- Что… ну, я так варварски занимаюсь любовью, что ты…
Я легонько прижал палец к ее губам.
- Элиза Маккенна, - заявил я, - вы самая потрясающая и восхитительная язычница на свете.
- Правда? - Ее голос и улыбка выражали восхищение. - Это правда, Ричард?
- Правда. - Я поцеловал кончик ее носа. - И если хочешь, я вырежу в камне и это тоже.
- Это уже вырезано, - сказала она, кладя ладонь себе на грудь. - Здесь.
- Отлично. - Я требовательно поцеловал ее в губы. - А после того как поженимся, мы будем жить… - Я вопросительно посмотрел на нее. - Где?
- У меня на ферме, прошу тебя, Ричард, на ферме, - сказала она. - Я так ее люблю и хочу, чтобы она стала нашей.
- Тогда у тебя на ферме.
- О-о! - Я никогда не видел такого сияющего радостью лица. - Я чувствую себя - не могу описать словами, Ричард! Омытой любовью! - Она вдруг залилась краской смущения и счастья. - Внутри и снаружи.
Перевернувшись на спину, она с недоверчивым выражением оглядела свое тело.
- Не могу поверить, - сказала она. - Не могу поверить, что это действительно я - лежу в постели без клочка одежды, рядом с обнаженным мужчиной, которого встретила лишь вчера. Вчера! И я переполнена любовью к нему! Неужели это я? Это и вправду я - Элиза Маккенна? Или мои грезы превратились в галлюцинации?
- Это ты. - Я улыбнулся. - Ты, которая всегда ждала, но была немного скованна в своих желаниях.
- Скованна? - Она покачала головой. - Скорее заключена внутрь «железной девы». О! - Она вздрогнула и скорчила гримасу. - Какое ужасное сравнение. И все же точное.
Она с пылкостью повернулась ко мне, и мы прижались друг к другу, сплетя руки и ноги и без конца целуясь.
- Тебе нравился когда-нибудь Робинсон? - спросил я.
- Не как мужчина, - ответила она. - Пожалуй, я отношусь к нему как к отцу. Я совсем не помню своего отца - он умер, когда я была крошкой. Так что Робинсон занял в моей жизни его место. - Она издала возглас удивления. - Поразительно, что после всех долгих лет я наконец это осознала. Видишь, что ты пробуждаешь во мне?
Она одарила меня мимолетным поцелуем, как женщина, привыкшая касаться губ своего возлюбленного.
- Раньше я говорила о своей тяге к совершенству. Думаю, она была скорее основана на неудовлетворенности, чем на желании выделиться. Я никогда не испытывала истинного удовлетворения от своей работы. Ни одна вещь в жизни не приносила мне истинного удовлетворения - в этом все дело. Всегда чего-то не хватало. Как же я не понимала, что не хватало любви? Теперь это кажется таким очевидным. И я больше не ощущаю себя перфекционисткой. Все, чего мне хочется, - это холить и лелеять тебя, полностью отдать себя тебе. - Словно все еще удивляясь себе самой, она смущенно улыбнулась. - Ну так я все-таки это сделала, верно?
Я тихо засмеялся в ответ, и она снова взглянула на меня с притворной строгостью.
- Предупреждаю, мистер Кольер, - сказала она, - я весьма ревнивая особа и готова вцепиться в любую женщину, которая посмела бы бросить на вас взгляд.
Я радостно улыбнулся.
- Вцепляйся.
Она легонько провела по моим губам кончиком пальца.
- Ты любил других женщин, Ричард? Нет, - тотчас добавила она, - не говори, не хочу этого знать. Не имеет значения.
Я поцеловал кончик ее пальца, замершего на моих губах.
- Других не было, - сказал я.
- Правда?
- Правда. Ни одной. Клянусь.
- О, любимый мой, любимый. - Она прижалась щекой к моей. - Неужели такое счастье возможно?
Мы снова сжимали друг друга в объятиях, потом она немного отодвинулась и взглянула на меня сияющими глазами.
- Расскажи мне все о себе, - попросила она. - То есть то, что можешь. Хочу любить все, что любишь ты.
- Тогда люби себя, - откликнулся я.
Она поцеловала меня в губы, потом перевела взгляд на мое лицо.
