Ему,
конечно же, стали известны подробности не состоявшегося из-за слабой
подготовки штурма и он посчитал своим долгом на этот раз оказаться там.
Ведь за спиной Бояринова был не только опыт сотрудника КГБ, но опыт
партизанской и диверсионной работы. Прежде чем писать свою диссертацию о
тактике действий партизанских формирований, Гриша Бояринов изучал ее на
практике. Был ранен. Награжден орденом Боевого Красного Знамени.
Теперь, почти полтора десятка лет спустя, нет-нет да и возникнет спор
в кругу людей, знавших Григория Ивановича, - а мог ли он не поехать ?
Все-таки ему к тому времени было уже немало годков - пятьдесят семь, мог
бы и не ходить под пули. Все, кто поднимался с ним в атаку на штурм дворца
Амина по возрасту приходились в сыновья, а кое-кто и во внуки годился.
Нет, он не мог не пойти. И не только потому, что так хотело
начальство, только так и мог поступить фронтовик, педагог, полковник КГБ
Григорий Бояринов.
Помните, как плакал у него в кабинете отстраненный от поездки в
Афганистан офицер? Из сегодняшних будней нам странными могут показаться
слезы. Но так было. Считалось позором, когда сотрудника КГБ отстраняли от
выполнения спецзадания.
Мог ли Бояринов отстранить себя сам? Смешно даже подумать. ...В 10
утра собралась кафедра. Бояринов передал общее руководство своему
заместителю Владимиру Михайловичу Санькову. Накрыли стол, налили по сто
грамм, выпили - и в Чкаловское, к самолету.
Бояринов уехал, а преподаватели его кафедры - Набоков, Васюков,
Болотов остались, стояли, курили. Набоков и Болотов иногда перебрасывались
словом-другим, а Васюков угрюмо молчал. Потом взглянул на них, щурясь от
дыма.
- Что-то не понравился мне сегодня Гриша.
Набоков поймал себя на мысли, что согласен с Васюковым. Какая-то тень
лежала на лице Бояринова. Мог ли он знать тогда, что это тень смерти...
Утром 23 декабря генерал Бесчастнов ехал в расположение группы "А".
Шуршала быстрыми шинами "Волга". У светофоров теснились автомобили.
Переход заполнен людьми - москвичи спешили на работу.
Генерал прикрыл веки. Ломило в висках, сказывалась бессонная ночь.
Мысли, мысли, мысли... Может, он не все знал. Скорее всего. Но даже той
информации, которой владел, было достаточно, чтобы понять: на южных
границах всерьез запахло порохом. Впервые за долгие, долгие годы.
Руководство мог волновать Китай, Пакистан, Иран. Что угодно, только
не Афганистан. Эта азиатская страна десятилетиями не вызывала опасений.
Так привыкли думать политики, дипломаты, Генеральный штаб. Да и его,
Алексея Дмитриевича, ведомство - тоже. В общем, никакой головной боли. Так
было при шахе, при Дауде, и даже еще раньше, когда Эмманула-хан чуть не в
друзьях с Лениным ходил.
А теперь вот Амин. Еще полгода назад он клялся в верности и любви
Тараки. Как это он говорил? "Я могу потерять Афганистан, но никогда не
соглашусь с потерей моего любимого учителя и вождя". А любимый вождь
отвечал ученику: "Я и Хафизулла Амин близки, как ногти и пальцы".
И после этого люди Амина зверски задушили Тараки. Одно слово -
восток. После убийства Тараки КГБ перехватил американскую шифровку.
Бесчастнов прочел слова телеграммы: "Советы не в восторге, но осознают,
что сейчас им ничего не остается, как поддерживать амбициозного и
жестокого Амина".
Интересные ребята в ЦРУ. Амин живьем сбрасывает в ямы с хлорной
известью сторонников Тараки. Рассеивает, как пепел по ветру тысячи людей.
Просто так - загружает самолет и над Гиндукушем раскрывает рампу. Это у
него называется - "десант".
А Советам, значит, ничего не остается, как целовать Амина в заднее
место. И ждать. Чего собственно? Пока новоявленный азиатский фюрер
передушит полстраны, как он задушил своего дорогого учителя, или отдастся
за доллары американцам и те появятся у наших южных рубежей?
