно, в конце концов убийца не ушел. Возможно, Марк лежит с перерезанным горлом, глядя открытыми глазами в небо, а убийца ждет меня у входа в расселину с ножом, с которого капает кровь…
Но тут наконец храбрость и здравый смысл заявили о себе. С одной стороны, у мужчины ружье, а с другой – хотя Марк и искалечен, критянин вряд ли мог застрелить, зарезать или задушить его в полной тишине…
Я нагнулась вперед, чтобы увидеть. Ничего, кроме пучка сальвии, пурпурно-голубой с благоухающими се­рыми листьями, примятыми там, где лежал Марк. Ни­чего не слышно, только легкое шуршание… Змея. Да. Его укусила змея. Мгновенно предстала новая картина: Марк, молчаливый в агонии, лежит с черным лицом и смотрит в небо…
Чтобы не сойти с ума, я поползла вперед к входу в расселину, полежала растянувшись, затем выглянула. Марк не лежал замертво и его лицо не было черным. Наоборот, оно было очень бледным, и он был на ногах, словно очень серьезно намеревался спускаться с высту­па на поиски убийцы. А того и след простыл. Марк раздвигал стелющиеся побеги жимолости, которые мас­кировали вход на выступ. «Марк!» Он повернулся так резко, словно я в него что-то швырнула. Я бросилась через выступ, как стрела, и ухватила его за здоровую руку. С яростью сказала: «И куда же это ты только собрался?»
Он ответил с отчаянием: «Он ушел по склону. Хочу знать, куда. Если бы я только мог за ним следовать, он бы привел прямо к Колину».
Совсем недавно я сильно испугалась и все еще стыди­лась своей реакции. Пока мне было трудно думать ясно. «Хочешь сказать, что уходишь и оставляешь меня одну здесь?»
Он растерялся, словно вопрос был неуместным. Таким он, наверное, и был. «Ты была бы в полной безопасно­сти».
«И думаешь, что только в этом дело? Думаешь, меня даже не интересует, что ты… – Я внезапно останови­лась. Неприлично говорить так прямо. И все равно он не слушает. Все еще сердитая на саму себя, я сказала: – И как далеко ты думаешь добраться? Имей хоть крупин­ку здравого смысла, а? Ты не пройдешь и сотни ярдов!»
«Должен попробовать».
«Не можешь! – Я чувствовала величайшее нежела­ние вообще говорить. Вообще бы с удовольствием на­всегда осталась на этом выступе, но нужно сохранить хоть каплю гордости. – Я пойду, – сказала я сухо. – Меня не увидят».
«С ума сошла? – Его очередь выходить из себя, боль­ше от собственной беспомощности, чем по моему поводу. То, что разговор велся шепотом, не мешало ему быть резким. Мы свирепо смотрели друг на друга. – Даже не начинай…» Он замолчал, и его лицо изменилось. Облег­чение, которое отразилось на нем, было таким явным, что ненадолго изнеможение и забота ушли, и его улыбка казалась почти веселой. Я качнулась, чтобы увидеть, куда он смотрит.
Какой-то мужчина появился над маленьким лугом и осторожно шел между кустами папоротника. Коричне­вые брюки, темно-синяя фуфайка, непокрытая голова: Лэмбис, наблюдающий за наблюдателем и следующий за ним к Колину… Через несколько минут он тоже поравнялся с основанием обрыва и исчез.
«Он удрал, – сказал, задыхаясь, Лэмбис по-грече­ски. – Дальше есть другое ущелье, где течет ручей. В нем полно деревьев, много укрытий. Я его там потерял».
Это было примерно час спустя. Мы с Марком ждали, наблюдая за склоном горы, пока не увидели, что возвра­щается Лэмбис. Он приблизился медленно и устало, остановился у края плато, усеянного цветами, и посмот­рел вверх на склон, где мы лежали. По его поведению было видно, что он один, поэтому Марк подал что-то вроде сигнала, чтобы он видел, где мы. А я быстро спустилась и встретила его на узкой тропинке над ручь­ем. Однако у него были пустые руки. Я подумала, что он спрятал свою ношу, чтобы следить за критянином.
«Он направился вниз по ущелью? – быстро спросила я. – Возможно, это другой путь в Агиос Георгиос. Да куда еще он может вести? Вы видели?»
Грек покачал головой, затем потер лоб обратной сто­роной ладони. Он выглядел усталым и сильно вспотел. Говорил на родном языке, словно был слишком сильно измучен, чтобы вспоминать английский, и я ему отвеча­ла на том же языке, но он не дал мне понять, что заметил это. «Нет. Понимаете, я не мог подойти к нему слишком близко, поэтому было трудно следить. Я поте­рял его из вида среди скал и кустов. Должно быть, он выкарабкался из ущелья и пошел дальше на восток или к деревне. Послушайте, я должен сказать Марку. Он взобрался туда?»
