Его называют вино под вуалью. Великий князь всех вин Юры. Поздний сбор, хранение в дубовых бочках, заранее пропитанных вином: оставляют бродить лет на шесть, не меньше, пока поверхность не затянется дрожжевой пленкой, отсюда и название. И этот янтарный цвет. Его еще называют «желтое вино».
– Желтое вино…
Названия вин, городов и сортов винограда смешивались в чане моего черепа. Дегустации в Сален-ле-Бен, в Полиньи, в Шато-Шалон, в Л'Этуаль, в Лон-ле-Сонье, в Сент-Амур, пурпур крепленых труссо, тончайшие розовые пульзар, и вот теперь желтое вино Саваньен, «великий князь всех вин Юры».
– Смесь зеленого грецкого ореха, фундука, жареного миндаля…
(Сливочное масло, лесной орех, приятная горчинка…)
– Не путать с «соломенным вином», Бенжамен, знаменитым соломенным вином, и очень редким, к тому же… но с этим мы завтра познакомимся…
(Завтра так завтра…)
На ночном столике лежал маленький черный пульт. Скользнув под одеяло, Жюли схватила его и выставила вперед, как шпагу. Тут же зажегся пластмассовый куб, стоявший перед нашей кроватью. Эта штука называется телевизор. Окно в мир, так сказать. Скажите пожалуйста… Открывшись, оно показало нам нас самих. Карту Бельвиля, в частности. План, вытатуированный на теле человека. Голос диктора читал:
– Одни разбирают и растворяют, как разные Христо и Барнабу: эстетика забвения процветает в мире, теряющем нравственные ценности; но есть и другие – анонимы, упорствующие в своем желании не забывать прошлое, которые доходят до того, что гравируют свою память на собственном теле… К их числу относился и господин Божё, слесарь из Бельвиля… В квартале его называли Шестьсу…
Камера следовала за голосом диктора, поднимаясь по Трансваальской улице на груди у Шестьсу до пересечения с улицами Пиат и Анвьерж, на тот островок, с которого открывается панорама на разрушенный Бельвиль. Мои пальцы вдруг вспомнили мертвящий холод фотоаппарата, вырванного из рук Клемана, холод кожи остывшего трупа, холод отсутствия Шестьсу, и в жарких простынях нашей постели я понял, что с уходом Шестьсу мы потеряли еще один смысл жизни, как и после смерти дядюшки Стожила и старого Тяня. Вот и Шестьсу снялся с якоря, Шестьсу, о котором я даже не успел погоревать, отдал швартовы, вырвав тем самым еще одну мою привязанность к этому миру, ибо я потерял не просто друга, я потерял часть себя, лучшую часть, как и каждый раз, когда уходит друг – якорь, вырванный из моего сердца, вырванный с мясом, с кровоточащей плотью на острых крючьях; из глаз моих потекли слезы – не сладкие слезы опьянения, а вся горечь неисчерпаемой чаши страдания, столь урожайный сорт печали жизни, глубоко укоренившийся в земле нашей скорби.
Я разрыдался в объятьях Жюли, и Жюли последовала моему примеру, мы изливали свое горе до потери сознания, до того беспамятства, которое называется сном; это – отсрочка перед пробуждением в мире, где ты потерял ребенка, где одним твоим другом стало меньше, а одной войной – больше и где тебе еще предстоит пройти, несмотря ни на что, весь свой жизненный путь до конца, потому что, кажется, в нас самих и кроется смысл жизни и не следует нанизывать один уход за другим, потому что самоубийство смертельно ранит сердца тех, кто остается, потому что нужно держаться за жизнь, цепляться из последних сил, цепляться когтями и зубами…
30
– Родственников господина Божё просим дать о себе знать. Тело покойного может быть предоставлено в их распоряжение в течение следующей недели.
Прилагались адрес морга и номер телефона. Дивизионный комиссар Кудрие выключил телевизор.
Инспектор Титюс взял слово:
– Итак. Объявление помещено во все газеты, до завтрашнего вечера оно пройдет в новостях по всем каналам. Это и есть рецепт Силистри.
Судебный медик Постель-Вагнер поднял удивленные глаза:
– Рецепт?
