Она тайком забиралась в мою спальню почти каждую ночь. Она говорила, что если я когда-нибудь расскажу матери о том, чем мы занимаемся, она мне его отрежет, и я стану девочкой. Затем она нашла работу где-то в другом месте и уехала от нас. Я скучал по ней. Мне не хватало ее ночных приходов тайком и всего того, что она со мной проделывала. Я узнал, где она работает и позвонил ей. Но мне ответил мужской голос, и я испугался позвать ее… Милая, ты спишь? Когда я учился в школе, одна девочка из старшего класса хотела, чтобы мы с ней все это сделали по-настоящему. В подвале. Я рассказал об этом Эдит и она позвонила матери девочки. Девочку сослали в очень строгую школу-интернат. Это самый постыдный поступок в моей жизни. Жизнь была такой скучной… Моя сестра не смогла вынести этого и сбежала с музыкантом в восемнадцать лет. Отец и Эдит даже не пытались ее вернуть. Они не отвечали на ее письма. Они говорили, что для них она умерла. Я не знаю, где она сейчас. Наверное, где-то на Юге… Бог мой, ну и семейка…. Когда я был в Дьюке, мы с несколькими товарищами ходили в публичный дом. Там, где ноги, постели были покрыты плотной черной тканью – потому что большинство посетителей не снимали ботинки. Вот такое это было местечко. Я выбрал женщину старше себя. Лицо у нее было морщинистым, тело дряблым и потасканным. Неодушевленный предмет. Она просто легла и закрыла глаза. Я мог бы ее убить. Почему она меня не остановила? Я предложил ей доллар за то, чтобы она отрезала мне прядь своих длинных седых волос. Она отрезала. Я таскал ее в кармане довольно долго, но потом она вся свалялась и перепачкалась, и я выбросил ее. До этого я не раз проделывал с ней разные ужасные вещи. Мне было так одиноко. О, Элен. Просто из-за одиночества… Ты спишь?.. Кто знает, что происходит в голове у человека? Если бы в один прекрасный день нам пришлось публично исповедоваться во всех своих тайных мыслях, мечтаниях и желаниях, то большинство из нас покончило бы жизнь самоубийством, так это все ужасно. Мы все так порочны… После смерти отца мы с Эдит жили вместе. Я тогда уже работал и приводил девушек домой, чтобы познакомить их с Эдит. Но ни одна из них, с точки зрения Эдит, не подходила мне. Одна плохо говорила по-английски, другая не умела вести себя за столом, от третьей дурно пахло, четвертая не носила перчаток… Однажды вечером я подцепил на улице женщину и мы пошли к ней. Когда мы начали она позвала из соседней комнаты мужчину. Вероятно, своего сутенера. Он ударил меня и обозвал педерастом. Я сказал Эдит, что меня избили и ограбили на улице. Я сделал все возможное, чтобы она не пошла в полицию. О, боже, как трудно жить… Затем, в конце войны, меня призвали во флот. Наша база находилась в Норфолке. Это в Вирджинии. Ты и представить себе не можешь, что там творилось. Это происходило везде – в машинах, в парках, в отелях, даже на бульварах. Молодой блондин из Техаса… Ну, мы с ним вместе ходили в увольнение. Так все и началось, Элен. Он был младше меня, но он меня всему этому обучил. Он был тоже одинок. В этом-то все и дело – в одиночестве. Я каждый раз давал себе клятву, что это больше не повторится. Но это повторялось. Я не был счастлив. Это не доставляло мне удовольствия. Но я не мог остановиться. Потом война кончилась. Блондин уехал обратно в Техас. Он сказал, что будет мне писать, но не написал ни разу. А я и не переживал из-за этого. Я убедил себя, что между нами никогда ничего не было, что я никогда даже не знал этого парня… Мне всегда это удавалось – делать вид, что я никогда не совершал того, что делал на самом деле…. Потом я встречался с несколькими женщинами. Я заставлял себя встречаться с ними, даже если они мне не нравились. Затем все повторилось. Эдит сказала, что ни одна из них не подходит мне. Вскоре я перестал встречаться с женщинами… Пару раз в неделю к нам заходят мои сослуживцы или знакомые, чтобы