Штамм А-Эр-Си-66, если исходить из гемагглютинина, был неоднороден и, по сути, являлся набором различных серотипов — от Н1 до Н12, то есть сила поражающего воздействия никак не зависела от этого белка, весь фокус заключался в нейраминидазе.
По той же классификации ВОЗ, нейраминидазы разделяют на девять подтипов: от N1 до N9. И вот здесь была самая главная загвоздка.
В описаниях вируса это нигде не было сказано напрямую, но Кашинцеву скоро стало понятно, что он имеет дело с новым подтипом нейраминидазы, причем существующим в двух вариантах: неактивном и активном.
Игорь прочел описания экспериментов, проведенных Ильиным. Вирус с неактивной нейраминидазой никак не действовал на подопытное животное. Инфицированный носитель продолжал нормальную жизнедеятельность. Приблизительно через семь дней («Неделя, — подумал Кашинцев, — за это время Бог создал мир!») вырабатывался иммунный ответ, и вирус, связанный лимфоцитами, довольно быстро выводился из организма.
Но если за этот период нейраминидаза вдруг переходила в активную форму…
Слайды весьма достоверно передавали то, что происходило с пораженным животным в этом случае.
— Понимаете, — Кашинцев ощущал необходимость озвучивать свои мысли, поделиться с кем-нибудь соображениями, — вирус гриппа может оказывать на организм капилляро-токсическое действие, но не всегда. А здесь… Ильин полностью сконцентрировался на этом. Вот в чем фишка!
Валерий Алексеевич, его единственный слушатель, сидел и кивал, отчего у Кашинцева складывалось впечатление, что он действительно что-то понимает.
— Смотрите, вирус проникает в клетку и начинает реплицироваться… Воспроизводит сам себя:.. — Игорь пощелкал пальцами, подыскивая удачное сравнение. — Понимаете, вирус — не живой. Поэтому с ним так трудно справиться: как можно убить неживое? Вирус — это… Как магнитофонная кассета с испорченной записью. А клетка больного организма — это магнитофон. Ему все равно, что играть. Но, как только он начинает играть не ту музыку, организму становится плохо. Токсины разрушают мембраны кровеносных сосудов, это ведет к профузным…
Валерий Алексеевич поднял брови.
— Э-э-э, сильным, тяжелым, проливным, — нашелся Кашинцев, — кровотечениям. Опять же, это как в шахматах. Валька Ильин сделал хитрый ход. Отвлекающий маневр, так сказать. Клиника очень напоминает ГЛПС — геморрагическую лихорадку с почечным синдромом. При ней тоже наблюдается деструкция стенок мелких сосудов — во всех органах и системах. Но!
Кашинцев воздел указательный палец. Он знал за собой одну невинную слабость — склонность к дешевым театральным эффектам, но порой не мог ей противиться.
— ГЛПС и грипп — абсолютно разные заболевания. Понимаете? Сейчас поясню. О чем в первую очередь подумает нормальный врач, увидев клинические симптомы, вызванные штаммом А-Эр-Си-66? Правильно! О ГЛПС. Он подумает так и будет совершенно прав. А между тем время будет упущено. Смотрите! ГЛПС — зооноз, то есть инфекция, переносимая животными, а именно мышевидными грызунами. Они выделяют вирус со слюной, калом и мочой. Механизм передачи — аспирационно-пылевой или перкутанный, то есть человеку, чтобы заразиться, нужно либо вдохнуть пыль, содержащую высохшие мышиные фекалии, либо потереть эту пыль между пальцев, и чтобы где-нибудь на коже была ранка. Сколько человек могут заразиться подобным образом? Не так уж много, правда? Вероятность заражения ГЛПС в мегаполисе, да еще в дождливую погоду практически исключается. Врач решит, что незачем поднимать шум из-за ерунды, и никто его не осудит, ведь пока не описано ни единого случая заражения человека ГЛПС в результате контакта с больным человеком. А грипп? О-о-о!
На этот раз Кашинцев погрозил Валерию Алексеевичу пальцем, видимо, желая подчеркдуть, что ГЛПС и грипп — это «две большие разницы».