– У старика Божё давно не осталось никаких родственников, – объяснил инспектор Силистри. – Мы проверяли до самой глуши его родной Оверни. Никого не осталось. Только одному человеку в мире может понадобиться его тело. Большому любителю татуировок, вы понимаете, к чему я веду? Одному хирургу, так сказать…
Троих полицейских обдавало запахом формалина и остывшей трубки. Слова оседали на кафеле пола и белых стенах морга. Судебный медик Постель-Вагнер изъяснялся осторожно, почти как обращаются к детям, которые собираются поджечь репшнур пачки динамита.
– Вы правда думаете, что это сработает?
Титюс и Силистри устало переглянулись.
– Это – рабочая гипотеза, доктор, – вмешался Кудрие, – диагноз.
В глазах судебного медика Постель-Вагнера вспыхнула лукавая усмешка.
– Если бы все диагнозы были безошибочны, наши морги были бы менее заполненными, господин комиссар.
– А судебно-медицинская экспертиза более расторопна в своих заключениях, – заметил Титюс.
Судебный медик Постель-Вагнер не спеша набил пенковую трубку с огромной головкой. Спичка запалила в ней целый пожар. Трое полицейских потеряли друг друга из виду в клубах дыма. Остался только голос врача:
– Умершие заслуживают нашего терпения, инспектор. Столько всего, достойного внимания, находишь в их телах. На свете существуют не только полицейские расследования. Сама жизнь ведет следствие.
Разогнав рукой клубы дыма от своей трубки, доктор Постель-Вагнер с неудовольствием отметил, что все трое его собеседников еще здесь.
– Если я вас правильно понял, – продолжил он, – тело папаши Божё должно служить приманкой, а я – ловцом, так?
Дивизионный комиссар Кудрие закашлялся:
– В каком-то смысле – да.
– Я отказываюсь.
Молчание. Дым.
– Послушайте, Вагнер… – начал Титюс.
– Зовите меня доктор. Не то чтобы я так дорожил этим званием, но я не уверен, что мы с вами настолько близкие друзья.
Сказано это было с такой прямотой, что Титюс оказался в легком нокдауне. Судебный медик Постель-Вагнер говорил насмешливым голосом, немного в нос.
– Я отказываюсь по нескольким причинам, – стал объяснять он. – Во-первых, потому что уже завтра, благодаря вашему дубовому объявлению, к нам выстроится в очередь толпа любителей, желающих взглянуть на татуировки Шестьсу и не имеющих ничего общего с убийцей, которого вы ищете.
Аргумент продержался довольно долго.
– А мы будем их просеивать, – нашелся инспектор Титюс, – и гнать в шею всех этих ненормальных.
– Морг это вам не распределительный пункт, – напомнил судебный медик Постель-Вагнер. – К тому же не понимаю, кто дал вам право считать ненормальными любителей татуировок, – мягко добавил он. – Это ведь не болезнь, насколько я знаю.
«Ясно. У самого небось зад в татуировке», – подумал Титюс.
– Сам я не ношу татуировок, – тихо проговорил доктор. Вынимая трубку изо рта.
Дивизионный комиссар Кудрие прервал спор:
– Другие причины вашего отказа?
– Прежде всего, опасность. Я работаю не один. Судя по материалам дела, этот друг ни перед чем не остановится. Одну из девушек похитили среди бела дня на глазах у ее семьи, а ее мужа убили на месте. Я не хочу подвергать такому риску своих сотрудников.
– Но в морге будет полно полицейских, он не посмеет выкинуть что-нибудь подобное, – заметил инспектор Силистри.
– Он уже раз сбежал от вас, и это при том, что вы стянули туда все свободные силы. Он практически разрезал ту девицу на куски у вас на глазах.
И это была правда.
Это была правда.
Правда.
Силистри решил пойти от сердца:
– Доктор, нам нужен этот человек. Мы хотим преподнести его Жервезе, когда она проснется.
Судебный медик вежливо улыбнулся в ответ:
– Ради нашей Жервезы мы готовы на любые подвиги, инспектор. Не присваивайте себе эксклюзивных прав на благоговейную преданность. Я знаю Жервезу гораздо дольше, чем вы. Она изучала право вместе с моей женой. Мы с ней давние друзья. А я – самый старый ее тамплиер.