«Да. С моей помощью. Ему намного лучше. А как Колин?»
«А? Нет. Никак. Его там не было. Не приходил к лодке». Он говорил, словно не задумываясь, едва взгля­нул на меня, но неотрывно смотрел на верхние скалы, где лежал Марк. Снова он вытер рукой влажное лицо и сделал такой жест, словно хотел отпихнуть меня и прекратить болтовню.
Я схватила его за рукав, внезапно разволновавшись. «Лэмбис! Вы мне говорите правду?»
Он помедлил и повернулся. Кажется, понадобилось две или три минуты, чтобы его глаза остановились на мне. «Правду?»
«О Колине. У вас плохая весть для Марка?»
«Нет, конечно. Конечно, я говорю правду, почему нет? Вчера ночью я пошел к лодке, его там не было. Ни следа, никаких признаков. Зачем мне лгать?»
«Я… все в порядке. Я только думала… Простите».
«Я сердит потому, что мне нечего сказать ему. Если бы я узнал хоть что-то от этого мужчины… – Быстрое раздраженное пожатие плечами. – Но не узнал. Потер­пел неудачу и должен это сказать Марку. А сейчас позвольте пройти, ему интересно, что случилось».
«Подождите минуточку. Он знает, что вы не нашли Колина. Мы наблюдали за вами с выступа. Но пища… вы достали пищу и вещи?»
«О. Да, конечно. Я принес все, что мог. Давно был бы здесь, но пришлось остановиться и прятаться из-за это­го… – Он резко повел головой в сторону склона. Забав­ное движение. – Когда я увидел, что он идет сюда, быстро спрятал вещи и пошел. Вы правильно сделали, что покинули избушку».
«Он осматривал ее, знаете?»
«Да. Понял. Когда я пришел сюда, он выходил из-под выступа, и я знал, что он, должно быть, видел избушку. Но он все еще искал… и я не слышал выстрелов… поэтому я знал, что вы ушли. Я догадался, что вы здесь».
«Куда вы спрятали пищу? Нам следует… не важно. Марк захочет сначала выслушать новости. Тогда пой­демте, давайте поторопимся».
На этот раз именно Лэмбис отпрянул. «Послушайте, почему вы не идете за провизией сами, тотчас же? Только за пищей, а остальное оставьте. Я могу все принести позже».
«Ну, хорошо. Если найду место…»
«Это у ущелья, где я потерял критянина. Идите кру­гом туда, где вы увидели меня… видите? Что-то вроде тропинки для коз ведет вдоль склона к ручью. Наверху ущелье скалистое, но ниже есть деревья. Вы можете видеть их верхушки».
«Да».
«Наверху, у истока ручья, растет оливковое дерево. Оно стоит в тени и выросло очень большим. Очень старое, а внутри пустое. Вы увидите его, поблизости других нет. Я оставил все внутри. Я приду, когда пови­даюсь с Марком».
Почти прежде, чем он закончил говорить, он отвер­нулся. Явно очень сосредоточен на чем-то и с облегчени­ем меня прогонял. Но я недолго раздражалась по этому поводу. Даже если Лэмбис наелся на борту лодки и запросто мог не думать о еде и питье, то я не могла. Сама мысль о том, что лежит в дупле, погнала меня к нему со скоростью, с которой булавка приближается к магниту.
Довольно легко я нашла единственное оливковое дере­во. Но будь их там даже роща, я прилетела бы к еде инстинктивно, как стервятник к добыче, даже если бы она была спрятана в самом центре лабиринта минотавра.
Я нетерпеливо заглянула внутрь. Два узла из одеял – внушительная коллекция. Я развязала одеяла и начала рассматривать все, что он принес. Лекарства, бинты, антисептики, мыло, бритва… Но в тот момент я все это отложила в сторону и все внимание направила на еду. Фляга-термос, полная. Несколько банок: одна банка растворимого кофе и несколько – подслащенного моло­ка. Тушенка. Печенье. Маленькая бутылочка виски. И, самое большое чудо, консервный нож. Я поспешно завернула все это в одно одеяло, завязала концы в узел и отправилась в обратный путь.
На полпути меня встретил Лэмбис. Он не разговари­вал, только кивнул, уступая дорогу на тропинке. Я была этим довольна. Трудно разговаривать вежливо, если у тебя рот набит печеньем, да еще разговаривать на грече­ском, который содержит гортанные звуки. В таком слу­чае лучше помолчать.
Тем не менее, я чувствовала бы себя лучше, если бы поняла взгляд, который он мне отпустил. Не то чтобы вернулось недоверие. Это было что-то не такое категоричное, но весьма печальное.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38