– Мне ничего не оставалось, – зашептал Бертольд.
– Что ты сказал? – переспросила Мондин. – Это был ты? Ты?
(Вот она – граница, отделяющая счастье от трагедии…)
– Да нет же, это не я! То есть я и в то же время не я! Очередная свинья Малоссена, как всегда!
– Так это правда? – воскликнул Марти. – Я правильно подумал? Боже мой, Бертольд, где же предел вашему идиотизму? Вы отдаете себе отчет в том, что вы наделали? Вы представляете себе размеры будущей катастрофы?
– Что ты сделал? Что ты сделал с Жервезой? Ты скажешь наконец или нет, врун несчастный?!
Мондин устремилась на приступ своего мужчины, но он ее уже не замечал: она словно ополчилась на горный утес, безразличный к ее тумакам, царапанью и пинкам. Мондин этого еще не осознавала, но она уже занимала свое место супруги ученого… подумаешь, какая важность – жена! – для гения, который самовыражается. Итак, гений выражался. Гений ревел:
– А что бы вы сделали на моем месте, Марта? Этот идиот Малоссен посылает свою Жюли ко мне на аборт, я собираюсь прервать беременность, и что же я вижу? Шейка матки раскрыта, как жерло доменной печи, и зародыш двигает к выходу, таща за собой свою плаценту, как Мондин – свое платье невесты… Этакий головастик с выпученными от страха глазами: так сильно напугало его подложное письмо Френкеля… А тут как раз мне привозят Жервезу, уснувшую мертвым сном… и пока я отдаю распоряжения насчет новой поступившей, Жюли Коррансон сматывает, не дожидаясь продолжения, так что, вернувшись, я нахожу лишь этого головастика: катапультировавшийся космонавт, живее некуда, вполне нормальный, более нормальный, чем вы, Марти, развитый невероятно для своих десяти недель, сознающий свою ошибку, бедолага, запутавшийся в своем коконе и желающий лишь одного – забраться обратно в свою норку. А норка-то удрала, жена Малоссена сбежала, гонимая переполняющим ее горем, как это часто случается со слишком впечатлительными натурами! И что же мне оставалось? Спустить воду? Вы бы спустили, Марти?
Органные трубы все гудели. Но звуки уже не падали с небесной высоты, они вырывались из легких Бертольда, поднимаясь под самые своды, чтобы восславить науку, служащую жизни.
– Чертов гений, чтоб мне провалиться, – подхватил Марти, – я так и думал: вы впаяли ребенка Жервезе! Пересадили малыша Жюли в живот Жервезе!
– А что, был другой выход?
– Как вам это удалось, Бертольд?
– А вам, Марти, как вам пришла в голову эта догадка? Я уже хотел было успокоиться на этом. Но нет, придет день, и я вас удивлю! Однажды я еще удивлю вас, Марти! Клянусь, я еще вам покажу!
– Покажите сейчас, Бертольд! Интересно, как вам удалось провернуть это?
– А это, дражайший, останется в секрете до ближайшего съезда в клинике Биша, я пришлю вам приглашение… Ну что, теперь мы можем пожениться?
Марти широко улыбнулся Мондин и благословил:
– Берите его в мужья, мадам, вы совершаете поступок века. Это самый тупоголовый гений, какой когда-либо появлялся на белом свете! И самый гениальный идиот! Поверьте, я занимаюсь им вот уже двадцать лет. Но и целой жизни не хватит, чтобы разглядеть его со всех сторон.
– Френкель мог бы им гордиться, – всхлипнул Постель-Вагнер, внезапно разрыдавшись.
И свадебная церемония пошла бы своим чередом, если бы инспекторы Титюс и Силистри, словно очнувшись от обоюдного кошмара, не поняли, что каждый из них находился под гнусным подозрением у другого все это бесконечное время вынашивания плода. Прежде чем Жюли и Жервеза успели их удержать, они сцепились, опрокинув стулья, дубася друг дружку почем зря… Сначала все подумали, что Рыбак со своими молодчиками кинулись к ним, чтобы разнять, но нет: те торопились отплатить им за непростительное оскорбление. Увидев это, тамплиеры Жервезы бросились на помощь к своим патронам. Уличное братство – не пустые слова: бабочки в татуировках в свою очередь вошли в круг. Не за тем они послали подальше своих котов, чтобы их покусали первые же встречные легавые. Ну а женщины, не будем забывать, друг друга стоят: Элен и Танита нырнули в эту кучу-малу, чтобы вытащить своих муженьков из острых когтей проституток.