«Он уже начинает доставать», – подумал инспектор Титюс.
– И я не уверен, чтобы Жервезе понравился ваш план, – добавил врач.
– Ах так? Отчего же?
Титюс и Силистри чуть не подскочили от удивления.
– Покой умерших, не забывайте. Мертвые имеют право на то, чтобы их оставили в покое.
«Точно такие слова Малоссен произнес по поводу Кремера», – вспомнил дивизионный комиссар Кудрие. Кудрие иногда задавался вопросом о причинах своей симпатии к судмедэксперту Постель-Вагнеру, своего безграничного уважения к этому человеку. И вот ответ: в этом Постель-Вагнере было что-то малоссеновское. К тому же его работа потрошителя трупов, о которой он всегда говорил не иначе как с нежностью, была не менее нелепа, чем рога «козла отпущения» на покорной голове Малоссена. «Нужно будет как-нибудь спросить его, почему он выбрал судебно-медицинскую экспертизу», – подумал комиссар. Но неотвратимость собственной отставки защемила внезапно нахлынувшей тоской его сердце. «У меня совсем не осталось времени, – сказал он себе, – послезавтра – уже всё».
Тон комиссара стал более жестким:
– Сожалею, доктор, но у вас нет выбора.
Он поднял руку, предупреждая любые попытки его прервать, и указал на телевизор.
– Теперь, даже если мы уйдем, забрав с собой тело господина Божё, наш клиент все равно будет думать, что оно у вас, и явится за ним. На вашем месте я не стал бы подвергать себя риску принимать его визиты, отказавшись от содействия полиции.
– И без тела Шестьсу, – добавил Титюс.
– Эти ребята обычно начинают сердиться, когда не находят того, зачем пришли, – пояснил Силистри.
– Глупо было бы… – начал Титюс.
Судебный медик Постель-Вагнер чиркнул второй спичкой. Трое полицейских вновь исчезли в облаке дыма.
– Избавьте меня от этого словесного пингпонга, вы не на допросе, господа…
И, обращаясь к Кудрие, повторил:
– Говорю еще раз: я не собираюсь подвергать ни малейшему риску своих сотрудников.
Комиссар насупился:
– Что ж. Тогда скажите своим людям, чтобы оставались дома до завершения нашей операции.
– Все не так просто, у меня здесь много работы.
Император внезапно почувствовал усталость:
– Не создавайте мне неразрешимых проблем, доктор.
– Судмедэкспертиза решает все неразрешимые проблемы, господин комиссар. И проблем больше не возникает.
«Малоссен, – подумал Кудрие, – опять эта несносная мания формулировок…»
– Слушаю вас, доктор.
Постель-Вагнер распрямил свою длинную, чуть сутулую фигуру, выбил трубку о ладонь над цинковым баком, который служил ему пепельницей, и предложил свое решение:
– Обычно я работаю с санитаром и двумя стажерами. Мне представляется важным ничего не менять в этом составе. Нашего посетителя может насторожить многочисленность персонала. Таким образом, мне нужны три человека в белых халатах, которые заменят мою небольшую рабочую группу. Один будет за санитара, он останется в дверях, чтобы отгонять любопытных, и еще двое, вместо стажеров, которые всегда ассистируют мне за операционным столом.
– Понятно, доктор. Остальные мои люди блокируют все вокруг.
Судебный медик Постель-Вагнер успокаивающе улыбнулся Титюсу и Силистри.
– Не беспокойтесь, это совсем не трудно. Вы лишь будете ассистировать мне на вскрытии.
От такой перспективы у обоих инспекторов кровь застыла в жилах.
– Вам придется вставлять на прежнее место внутренности после осмотра. Начнем сегодня же вечером, у меня уже поднакопилось работы.
Титюс и Силистри беспомощно искали взгляд своего начальника.
– Прекрасно, – ответил комиссар Кудрие, – раз мы обо всем договорились…
Он накинул на плечи тяжелую шинель, подчеркивавшую его императорское одиночество, и протянул доктору пухлую руку.
– Вот увидите, все получится.
– Один шанс из десяти, – оценил судебный медик.
– Вы, похоже, пессимист.
Постель-Вагнер спокойно улыбнулся.