— Грипп — стопроцентный антропоноз, то есть передается от больного человека к здоровому. Мыши тут ни при чем. Грипп-то как раз способен к эпидемическому или пандемическому, еще более широкому, распространению. Пока эпидемиологи поймут что к чему, будет уже слишком поздно… Да и механизм передачи — воздушно-капельный, то есть с точки зрения быстроты распространения инфекции — самый эффективный. Вирус гриппа, подобный штамму А-Эр-Си-66, как раз то, что нужно, чтобы уничтожить мегаполис. Ясно?
Валерий Алексеевич ослабил узел галстука. От этих речей ему становилось не по себе.
— Ну, и… Что нужно делать, чтобы его остановить?
— Что делать? — переспросил Кашинцев. — Да то же самое, что и при обычном гриппе, — изолировать всех заболевших и проводить комплекс всеохватных профилактических мер. Это изложено в любом учебнике эпидемиологии.
Валерий Алексеевич встал и прошелся по залу.
— А все-таки? — после недолгой паузы вновь спросил он. — Как быть конкретно с этим штаммом? Есть какой-нибудь способ подавить эпидемию в зародыше, не допуская ее распространения?
— В зародыше… — Кашинцев почесал рыжую клочковатую бороду.
— Понимаете, — мягко сказал Валерий Алексеевич. — Этот штамм сильно отличается от существующих в природе. Он — особенный… Создание бактериологического оружия запрещено многочисленными международными конвенциями; если об этой эпидемии узнают, то обязательно начнут копать, и тогда выяснится, что Россия до сих пор продолжает секретные разработки. Это может сильно повредить престижу страны.
— Не поздно ли вы спохватились о престиже? — ядовито спросил Кашинцев.
— Давайте не будем сейчас предаваться пустому словоблудию. В городе предпринимаются самые активные меры, направленные на то, чтобы остановить инфекцию. Но мы опасаемся, что они могут оказаться недостаточными. Поэтому очень рассчитываем на вашу квалифицированную помощь.
Кашинцев задумался. Он понял, что пора переходить к самому главному.
До сих пор он надеялся обойти этот вопрос стороной, действуя по принципу: «Чем меньше знаешь, тем лучше спишь». Но, похоже, настал момент, когда этот принцип следовало отбросить, как мешающий.
— Валерий Алексеевич! — он нашел в памяти ноутбука два соседних слайда и вывел их на экран. — Хотите от меня квалифицированной помощи? Тогда сделайте то, что вам и так уже давно понятно.
— То есть? — на лице собеседника было написано искреннее удивление.
— Смотрите сами. Вот, — Кашинцев провел пальцем по панели ноутбука; стрелка на экране уткнулась в замысловатую цепочку аминокислот, составляющих нейраминидазу. — Это поверхностный антиген в неактивной форме. А на следующей картинке — он уже активен. Казалось бы, всего ничего — небольшие изменения в третичной структуре белка, два разрушенных сульфидных мостика, связывающих комплементарные цепочки, и… Все! Больше никаких отличий. Но одна форма — неактивная, а вторая — активная. Понимаете?
— Не совсем.
— Вот и я не понимаю. Между ними — провал. Здесь, — он показал на стопку документов, — ни слова не сказано о самом механизме активации. За счет чего она происходит? Что заставляет белок перестраиваться? Насколько я понимаю, в этом и заключается главная особенность вируса. Значит, верный путь остановить эпидемию — исключить этот фактор из цепочки. Тогда больные, инфицированные активной формой вируса, скорее всего, погибнут. Но эпидемия заглохнет и не пойдет дальше. Так сделайте это! Исключите!
— Вы уверены? — Валерий Алексеевич подошел к Кашинцеву и сел рядом. Игорю показалось, что голос его дрогнул. — Вы абсолютно уверены, что здесь нигде не описан механизм активации?
— Ну, может, я что-то пропустил… Хотя маловероятно. Эту часть должны были выделить особо, потому что…
Валерий Алексеевич делая вид, что слушает Кашинцева, взял папку с отчетами Ильина и принялся ее листать. Вдруг он посмотрел на оборот: под сургучной печатью, скреплявшей листы, было указано точное количество сшитых листов. Тогда он странно отвернулся от Игоря и еле слышно произнес:
— Вы правы. Здесь не хватает двенадцати страниц. Не смотрите, не смотрите на меня!