Следует ли видеть в этом доказательство существования Бога? Ведь ни один револьвер не покинул своей кобуры во время всей этой свалки. Или то был знак, указывающий на упадок Церкви? Ведь скамьи и статуи святых не оказали должного сопротивления. Или, наконец, влияние искусства? Ведь живописная была картина, никто не будет спорить.
Что и подтвердила Мондин, нежной лианой обвившись вокруг своего гения:
– Знаешь, что я тебе скажу, профессор? Это самая прекрасная свадьба, которую я когда-либо видела, и вдобавок это моя свадьба!
Жюли, охватив Жервезу внимательным взглядом и заботливой рукой, вынесла свое заключение:
– Вне всяких сомнений, Жервеза, ребенок, способный развязать гражданскую войну еще до своего рождения, – это точно сын Бенжамена.
64
Как раз в этот момент я признавался Кудрие в том, что до сих пор сам не успел еще ясно осознать:
– В конечном счете, я счастлив, что не произвел на свет еще одного несчастного, которому пришлось бы барахтаться во всем этом…
Кудрие только и ответил:
– Странное понятие о счастье…
Потом он указал пальцем в самую середину Сены и сказал:
– Третья, Бенжамен, следите внимательнее за тем, что вы делаете!
Я перевел взгляд на третью удочку. Там клевало. Поплавок дергался и подпрыгивал. Что-то на дне реки все-таки зацепилось.
– А что я делаю?
Кудрие приблизился ко мне и стал объяснять, не забывая в то же время и собственные поплавки:
– Вы не торопитесь. Вы ждете, пока рыба крепко зацепится, чтобы ее можно было подсечь. А как поплавок нырнет глубже, вы – хоп! – дернете удило. Только не слишком резко, а то порвете леску. Сейчас! Т-а-а-а-а-к.
Я почувствовал, что кое-что, в самом деле, повисло под грузилом, что-то живое и яростно барахтающееся.
– Не тащите сразу. Дайте ей покапризничать, но не слишком распускайте. Ведите ее, так сказать. Хочет потянуть – пусть тянет. Только не ослабляйте. Техника прядения, одним словом.
Катушка стала быстро раскручиваться.
– Стоп! Не отпускайте глубоко. Если она будет ползти брюхом по дну, обязательно спрячется за какой-нибудь корягой. В-о-о-о-т. Она – тело, а вы – мозг, Бенжамен, никогда не забывайте об этом. Когда вконец измотается, сама к вам приплывет, как виновный, уставший от постоянного преследования. Представьте, что она – Леман, а вы – Силистри…
Наконец я увидел, как на поверхности показался спинной плавник этого водоплавающего Лемана. Сама красота! Китайский парус под нашим весенним небом. Она сделала скачок… Золотистая субмарина, быстрым лучом мелькнувшая над водной гладью.
– Судак, – определил Кудрие, – кило на четыре потянет, с полтиной даже. Мои поздравления. Под белым соусом, да под стаканчик доброго шабли, лучше не придумаешь! Ну, вытаскивайте теперь. Где ваш сачок? Сачок всегда должен быть под рукой! Рыбак обязан быть оптимистом, как и полицейский!
Я не спеша потащил его на себя, и под конец, устав сопротивляться, судак отдался в руки судьбы. Так обычно и умирают.
– Смотрите, осторожнее, когда будете вытаскивать: у него акулья пасть…
Но мне все никак не удавалось его вытащить.
– Дайте-ка мне.
Через две секунды судак покинул свою естественную среду обитания. Кудрие отцепил его с предвкушающей улыбкой настоящего гурмана.
– Хорош, а?
И бросил его обратно в воду.
Судак, чуть дышавший в его руках, моментально ожил, едва соприкоснувшись с живительной влагой Сены.
– Так-то, дали ему понять, что Бог существует, – объяснил Кудрие, – и что не следует уступать соблазнам.
Тогда я, указав на плотву, пескарей, щук, на полную мелочи корзину, на двух окуней и амиура, спросил:
– Почему его отпустили, а не других?
– Таких вопросов Бог себе не задает.