– Скажем так: я хорошо информированный оптимист.
Он указал на стоявшие вдоль стен его лаборатории металлические ящики с телами, ожидавшими своей очереди.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65
– Желтое вино…
Названия вин, городов и сортов винограда смешивались в чане моего черепа. Дегустации в Сален-ле-Бен, в Полиньи, в Шато-Шалон, в Л'Этуаль, в Лон-ле-Сонье, в Сент-Амур, пурпур крепленых труссо, тончайшие розовые пульзар, и вот теперь желтое вино Саваньен, «великий князь всех вин Юры».
– Смесь зеленого грецкого ореха, фундука, жареного миндаля…
(Сливочное масло, лесной орех, приятная горчинка…)
– Не путать с «соломенным вином», Бенжамен, знаменитым соломенным вином, и очень редким, к тому же… но с этим мы завтра познакомимся…
(Завтра так завтра…)
На ночном столике лежал маленький черный пульт. Скользнув под одеяло, Жюли схватила его и выставила вперед, как шпагу. Тут же зажегся пластмассовый куб, стоявший перед нашей кроватью. Эта штука называется телевизор. Окно в мир, так сказать. Скажите пожалуйста… Открывшись, оно показало нам нас самих. Карту Бельвиля, в частности. План, вытатуированный на теле человека. Голос диктора читал:
– Одни разбирают и растворяют, как разные Христо и Барнабу: эстетика забвения процветает в мире, теряющем нравственные ценности; но есть и другие – анонимы, упорствующие в своем желании не забывать прошлое, которые доходят до того, что гравируют свою память на собственном теле… К их числу относился и господин Божё, слесарь из Бельвиля… В квартале его называли Шестьсу…
Камера следовала за голосом диктора, поднимаясь по Трансваальской улице на груди у Шестьсу до пересечения с улицами Пиат и Анвьерж, на тот островок, с которого открывается панорама на разрушенный Бельвиль. Мои пальцы вдруг вспомнили мертвящий холод фотоаппарата, вырванного из рук Клемана, холод кожи остывшего трупа, холод отсутствия Шестьсу, и в жарких простынях нашей постели я понял, что с уходом Шестьсу мы потеряли еще один смысл жизни, как и после смерти дядюшки Стожила и старого Тяня. Вот и Шестьсу снялся с якоря, Шестьсу, о котором я даже не успел погоревать, отдал швартовы, вырвав тем самым еще одну мою привязанность к этому миру, ибо я потерял не просто друга, я потерял часть себя, лучшую часть, как и каждый раз, когда уходит друг – якорь, вырванный из моего сердца, вырванный с мясом, с кровоточащей плотью на острых крючьях; из глаз моих потекли слезы – не сладкие слезы опьянения, а вся горечь неисчерпаемой чаши страдания, столь урожайный сорт печали жизни, глубоко укоренившийся в земле нашей скорби.
Я разрыдался в объятьях Жюли, и Жюли последовала моему примеру, мы изливали свое горе до потери сознания, до того беспамятства, которое называется сном; это – отсрочка перед пробуждением в мире, где ты потерял ребенка, где одним твоим другом стало меньше, а одной войной – больше и где тебе еще предстоит пройти, несмотря ни на что, весь свой жизненный путь до конца, потому что, кажется, в нас самих и кроется смысл жизни и не следует нанизывать один уход за другим, потому что самоубийство смертельно ранит сердца тех, кто остается, потому что нужно держаться за жизнь, цепляться из последних сил, цепляться когтями и зубами…
30
– Родственников господина Божё просим дать о себе знать. Тело покойного может быть предоставлено в их распоряжение в течение следующей недели.
Прилагались адрес морга и номер телефона. Дивизионный комиссар Кудрие выключил телевизор.
Инспектор Титюс взял слово:
– Итак. Объявление помещено во все газеты, до завтрашнего вечера оно пройдет в новостях по всем каналам. Это и есть рецепт Силистри.
Судебный медик Постель-Вагнер поднял удивленные глаза:
– Рецепт?