"Н-да, - подумал генерал, - замечательная перспектива".
Нуикрутойзавязалсяузелок. А развязывать, значит, его ребятам. Только вот
развязывать ли, скорее всего - разрубать мечом. Лес рубят - щепки летят.
Кабы только щепки... У машины его встречали заместители начальника группы
- майоры Ивон и Романов. Зайцев в госпитале. Ивон тоже не боец; на
десантной подготовке повредил ногу, едва ходит. Значит, Романов.
Признаться, он был рад, что жизнь сделала такой выбор. Михаил Михайлович в
группе с первых дней, сам ее формировал, подбирал людей. Офицеры ему
верят. И жена поймет, она тоже служит в комитете.
- Ну что, Романов, - вздохнул генерал, словно взваливая на себя воз,
- пришло время тяжких трудов.
Знал ли он, начальник управления, на что посылал людей? Тогда
казалось: знал. Теперь, по прошествии лет, ясно, что он только догадывался
о тяжких трудах. Эту догадку и тревогу, связанную с ней, пытался передать
майору. Ему, Михаилу Романову, первому командиру страшной девятилетней
войны, а через него и первым бойцам - первым инвалидам, первым героям.
Именно они откроют скорбный список погибших в Афганистане, и несчастные
жены, падая на крышки гробов, не в силах будут понять, во имя чего отдали
жизни их мужья.
Во имя Родины, скажут им. Так почему ж тогда Родина спешно зароет
тела погибших, не разрешив даже на гранитной плите выбить слова о месте их
гибели, почему назначит мизерную пенсию и забудет на десятилетие?.. Что с
тобой, Родина, если не дорожишь ты своими сыновьями?..
Их не забудут друзья. Они и утешат, помогут, поддержат. Но все это
будет потом. А пока "Михалыч", как его звали в группе, стоял перед
начальством.
- Понимаешь, - выдавил улыбку генерал, - командир сказал, только ты
сможешь выполнить задачу. Собирай людей. Поскольку дело государственной
важности, едут добровольцы, малосемейные, хорошо, если и вовсе неженатые.
Бесчастнов умолк, долго и как-то грустно, по-отцовски глядел на
майора.
- Лучшие из лучших, - продолжал он, - бойцы нужны, Романов. Там не
только вы, но и в вас стрелять будут. Понял меня?
- Так точно, товарищ генерал, - ответил четко, как положено по
уставу, майор.
Но ответ этот как-то не понравился Алексею Дмитриевичу. Сухостью, что
ли, своей, бесцветием. Ну да Бог с ним, с ответом, время готовить людей -
экипировку, оружие, боеприпасы. Достаточно одного слова генерала и все
закрутилось бы, завертелось и через часдругой группа "А" была бы готова к
бою. Такого приказа ждал Романов. Но Бесчастнов сказал совсем другое:
- Часа через два-три отпусти ребят к семьям. Легенда такая: уезжают
на учения. Кто в Ярославль, кто в Балашиху. Вопросы есть?
- Оружие, товарищ генерал? - начал Романов. Генерал остановил его
взмахом руки.
- Оружие и боеприпасы по максимуму.
Ивон и Романов собрали группу. Сказали, что велел генерал. Не забыли
добавить главное: стрелять будут и в нас.
Сообщение восприняли спокойно. Будут стрелять - ну что ж, для этого
они в конце концов и готовились столько лет.
Готовились, но разве для этого?
Разъехались по домам. Михаил Михайлович сразу отбросил легенду. Какая
там к черту Балашиха! Разве его жену проведешь? Посидели, поговорили. Жена
успокаивала, как могла, ничего, мол, батя, прорвемся. Не впервые. А когда
под окном просигналила машина, Романов снял с вешалки куртку дзюдоиста,
всю в медалях и значках, на поясе расписался и отдал сыну - на добрую от
отца память.
Обнялись. Тут и Володя Гришин на пороге. Жена увидела его, в лице
переменилась. Они знали друг друга, раньше в одном подразделении работали.
- Что ж ты Вовку втянул? У него двое маленьких. И вправду, похолодел
Романов, двое грудничков. В суматохе, в беготне забыли. А сам Гришин
промолчал. Спустились вниз, сели в машину.
