А оно приведет к шуму, которого Стратос хотел избежать. Другими словами, мы шли по пятам человека, который и сердит, и доведен до крайности отчаянья. «Во всяком случае, – сказал Марк, – помните, мы его поймали. А теперь, не беспо­койтесь, отправляемся».
Я швырнула пустую кружку в кабину и закрыла дверь. После этого я ожидала, что мне тоже скажут идти в кабину, но никто на меня даже не обратил внимания. Лэмбис и Марк наклонились, наблюдая за слабыми очертаниями скал, которые стремительно неслись нам навстречу. Колин на носу каяка держал наготове багор. Каяк резко накренился, выпрямился…
Конечно, Стратос нас увидел. Но, хотя он нам этим и помогал, он вынужден был идти с фонарями. Когда лодка достигла места высадки, он включил их, и я услышала, что Лэмбис хмыкнул с удовлетворением. Стратос приглу­шил мотор, и лодка вдруг резко потеряла скорость, сколь­зя вдоль скал. Я увидела его, фигуру моего ночного кошмара, с веревкой в одной руке, багром в другой, между фонарями. Затем его лодка «поцеловала» камень, задре­безжала от прикосновения к каменной платформе, багор взметнулся и задержал ее. Стратос мельком оглянулся и вроде бы заколебался. Огни погасли.
«Готов?» – голос Лэмбиса был почти не слышен, но он донесся до меня, словно крик.
«Все в порядке», – сказал Марк.
Конечно, они втроем много раз причаливали. На сей раз это была тяжелая высадка, торопливая и в полу­тьме, и все же удивительно ловкая. Мотор ненадолго ускорил обороты и замолк. Каяк прыгнул вперед, затор­мозил у причалившей лодки, используя ее, как аморти­затор. Бедная «Психея» со скрипом пристала к скале, наш каяк задел ее бок. Лодка была пуста. Стратос уже был на берегу. Я увидела его, когда он моментально попал в свет наших прыгающих фонарей. Он склонился, чтобы обвить веревку вокруг столба. Марк прыжком очутился рядом с ним.
Когда критянин оглянулся, чтобы посмотреть в лицо вызывающему на бой, Марк его ударил. Удар прозвучал отвратительно громко, и Стратос отшатнулся назад. Марк прыгнул на него, и затем они уже не были видны. Пара азартных, ругающихся теней, где-то в благоухаю­щей темноте под тамарисками.
Лэмбис бросился мимо меня, чтобы тоже прыгнуть на берег. Колин сказал торопливо: «Эй ты, привяжи ее», – сунул мне в руку веревку и прыгнул за Лэмбисом, бросился через гравий в темноту. Такого шума на этом острове не было лет сто. Столы с силой разлетались, летали стулья, кто-то голосил, лаяли собаки, кукарека­ли петухи, кричал Стратос, что-то вопил Колин. А затем откуда-то закричала женщина, пронзительно и испуган­но. Возвращение Стратоса домой не могло бы быть более гласным, если бы его даже ждали телевизионные каме­ры и духовой оркестр.
В отеле вспыхнул свет.
Я слышала галдеж других звуков, теперь на улице, бег, шаги, голоса мужчин, любопытные и возбужден­ные. Они несли огни…
Вдруг я поняла, что каяк со мной на борту отплывает от берега. Дрожа, как лист, от холода, нервного напряже­ния и реакции, я все-таки умудрилась найти багор, с его помощью причалила и выползла на скалу. Я с трудом встала на колени и начала обвивать веревку вокруг столба. Помню, делала я это очень тщательно, словно наша безопасность целиком зависела от того, насколько добросовестно я обвяжу веревку вокруг металла. Четы­ре, пять, шесть тщательных витков… и, полагаю, что я даже пыталась важно завязать ее в узлы… и все время вытягиваясь посмотреть, что же происходит там, под тамарисками, когда рукопашная схватка в тени стала слабее, и свет в отеле снова погас.