- Я люблю твое лицо, - сказала она. - Твои глаза ночной птицы. Твои пепельные волосы с золотым отливом. Твой ласковый голос и ласковые руки. Твои манеры, - она подавила улыбку, - и твои привычки.
Улыбнувшись, я взъерошил ее шелковистые волосы.
- И мне нравится твоя улыбка, - продолжила она. - Словно ты улыбаешься про себя чему-то забавному. Мне обидно, что я не вижу это смешное, но все же я обожаю эту твою улыбку. - Она прижалась ко мне, поцеловала в плечо. - Назови мне еще раз имя того композитора.
- Малер.
- Я научусь любить его музыку, - сказала она.
- Это не составит труда, - пообещал я.
«И может быть, - подумал я, - когда мы вместе состаримся, я расскажу тебе, как его Девятая симфония помогла свести нас вместе».
Я взял ее лицо в ладони и посмотрел в него - ожившее лицо с фотографии, его тепло в моих ладонях. Теперь выражение его было не беспокойным, а умиротворенным.
- Я люблю тебя, - сказал я.
- И я тебя люблю, - отозвалась она. - Теперь и навсегда.
- Ты так прелестна.
- Обладает тонкой, возвышенной красотой, грацией и очарованием, - произнесла она с совершенно серьезным видом.
- Что-что?
На ее лице появилась проказливая усмешка Бэбби. Едва сдерживая смех, она выдохнула:
- Конец цитаты.
Моя улыбка, должно быть, выражала смущение, потому что Элиза вдруг прижалась ко мне, осыпая поцелуями мои щеки.
- О, дразнить нехорошо, - виновато сказала она. - Не могу быть серьезной, когда меня переполняет счастье. А у тебя был такой важный вид, когда ты назвал меня прелестной. - Она проворно и нежно поцеловала меня в губы пять раз подряд. - Я могу подшучивать только над человеком, которого люблю. Никто не знает этого моего качества - я обычно держу его при себе. Разве что иногда проявляю на сцене.
- Всегда проявляешь.
Она вздохнула с наигранным раскаянием.
- Теперь мне придется играть исключительно в трагедиях, потому что в жизни израсходую все отпущенное мне счастье, и для сцены ничего не останется. - Она погладила меня по щеке. - Простишь меня, правда? Ты не против подшучивания?
- Шути сколько угодно, - отозвался я. - Я тоже могу иногда пошутить.
- Все, что захочешь, любовь моя.
И она снова прильнула ко мне.
Поцеловавшись, мы пошли на третий круг. Ее прелестное лицо запылало, а в глазах появилось безумное выражение, моментально меня возбудившее и наполнившее радостью. Я прижался губами к ее полуоткрытому рту, просунув ей в рот язык, и она задрожала, принявшись страстно его лизать своим языком, а потом захватила зубами, едва не прикусив. Через считанные секунды я снова вошел глубоко в нее, и она снова исступленно терлась об меня. Голова ее моталась из стороны в сторону, на лице было выражение полной раскрепощенности. Испытав третий по счету оргазм, она вскричала:
- Это невозможно!
Потом все было кончено, и она прильнула ко мне теплым и влажным телом. Пока она засыпала, я ощущал на своих губах ее сладкое дыхание. Я старался не засыпать, чтобы смотреть на нее, но не смог. Радостный и спокойный, я погрузился в глубокий сон.
Когда я открыл глаза, она все еще спала, правда уже не в моих объятиях. Мы лежали рядышком под простыней и одеялами. Я подумал, что она, должно быть, просыпалась и укрыла нас.
Я долго лежал на своей стороне кровати, неотрывно глядя в ее лицо. «Теперь в этой женщине заключается моя жизнь», - думал я. В качестве эксперимента я попытался вспомнить Хидден-Хиллз, Боба и Мэри, но это оказалось почти невозможным - все как будто осталось на том конце вселенной. Теперь ощущение дезориентации притупляется. Уверен, что скоро оно совсем пропадет. Мое присутствие в 1896 году напоминает проникновение чужеродной песчинки в устричную раковину. Чужак для этой эпохи, я мало-помалу покроюсь самозащитной - и поглощающей - оболочкой и постепенно окажусь внутри нее. Со временем моя песчинка обрастет этой эпохой, и я стану совершенно другим существом, позабыв свои корни и ведя жизнь человека этой эпохи.