– У старика Божё давно не осталось никаких родственников, – объяснил инспектор Силистри. – Мы проверяли до самой глуши его родной Оверни. Никого не осталось. Только одному человеку в мире может понадобиться его тело. Большому любителю татуировок, вы понимаете, к чему я веду? Одному хирургу, так сказать…
Троих полицейских обдавало запахом формалина и остывшей трубки. Слова оседали на кафеле пола и белых стенах морга. Судебный медик Постель-Вагнер изъяснялся осторожно, почти как обращаются к детям, которые собираются поджечь репшнур пачки динамита.
– Вы правда думаете, что это сработает?
Титюс и Силистри устало переглянулись.
– Это – рабочая гипотеза, доктор, – вмешался Кудрие, – диагноз.
В глазах судебного медика Постель-Вагнера вспыхнула лукавая усмешка.
– Если бы все диагнозы были безошибочны, наши морги были бы менее заполненными, господин комиссар.
– А судебно-медицинская экспертиза более расторопна в своих заключениях, – заметил Титюс.
Судебный медик Постель-Вагнер не спеша набил пенковую трубку с огромной головкой. Спичка запалила в ней целый пожар. Трое полицейских потеряли друг друга из виду в клубах дыма. Остался только голос врача:
– Умершие заслуживают нашего терпения, инспектор. Столько всего, достойного внимания, находишь в их телах. На свете существуют не только полицейские расследования. Сама жизнь ведет следствие.
Разогнав рукой клубы дыма от своей трубки, доктор Постель-Вагнер с неудовольствием отметил, что все трое его собеседников еще здесь.
– Если я вас правильно понял, – продолжил он, – тело папаши Божё должно служить приманкой, а я – ловцом, так?
Дивизионный комиссар Кудрие закашлялся:
– В каком-то смысле – да.
– Я отказываюсь.
Молчание. Дым.
– Послушайте, Вагнер… – начал Титюс.
– Зовите меня доктор. Не то чтобы я так дорожил этим званием, но я не уверен, что мы с вами настолько близкие друзья.
Сказано это было с такой прямотой, что Титюс оказался в легком нокдауне. Судебный медик Постель-Вагнер говорил насмешливым голосом, немного в нос.
– Я отказываюсь по нескольким причинам, – стал объяснять он. – Во-первых, потому что уже завтра, благодаря вашему дубовому объявлению, к нам выстроится в очередь толпа любителей, желающих взглянуть на татуировки Шестьсу и не имеющих ничего общего с убийцей, которого вы ищете.
Аргумент продержался довольно долго.
– А мы будем их просеивать, – нашелся инспектор Титюс, – и гнать в шею всех этих ненормальных.
– Морг это вам не распределительный пункт, – напомнил судебный медик Постель-Вагнер. – К тому же не понимаю, кто дал вам право считать ненормальными любителей татуировок, – мягко добавил он. – Это ведь не болезнь, насколько я знаю.
«Ясно. У самого небось зад в татуировке», – подумал Титюс.
– Сам я не ношу татуировок, – тихо проговорил доктор. Вынимая трубку изо рта.
Дивизионный комиссар Кудрие прервал спор:
– Другие причины вашего отказа?
– Прежде всего, опасность. Я работаю не один. Судя по материалам дела, этот друг ни перед чем не остановится. Одну из девушек похитили среди бела дня на глазах у ее семьи, а ее мужа убили на месте. Я не хочу подвергать такому риску своих сотрудников.
– Но в морге будет полно полицейских, он не посмеет выкинуть что-нибудь подобное, – заметил инспектор Силистри.
– Он уже раз сбежал от вас, и это при том, что вы стянули туда все свободные силы. Он практически разрезал ту девицу на куски у вас на глазах.
И это была правда.
Это была правда.
Правда.
Силистри решил пойти от сердца:
– Доктор, нам нужен этот человек. Мы хотим преподнести его Жервезе, когда она проснется.
Судебный медик вежливо улыбнулся в ответ:
– Ради нашей Жервезы мы готовы на любые подвиги, инспектор. Не присваивайте себе эксклюзивных прав на благоговейную преданность. Я знаю Жервезу гораздо дольше, чем вы. Она изучала право вместе с моей женой. Мы с ней давние друзья. А я – самый старый ее тамплиер.
«Он уже начинает доставать», – подумал инспектор Титюс.
– И я не уверен, чтобы Жервезе понравился ваш план, – добавил врач.