Легкие шаги. Я услышала бодрую поступь по гравию, затем увидела, что по камням ко мне быстро идет мужчина, прячась в тени. Мерцание фонаря осветило его. Тони. Я прямо на его пути, сидела оцепенело и держала веревку. Даже не помню, испугалась ли я, но даже если бы испугалась, сомневаюсь, смогла бы я двинуться. Должно быть, у него было оружие, но он не прикоснулся и не направился ко мне. Просто прыгнул через меня, так легко, что я стала искать у него при­зрачные крылья. «Простите, дорогая». Его голос был быстр и высок, и он только слегка задыхался. Еще один прыжок перенес его на безумно бьющуюся о скалы «Психею». Раздался резкий толчок, когда он перерезал веревку, яростно заработал мотор, и «Психея» понеслась от скалы так быстро, что, должно быть, набрала воды. «…Самое время уходить. – Я очень отчетливо слышала легкий привлекательный голос: – Такая грубая компа­ния…»
Огни, крики мужчин и свалка придвинулись ко мне.
Марк. По рубашке расплывается пятно. Зашатался от удара, перелетел через стул, который полетел вместе с ним на землю. Стратос целился ему в голову, когда Лэмбис, налетев из груды металлических столов, сбил его с ног. И затем они оба закружились, полетела мебель сквозь туман тамарисковых ветвей, и они схватились за ствол дерева. С грохотом полетели горшки с гвоздика­ми. Стратос, который должен был знать даже в полу­тьме помехи на собственной территории, отклонился, но горшок ударил Лэмбиса по ногам как раз в тот момент, когда критянин наконец вытащил нож. Лэмбис насту­пил на летящий горшок, промахнулся, и полетел вниз вместе с гвоздиками, отчаянно ругаясь. Марк опять на ногах, шатаясь, идет вперед сквозь груду сломанных стульев, а за ним толпа теней кружится и энергично отвечает на крики Лэмбиса, хотя и действует вслепую.
Стратос не ждал. Должно быть, он видел Тони, слы­шал шум мотора «Психеи» и думал, что лодка готова и ждет. Он разгреб мощной рукой ветки тамариска и с ножом наготове бросился к морю.
Многое он претерпел, это было отчетливо видно. Но это не влияло на его рывок к свободе. Увидел меня у столба как раз у него на пути… и, в тот момент, он увидел, что «Психея» отплыла, но есть каяк, и колебал­ся только незначительное время прежде, чем взобрался на него. Сверкнул нож, в меня он целился или в веревку, я так и не поняла, ибо из темноты вылетел с воплями Колин, словно взбесившийся терьер, и схватился за руку с ножом, по-моему, руками, ногами и зубами.
Но это едва сдержало критянина. Он споткнулся, полуобернувшись, отвел свободную руку и нанес сокру­шающий удар, смахнул мальчика, словно муху, и, как разъяренный бык, бросился ко мне. Я подняла веревку и натянула ее, и она пришлась ему на уровне голеней.
Я никогда не видела, чтобы человек так тяжело падал вниз головой. Казалось, он нырнул, вытянувшись во всю длину, к скалам. Он издал задыхающийся крик, затем непонятно откуда на него свалился мертвой хват­кой Марк. И они покатились вниз. Марк отпустил его и очень тяжело поднялся на ноги. «Еще один в твою пользу», – сказал он и улыбнулся. Затем упал на без­жизненное тело критянина и потерял сознание, будто выключили свет.

Глава 20
Tho' muchis taken, much abides…
Tennyson: Ulysses
Кабина каяка была переполнена. Марк, очень бледный и перебинтованный. Я в брюках Колина и огромнейшем свитере Марка, словно хиппи после тя­желой ночи. Лэмбис, сильный и собранный, но все еще экзотически пахнущий гвоздиками. Колин, с новым кровоподтеком на щеке, молчаливый? и довольно близко стоящий возле Марка. Это команда каяка. У маленького столика – глава Агиос Георгиос и трое старейшин де­ревни, старики, одетые в дикие по своей пышности крит­ские героические наряды, в которых, я подозревала, они и спят. Это вывод из той скорости, с которой они прибы­ли с аккуратно застегнутыми пуговицами. Это наши судьи – лорд-мэр и все комиссары выездной сессии суда присяжных. Снаружи вдоль скал сидел целый наряд присяжных, все мужское население Агиос Георгиос.