В этом, вероятно, и заключается практическая сторона перемещения во времени. Если бы Амброуз Бирс, судья Крейтер и все подобные исчезнувшие люди на самом деле перенеслись назад во времени, они бы сейчас не смогли вспомнить, откуда пришли. Природа защищает свои творения. Если нарушено правило или в порядке мироздания случился сбой, должна произойти компенсация, то есть весы должны быть уравновешены каким-то противовесом. Таким образом, человеку, перехитрившему время, под силу лишь временно нарушить ход исторического развития. Значит, причина, по которой «нет возврата земным скитальцам», состоит в том, что это путешествие, по понятной необходимости, бывает лишь в одну сторону.
Над всем этим я размышлял, лежа в постели и глядя на Элизу. Я уже совершенно проснулся и больше не хотел спать, а вместо этого жаждал насладиться этими бесценными мгновениями, когда рядом спала моя возлюбленная, а мое сознание и тело были наполнены ощущениями нашей недавней любви. Я очень медленно и осторожно выскользнул из постели. В этой предосторожности необходимости не было - Элиза крепко спала. «Неудивительно», - подумал я. Должно быть, ее сильно истощила эмоциональная и физическая нагрузка прошедших суток.
Поднявшись, я увидел, что моей одежды на полу больше нет, и огляделся по сторонам. Заметив, что мой костюм висит в открытом шкафу, я подошел и заглянул во внутренний карман сюртука. Листки бумаги были там, где я их оставил. Я подумал, что она, наверное, их видела - они занимали довольно много места. И все же, прочти она их, вряд ли спала бы так безмятежно. Даже если бы она не смогла расшифровать мою скоропись, ее наверняка растревожил бы сам вид усеченных слов. Я взглянул на нее через комнату. Встревоженной, во всяком случае, она не казалась. Я решил, что она не заметила листки, а если и заметила, то не придала им значения.
Тогда я подумал, что пришло время подвести мои записи к настоящему моменту. Я направился было к письменному столу, потом вернулся назад, привлеченный видом ее одежды. Одно за другим я трогал ее платья. Подойдя к тому, которое она надевала чуть раньше, я приподнял его обеими руками и прижался лицом к мягкой ткани. «Элиза, - подумал я, - пусть время окажет мне еще одну услугу и остановится в этот восхитительный момент, чтобы я мог остаться в нем навсегда».
Время, разумеется, не остановилось, да и не могло, и, когда истек маленький его отрезок, я выпустил платье из рук, и оно с шуршанием легло на место, а я подошел к письменному столу.
На нем лежало письмо, два сложенных листка, на обороте одного из которых я увидел свое имя. Мной овладело беспокойство. Прочитала ли она и расшифровала все-таки мои слова? Я быстро развернул листки и принялся читать.
Из первых же фраз становилось очевидным, что она не раскрыла моего секрета.
«Уважаемый сэр!
Отдаю должное вашим бесценным знакам внимания от 21 -го текущего месяца и сожалею, что в этот момент не нахожусь в ваших объятиях. Какая глупость заставила меня покинуть ваши объятия?
Уже далеко за полночь - время, когда сонные актрисы (и не только они) зевают. Мне надлежит быть с тобой в постели - ведь я только что взглянула на твое дорогое лицо и послала тебе воздушный поцелуй, а теперь, как прилежная женщина, сто раз подрядрасчешу свои волосы, а потом опять лягу рядом с тобой.
Расчесывая волосы, я вдруг подумала: "Я люблю тебя, Ричард!" Мое сердце сильно забилось от такой радости, что мне захотелось написать о своих чувствах. Если я этого не сделаю, то, вполне возможно, растолкаю тебя, чтобы это сказать, а мне ни в коем случае не хочется нарушать твой безмятежный сон. Я люблю тебя, мой Ричард. Так люблю тебя, что, будь я на улице, стала бы плясать и собрала бы толпу, и надерзила бы полицейскому, меня бы арестовали, и я бы совершенно опозорила себя из-за этого счастья. Я стала бы бить в барабан, дуть в рожок и расклеиватъ по всему миру плакаты, возвещающие о том, что я люблю тебя, люблю, люблю!
И все-таки, несмотря на все это, я не так счастлива, как хотелось бы, как могла бы быть. Мне все время мерещится какая-то подкрадывающаяся к нам тень. Почему наша любовь не в силах ее прогнать? Меня иногда посещает одна невыносимая мысль, которая отнимает у меня все силы.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43