сыграть в «червонку». Они не педерасты… В точном смысле этого слова. То есть не голубые. Но мы все одиноки. Кто-то привел к нам однажды этого штангиста и я сошелся с ним… Он здоровый парень, очень сильный. На нем нет ни грамма жира. Только мышцы и загорелая кожа. Черные волосы. Он грубый. Ему на все наплевать. Он берет то, что хочет, и не задумывается над своими поступками и чужими переживаниями. Очень сильный и властный человек. Эдит он нравится. Интересно, знает ли она о нас? Может быть… Не знаю. Я сказал тебе, что это было всего два или три раза, Элен, но на самом деле это продолжалось два года. Ничего серьезного. Я не испытывал ни привязанности, ни отвращения к нему, но каждый раз, когда он звонил, я шел. Я давал ему деньги. Это прекратилось около года назад. Он просто перестал мне звонить, хотя и продолжает приходить играть в карты. Я думаю, он нашел кого-то побогаче. Мне плевать. Я даже рад этому… Элен, ты спишь?.. Ты знаешь, я не могу понять этого. Просто не могу понять, как я стал тем, кто я есть. Думаешь, все это предначертано свыше? Я – Рак. У меня такое ощущение, что все, сделанное мною, совершено кем-то другим, что меня заставляли это сделать. Потому что я не хотел так жить. Я хотел чтобы моя жизнь была другой. Но у меня ничего не вышло. Мне уже почти сорок. Может быть мне осталось осталось двадцать или тридцать лет. Я не понимаю. Все было не так, и я не могу понять: почему? Почему я не мог жениться и стать чьим-нибудь кумиром – я имею в виду хорошим мужем и отцом. Я люблю детей. Я хорошо с ними лажу, но ужаснее всего мысль о том, что у меня не было выбора, что все это было сделано за меня и что я не мог ничего с этим поделать… Я был готов сдаться. Я был готов плыть по течению, пить и ни о чем не думать. Элен, поэтому встреча с тобой так невероятно важна для меня. В тебе достаточно сил на двоих. Ты сказала, что я смогу измениться, если действительно этого захочу. Ты ведь так сказала, правда? Может быть наконец что-то изменится в моей жизни. Может быть наконец я стану таким, каким хочу быть… Элен? Ты спишь?
Ее рука вновь заскользила по его плечу. Затем она опустилась по его полной спине к толстым бедрам и еще ниже и его охватила дрожь. Он медленно повернулся к ней, и она, чуть подвинувшись, прижалась к нему.
– Малыш, – выдохнула она, – мой малыш.
Он робко прикасался к ней, едва сдерживая слезы. Она склонялась, прижималась к нему и обволакивала все его тело. Он крепко зажмурился. Он держал в объятиях свою мечту. Голова слегка кружилась от новизны этого ощущения – ее красота, прохлада, шелковистая кожа, податливая мягкость принадлежали ему.
– Стучат, – вдруг сказала она.
– Что? – спросил он.
Она не шевелилась.
– Стучат, – повторила она. – Кто-то барабанит во входную дверь.
Теперь он услышал шум. Он услышал стук в дверь и крики обезумевший птицы: «Фокуфокуфоку».
– Может быть, они уйдут, – испуганно сказала Фэй. – Кто это может быть?
– Не знаю. – Элен села. – Сейчас я их выставлю. Черт возьми. Черт бы их всех побрал.
Она накинула халат и вышла в коридор.
– Кто там? – спросила она.
– Дик Фэй здесь? – раздался из-за двери мужской голос. – Я должен его видеть. У его матери приступ, сердечный приступ.
Элен приоткрыла дверь, оставив наброшенной цепочку.
Он был огромным, высоким, здоровым, в пиджаке с накладными плечами, отчего казался еще шире. Его блестящие черные волосы были зачесаны назад. Она различила запах его одеколона. Вид у него был довольный, губы кривились в самодовольной усмешке.
– Крутняк, – сказала она.
– Сука, – любезно ответил он. – Скажи Дикки, что у его матери серьезный сердечный приступ. Доктор Франклин считает, что Дикки должен быть с ней. Если ты меня впустишь, я расскажу все ему сам.
– Я передам ему, – сказала Элен. Она посмотрела на него сквозь щель и глаза их встретились.
– Почему бы тебе не оставить его в покое? – осведомилась она.