Четверо мужчин отвели Стратоса в отель, чтобы кара­улить и наблюдать за ним. Тони, при такой путанице, сбежал. Хотя к этому времени большинство освещен­ных лодок, привлеченных страшными криками, при­ближались к нам по заливу, ни на одной из ближайших не было мотора, поэтому Тони очень легко прорвался к свободе. Как сообщили, со всей наличностью отеля и со значительным количеством своего движимого имущест­ва. Но, говорили, его будет легко схватить…
Лично я очень в этом сомневалась. Хладнокровный Тони, с гениальной способностью отмежеваться от забот, на просторах Эгейского моря, с хорошей лодкой и побе­режьями Европы, Африки и Малой Азии, которые мож­но выбирать? Но я ничего не сказала. Нам требовалось все доброжелательное внимание, которым мы могли располагать.
Много времени не потребовалось, чтобы все расска­зать. Мы ничего не опустили, вплоть до малейшей детали смерти Джозефа. При этом нас окружали мрачные взгляды и качающиеся головы, но в целом обще­ственное мнение было на нашей стороне.
Поступки Стратоса, сами по себе, значили для этих людей мало. Возможно, они обошлись бы с нами иначе, если бы мы убили самого Стратоса, что бы он ни совершил в своих владениях. Но смерть Джозефа, да к тому же турка, да еще из Хании – это уже совсем другое. Бедной Софии Алексиакис много предстояло выстрадать, когда поступки ее брата станут известны. Но можно было счи­тать Божьим благословением, что теперь, наконец, как вдова, она снова может быть свободной женщиной и христианкой. Она даже могла – да хвала Христу – причаститься именно в это Пасхальное Воскресение…
Остальное было легко. Когда Стратос пришел в созна­ние и ему представили драгоценности, тело Александроса, которое в самом деле было похоронено в поле у мельницы, преступное дезертирство Тони и, наконец, смерть Джозефа, он избрал самый легкий путь и расска­зал историю, которая, в сущности, походила на правду.
Он и Александрос не были ворами, как предполагал Колин, но несколько лет скупали и хранили краденое. Тони был связным. Стратос, владея очень прибыльным небольшим рестораном на улице Фриз, обеспечивал без­опасное укрытие. Единственная связь его и Александроса – дружба между соотечественниками. Это имело совершенно естественное объяснение, ибо Александрос тоже был критянином, уроженцем Аногии, деревушки за руинами византийской церкви. Дела процветали до кражи в Кэмфорд Хаус. У Стратоса хороший нюх биз­несмена, он знает, когда пора выходить из дела. Задолго до этого он принялся, не спеша, реализовать свои активы, чтобы со временем удалиться со всем состоянием в родную деревню. Александрос, который видел только то, что высокоприбыльное партнерство сворачивается в момент расцвета, с горечью препятствовал отъезду Стра­тоса. Появлялся довод за доводом, затем это закончи­лось дикой ссорой в самый канун отбытия Стратоса. Александрос дошел до крайних угроз, которые он, воз­можно, и не намеревался осуществить. Случилось неиз­бежное. Внезапно скрестились характеры, появились ножи, и Александрос остался лежать в темной аллее, а Стратос и Тони невинно погрузились в ту же ночь на рейс в Афины, на который были заказаны билеты, по крайней мере еще за шесть недель до этих событий.
Медленно выздоравливая в лондонской больнице, Александрос держал язык за зубами. Возможно, когда поднялся шум по поводу исчезнувших драгоценностей, он понял, что отъезд Стратоса был своевременным. Единственное, что волновало Александроса, это то, что Стратос увез все… Как только он пришел в хорошее состояние и убедился, что полиция еще не связала неясное нападение на Александроса с ножом с ограбле­нием в Кэмфорде, он тоже отправился, вооруженный, на родину.
Если глупость заслуживает такого жестокого наказа­ния, как смерть, казалось, что Александрос просил того, что получил. Стратос и Тони приняли его с вполне естественной осторожностью, но вскоре ссору уладили. Последовала сцена примирения и извинения, которая была еще более правдоподобной от присутствия Софии и Джозефа. Со временем Стратос разделил бы награб­ленное, и трое мужчин разошлись бы своими дорогами, но было бы разумным на какой-то период всем затаить­ся, пока драгоценности в той или иной форме не нашли бы постепенно дорогу на рынок. На этом и порешили.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38