– Ах так? Отчего же?
Титюс и Силистри чуть не подскочили от удивления.
– Покой умерших, не забывайте. Мертвые имеют право на то, чтобы их оставили в покое.
«Точно такие слова Малоссен произнес по поводу Кремера», – вспомнил дивизионный комиссар Кудрие. Кудрие иногда задавался вопросом о причинах своей симпатии к судмедэксперту Постель-Вагнеру, своего безграничного уважения к этому человеку. И вот ответ: в этом Постель-Вагнере было что-то малоссеновское. К тому же его работа потрошителя трупов, о которой он всегда говорил не иначе как с нежностью, была не менее нелепа, чем рога «козла отпущения» на покорной голове Малоссена. «Нужно будет как-нибудь спросить его, почему он выбрал судебно-медицинскую экспертизу», – подумал комиссар. Но неотвратимость собственной отставки защемила внезапно нахлынувшей тоской его сердце. «У меня совсем не осталось времени, – сказал он себе, – послезавтра – уже всё».
Тон комиссара стал более жестким:
– Сожалею, доктор, но у вас нет выбора.
Он поднял руку, предупреждая любые попытки его прервать, и указал на телевизор.
– Теперь, даже если мы уйдем, забрав с собой тело господина Божё, наш клиент все равно будет думать, что оно у вас, и явится за ним. На вашем месте я не стал бы подвергать себя риску принимать его визиты, отказавшись от содействия полиции.
– И без тела Шестьсу, – добавил Титюс.
– Эти ребята обычно начинают сердиться, когда не находят того, зачем пришли, – пояснил Силистри.
– Глупо было бы… – начал Титюс.
Судебный медик Постель-Вагнер чиркнул второй спичкой. Трое полицейских вновь исчезли в облаке дыма.
– Избавьте меня от этого словесного пингпонга, вы не на допросе, господа…
И, обращаясь к Кудрие, повторил:
– Говорю еще раз: я не собираюсь подвергать ни малейшему риску своих сотрудников.
Комиссар насупился:
– Что ж. Тогда скажите своим людям, чтобы оставались дома до завершения нашей операции.
– Все не так просто, у меня здесь много работы.
Император внезапно почувствовал усталость:
– Не создавайте мне неразрешимых проблем, доктор.
– Судмедэкспертиза решает все неразрешимые проблемы, господин комиссар. И проблем больше не возникает.
«Малоссен, – подумал Кудрие, – опять эта несносная мания формулировок…»
– Слушаю вас, доктор.
Постель-Вагнер распрямил свою длинную, чуть сутулую фигуру, выбил трубку о ладонь над цинковым баком, который служил ему пепельницей, и предложил свое решение:
– Обычно я работаю с санитаром и двумя стажерами. Мне представляется важным ничего не менять в этом составе. Нашего посетителя может насторожить многочисленность персонала. Таким образом, мне нужны три человека в белых халатах, которые заменят мою небольшую рабочую группу. Один будет за санитара, он останется в дверях, чтобы отгонять любопытных, и еще двое, вместо стажеров, которые всегда ассистируют мне за операционным столом.
– Понятно, доктор. Остальные мои люди блокируют все вокруг.
Судебный медик Постель-Вагнер успокаивающе улыбнулся Титюсу и Силистри.
– Не беспокойтесь, это совсем не трудно. Вы лишь будете ассистировать мне на вскрытии.
От такой перспективы у обоих инспекторов кровь застыла в жилах.
– Вам придется вставлять на прежнее место внутренности после осмотра. Начнем сегодня же вечером, у меня уже поднакопилось работы.
Титюс и Силистри беспомощно искали взгляд своего начальника.
– Прекрасно, – ответил комиссар Кудрие, – раз мы обо всем договорились…
Он накинул на плечи тяжелую шинель, подчеркивавшую его императорское одиночество, и протянул доктору пухлую руку.
– Вот увидите, все получится.
– Один шанс из десяти, – оценил судебный медик.
– Вы, похоже, пессимист.
Постель-Вагнер спокойно улыбнулся.
– Скажем так: я хорошо информированный оптимист.
Он указал на стоявшие вдоль стен его лаборатории металлические ящики с телами, ожидавшими своей очереди.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65