- Володя, ты ж у нас, считай, многодетный. А Бесчастнов что сказал?
Гришин молча "врубил" скорость. По дороге Романов убеждал его
остаться, а сам думал: как же без него, без Вовки? Машину водит виртуозно,
стреляет великолепно, мастер спорта. И мужик надежнейший.
Так ни о чем и не договорились, приехали в подразделение. У дверей
кабинета Романов увидел Глеба Толстикова, старого товарища, командира
одного из отделений группы.
- Хорошо, что ты приехал, - обрадовался Михаил Михайлович,
- Зайди, посмотри своих ребят.
Глеб посмотрел список. С кандидатурами в основном согласился, но
подсказал Романову, что у одного из бойцов болит нога.
- Добро, - сказал Романов, - вычеркни его. И вдруг Глеб понял, что
его самого нет в боевом расчете. Пробежался еще раз по списку: фамилия
Толстикова отсутствовала.
- Миша, я что-то не понял, мое отделение едет, а я нет?
- А что делать, - сказал Романов, - надо же кому-то и на хозяйстве
оставаться. В следующий раз поедешь...
Кровь ударила в виски. Давно не было такого с Толстиковым. Бокс
приучил держать себя в узде. Но тут узда не выдержала.
- Миша, если я не буду включен в расчет вместе с ребятами, завтра
тебя не знаю.
И, резко развернувшись, вышел из кабинета.
- Подожди, Глеб, - крикнул вслед Романов, но Толстиков уже ушел.
Правда, через несколько минут его вернули.
- Ты не кипятись, - объяснил Михаил. - Состав группы утвержден. Мне
что теперь - на Бесчастнова выходить?
- Выходи, - ответил Глеб.
Пришлось звонить начальнику управления, объясняться. Бесчастнов,
выслушав майора, с укоризной произнес:
- Романов, ну стар твой Толстиков, мы же говорили...
- Товарищ генерал, да он молодым фору даст. По последним прикидкам, в
стрельбе и на полосе, второе место занял. Мастер спорта, чемпион Союза по
боксу.
Бесчастнов сдался. Толстикова включили в состав группы. Добился
своего и Гришин. Его так и не уговорили остаться. Итак, впереди ждал
неведомый Афганистан.
Капитан Геннадий Зудин любил домашние котлеты. С пылу, с жару, прямо
с плиты. Умела его Нина стряпать, котлеты получались ароматными,
поджаристыми, сладостно похрустывали на зубах.
Геннадий ел котлеты, глядел в румяное, раскрасневшееся от кухонного
жара лицо жены. Повезло ему с Ниной. Встретил нежданнонегаданно. Женился
без оглядки, и не прогадал. Душевная, кроткая, добрая. С расспросами не
лезет. Сказал: в командировку - и все ясно. Куда, зачем - в их семье
спрашивать не принято. Да и он самто много ли знает? Вроде бы в
Афганистан, на охрану посольства. Не он первый, не он последний. Месяца
два назад Коля Берлев оттуда вернулся, а сейчас Шергин там,
Картофельников, другие ребята.
Правда, раньше их без особых напутствий провожали, а сегодня сам
Бесчастнов приехал. Хотя Алексей Дмитриевич и прежде их не забывал, но вот
фраза его о том, что "будут и в вас стрелять" как-то больно царапнула
сознание. Зудин вспомнил лицо генерала. Вроде не уловил в нем ничего
тревожного. Тогда к чему эта фраза? Для острастки? Бесчастнов стращать не
любит. Для порядка, чтоб служба медом не казалась? Так он ведь не генерал
Пирожков. Тот закрутит напряженку - ни кашлянуть, ни ахнуть. А впрочем,
так ли уж редко говорят им подобные слова. Группа антитеррора - не
балетная труппа. И все-таки, тревожно на душе.
Геннадий отодвинул тарелку, поблагодарил жену, взвесил на руке
приготовленный женой увесистый сверток.
- Нина, мне толстеть нельзя. Со службы погонят.
- Ничего, - усмехнулась жена, - хорошего человека должно быть много.
Он заглянул в сверток. Просил лимоны не класть, положила. Он вытащил
лимоны.
- Это девчонкам. Чайку попьете.
Жена хотела возразить, но он приложил к губам палец.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44