Он снова встал, будто для того, чтобы взять соку, и с пакетом в руке, по-прежнему в сторону от Кашинцева добавил:
— Не показывайте свою реакцию. Ведите себя, будто я вам ничего не говорю… Видимо, дела обстоят несколько иначе, чем я предполагал.
Он налил сок в стакан и протянул Кашинцеву.
Игорь подумал, что если сейчас возьмет стакан, то непременно расплещет добрую половину себе на колени — так сильно у него задрожали руки.
Он поблагодарил Валерия Алексеевича кивком головы и положил ладони на стол, унимая дрожь. Тот все понял без слов — поставил стакан перед ним и одобрительно потрепал Кашинцева по плечу.
— Продолжайте! — сказал он уже громче, полуобернувшись к дверям.
«Значит, камера где-то слева от меня», — сделал вывод Кашинцев.
С самого утра денек оправдывал худшие ожидания.
Гарина на работе не было: в метро случилась страшная авария, и до обеда все только об этом и говорили. Островский носился по отделению, как большая растревоженная курица-наседка, потерявшая одного из своих цыплят — самого любимого.
Наконец он занял позицию перед телевизором, укрепленным под потолком в холле, и переключался с канала на канал, просматривая все выпуски новостей. В перерывах между выпусками он убегал в ординаторскую, чтобы покормить рыбок — по его словам, только это занятие могло хоть как-то его успокоить.
Алена и сама сильно тревожилась за Гарина. Этот высокий сутулый мужчина с длинными руками и большими красными кистями нравился ей. Он был полной противоположностью ее Леше — плотному, крепко сбитому парню, чьи мускулы так и норовили разорвать обтягивающие свитера и водолазки, которые он любил носить. С Лешиного лица никогда не сходила улыбка (правда, Алена еще не знала, как он отреагирует на известие, что она беременна), а Гарин, напротив, почти всегда был грустным. Он напоминал одного из любимых Адениных актеров, Лайэма Нисона — большой, с грубоватой внешностью и глазами побитой собаки.
Леша был дитя своего времени: молодой, богатый, потенциально успешный, «нет проблем!»; а гаринская печаль выглядела анахронизмом. Но рядом с ним Алена по непонятной причине чувствовала себя всегда уверенно и спокойно. Вот и сейчас в глубине души она верила, что Гарин выберется из любой переделки, не исключая и катастрофу в метро.
Так и вышло: около одиннадцати Гарин позвонил в отделение и сообщил, что с ним все в порядке и он придет на работу завтра.
Островский отнесся к этому, как к большой личной победе. Старик ринулся в кабинет (по расчетам Алены, рыбки к тому времени должны были уже лопнуть, как новогодний салют, — маленькими разноцветными взрывами) и вернулся оттуда необычайно оживленным, с веселыми горящими глазами. От него попахивало хорошим коньяком.
Все началось примерно в два часа.
Островский, успокоившись, сделал обход. Впрочем, сегодня он походил не на доктора, а больше на христианского апостола — добродушный и благообразный. Вокруг него распространялось сияние. Он не выслушивал жалобы, а благословлял пухлой розовой дланью.
Затем он диктовал Алене, а она делала записи в историях болезни.
В половину второго санитарка, разносившая обед, прибежала к Островскому, сильно встревоженная.
— Он умирает! — с порога выкрикнула она. Островский весь сейчас же подобрался; веселье и хорошее настроение бесследно исчезли.
— Кто?
— Тот, который в боксе!
Островский досадливо поморщился; за волнениями сумасшедшего дня он совсем забыл о странном пациенте.
— Что с ним? — спросил он, вставая.
— Посмотрите сами, — ответила санитарка — простая женщина лет пятидесяти, расплывшаяся и бесформенная.
Ее красные натруженные руки дрожали, а зубы выбивали частую дробь.
— Я с вами, Владимир Николаевич? — сказала Алена.
— Нет.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37