***
Этот сеанс обучения рыбной ловле длился уже больше часа; мы стояли на набережной Орфевр, прямо под окнами бывшего кабинета дивизионного комиссара Кудрие.
– Если вы прервали мой заслуженный отдых, это еще не значит, что я должен отказываться и от рыбалки.
И все это время я чувствовал, как давит нам на плечи взгляд Лежандра.
– Вы привлекли к себе особое внимание моего зятя, Бенжамен. Так что нелишним было вас предупредить…
Но он привел меня сюда не для того, чтобы подразнить зятя.
– Просто это единственное известное мне место, где можно хорошо порыбачить. Много рыбы. Может быть, и оттого, что много трупов на дне.
Все это он говорил мне, показывая, как нужно устанавливать вертлюг, чтобы леска не закручивалась.
– Когда-то я объяснял то же самое инспектору Пастору. Подсунуть труп под нос легавому, это должно быть очень «возбуждающе» для настоящего убийцы. Сенклер, кстати, так и поступил с этим несчастным инспектором Перре. Ни один из этих мерзавцев не может устоять перед искушением на провокацию. Показать нам, какие они трюкачи… Это-то их и губит в конце концов.
Две удочки для мелкой рыбы и две – для крупной. Мне пришлось насаживать живых червяков. («Вы их прикалываете за конец и натягиваете, как носок, на крючок восемнадцатого номера».)
– Кстати, о Пасторе. Как себя чувствует ваша матушка?
Мама чувствовала себя лучше, я так ему и сказал; она начала есть, она наводила красоту каждое утро, возвращалась к жизни, так сказать. Такой неуловимый, почти прозрачный налет оживления, готовый в любую минуту сорваться и улететь… Иногда она разговаривала сама с собой, пряча улыбку в ладонях.
– Она отходит от глубокого траура, – объявил мне Кудрие. – Пастор умер. Вы это знали?
Нет. Вся семья молчаливо вопрошала, что Пастор сделал маме. Так вот: он умер. И теперь мама болтала время от времени с призраком инспектора Пастора.
– Ваша матушка пришла ко мне с завещанием Пастора и подписанным признанием в убийстве Серкера. Так что своим освобождением вы обязаны среди прочих и ей тоже.
Кудрие рассказал мне, что Пастор давно уже был неизлечимо болен и что он не шутил, когда, допрашивая бандитов, приставив им дуло к затылку, говорил, что он сам приговорен к смерти. Он делал им простое предложение: либо эти сволочи выкладывают все начистоту, либо он, добряк в вязаном свитере, всаживает им пулю в их сволочную башку. Весьма эффективный метод. Серкер, впрочем, в него не поверил. И зря.
– Он перестал следить за собой, когда сбежал с вашей матушкой. Хотел «умереть в любви», как он сам выражался. Ваша мать помогла ему прожить гораздо дольше, чем отвела ему медицина. Вот так.
Вот так.
– Она с самого начала знала, что Пастор готовится к смерти. Он ее предупредил. Она решила идти с ним до конца, не слишком задумываясь о том, как она сама перенесет это испытание. Она вернулась к вам тогда, крайне нуждаясь в молчании. Она всем вам очень признательна, что вы ее оставили в покое, позволив ей предаться своей печали. В наши дни редко случается, чтобы не лезли в душу человеку…
Один из поплавков затанцевал.
– Плотва, тащите, используем ее как наживку. И еще, насадите булки на крючок четвертой. Отпустим ее поглубже. Кто знает, может, линь клюнет…
Кто знает…
Кудрие рассказал мне все остальное. Все дела, поднятые Лежандром и разбитые одно за другим. Как, например, Жервеза и Жюли отыскали старуху-мать министра Шаботта в одном доме для престарелых, в Швейцарии.
– Она совсем закисла в злобе на своего погибшего сына. Вы также обязаны своим освобождением и этой материнской ненависти. Ее показания просто страшно читать. Когда Жюли спросила, что помогает ей жить дальше, она ответила: «Я не тороплюсь вновь встретиться с этим лжецом».
И так далее. Месяцы моего заключения были месяцами их расследований. Лежандр открыл толстенную книгу моего прошлого; но Кудрие захлопнул ее, прищемив ему пальцы. Сенклер поднял на меня свою армию; но другая армия встала на мою защиту.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65