– А почему бы тебе не пошевелиться? – рассмеялся он. – Давай, сбегай как послушная девочка и скажи обо всем Дикки. Если будешь хорошо себя вести, я как-нибудь загляну к тебе и покажу…
Она осторожно закрыла дверь и постояла немного, прижимаясь лбом к косяку. «Я могла бы убить его, – подумала она, дрожа от негодования… – Я могла бы взять на кузне нож для резки хлеба (длинный, с зазубренным краем), рывком открыть дверь и всадить ему в брюхо». Дрожь постепенно утихла. Она вернулась в спальню и сообщила Юку о матери и выражение его лица не изменилось. Он тут же поднялся и начал одеваться.
– Могу поспорить, что это вранье, – горестно произнесла Элен. – Я уверена, что она специально устроила этот приступ. То есть я хочу сказать, что никакого приступа на самом деле и нет.
– Возможно, – печально кивнул он. – Но я должен идти. К тому времени, пока я доберусь, будет уже довольно поздно. Думаю, мне не стоит уже возвращаться сюда сегодня.
– Как скажешь.
– Я позвоню тебе, как только все выясню.
– Хорошо.
Он подошел к ней, взял ее лицо в свои ладони и слабо улыбнулся.
– Мы были близки к этому, правда?
– Да, – сказала она, – близки.
– Мне очень жаль, милая. Но у нас еще будет время.
– О, конечно.
– А сейчас я, пожалуй, пойду.
– Хорошо.
– Я позвоню тебе из дома.
– Хорошо.
Его лицо вдруг как-то сморщилось. И ей показалось, что он сейчас расплачется.
– Спокойной ночи, Элен. Спасибо тебе, спасибо тебе за все.
Она сняла цепочку и выпустила его в коридор. Штангист стоял, прислонившись к стене и курил сигарету. Она быстро закрыла дверь и заперла ее.
Она вымыла посуду и прибралась в гостиной. Затем села в спальне на кровать, приняла таблетку либриума и уставилась в темное окно. Наконец она сняла телефонную трубку и набрала номер Чарльза Леффертса. Она насчитала четырнадцать гудков, прежде чем ей ответили.
– Алле? – раздался его осторожный голос.
– Чарльз? Это Элен Майли. Я думала, может…
– Боб, – закричал он в трубку. – Боб Крэншоу! Как ты, старина?
Она осторожно опустила трубку на рычаг.
15
– Конечно это был обман, – возмущенно рассказывала Элен. – Наглая, явная ложь. Она знала, что Юк хотел провести ночь у меня, и выдумала этот сердечный приступ. Хитрая сука. Она знала, что это единственное средство заставить его вернуться. Jн позвонил мне на следующее утро, и ему было ужасно плохо. Он мне такое рассказал!
– Расскажи, – с жаром набросилась Пегги.
– Ни за что. Это очень личное. Не то, что бы он взял с меня клятву молчать. Я просто не хочу об этом говорить. Понимаешь?
– Конечно, дорогая, – разочарованно откликнулась Пегги. – Что за безобразие – стоит ей поманить пальцем, как он тут же бежит к ней.
– Да мужчины теперь ни к черту не годятся, – мрачно проговорила Керри Эдвардс.
Эта бездетная вдова, работавшая в одной конторе с Пегги Палмер, походила на распушившегося воробья. Ее высветленные перекисью волосы лежали аккуратными волнами. У нее были полные ножки и она носила миниюбки, щедро представляя любоваться ими всем желающим.
Торжественный прием в связи с помолвкой был завершен, и большая часть гостей уже разошлась. Комната была прибрана, бокалы составлены в раковину, пепельницы вычищены. Подарки Пегги были связаны в аккуратный сверток, чтобы она могла отнести их домой. Пегги и Керри отдыхали в ожидании кофе.
– Посмотрите, – указала Элен на подоконник. – Отсюда Рокко любил смотреть на улицу. Клал передние лапы на подоконник и часами глядел в окно. Перед смертью он стал таким любопытным… В квартире напротив завели молодого французского пуделя-девочку, и Рокко все время за ней наблюдал. Старый пердун. Делать-то он уже ничего не мог, а смотреть любил.
– Мой покойный супруг был точно таким же, – кивнула Керри. – Купил себе маленький телескоп и летом каждую ночь поднимался с ним на крышу. «Посмотреть на звезды», – говорил он. «Звезды звездами, – думала я, – но если полиция тебя поймает, я тебя выручать не буду». И он ведь не был каким-нибудь извращенцем. Просто любил смотреть.
– Мужчины, – философски изрекла Элен.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38