— Хочу…
— Если успеете. Они уже здесь. С самого утра..
— Кто?
— Да следователи же… Со мной уже беседовали. Вас, наверное, тоже дернут. Вы ведь личный шофер, как-никак… Были вхожи в семью…
Нонна Багратионовна заметно суетилась, заискивала и даже пыталась заглянуть Никите в глаза, что было на нее совсем непохоже. Должно быть, она хорошо помнила их летние кофейные посиделки и тот энтузиазм, с которым перемывались кости молодой жене. И про латинского любовника наверняка не забыла. И про завиральные и совсем уж трудно реализуемые планы по выводу стервы-Мариночки на чистую воду. Она помнила, и теперь хотела узнать — помнит ли об этом Никита.
— И всего-то двадцать четыре года, — Нонна Багратионовна, забывшись, бросила в Никитину чашку лишние три куска сахару. — Всего-то… Я хоть и не знала ее хорошо, но все равно… Слезы на глаза наворачиваются… Такая молоденькая!…
Никаких слез в цепких птичьих глазах секретарши не было — одно лишь трусливое желание вырвать из окаменевший памяти личного шофера Корабельникоffа всех латинских любовников, стерв, нимфоманок и стяжательниц. Все те эпитеты, которыми шустрая ненависть Нонны Багратионовны успела наградить покойную Марину Корабельникову.
— И о чем они спрашивали?
— Большей частью о Мариночке… Ну и Корабельникоffе, соответственно… И еще об этой… О ее телохранительнице. Но вы же знаете, с ними я почти не общалась… Только на свадьбе и была… Ведь знаете, Никита?
— Да, конечно…
— Ужас… Просто ужас… И зачем было такую те л охранительницу нанимать?… Действительно, зачем?…
— Даже не представляю, что теперь с ним будет, с Окой Алексеевичем… Не приведи господи никому такого испытания…
— Да, не приведи господи, — отделался общей фразой Никита.
Нонна Багратионовна сунула чашку кофе Никите под нос, выкатилась из-за своего стола, подбежала к двери и выглянула в коридор. Удовлетворившись произведенной инспекцией, она вернулась и уселась против Никиты. Теперь, фривольно забросив нога на ногу, она больше не казалась юдолью всех скорбящих, а запах, исходящий от нее (звездчатый анис помноженный на белый мускус и иланг-иланг), стал и вовсе непристойным. И живо напомнил Никите веселые кварталы в Амстердаме, куда он впервые попал много лет назад, еще не будучи знакомым с Ингой. Если бы сейчас секретарша сбросила платье, щелкнула застежкой лифчика и провела образцово-показательный сеанс стриптиза, Никита нисколько бы не удивился. Но стриптиз в планы Нонны Багратионовны не входил. Она всего лишь заговорщицки вытянула нос в сторону Никиты и пропела:
— А вообще, скажу я вам…
«Неужели, собаке — собачья смерть? — грустно подумал Никита, — Нонна Багратионовна, Нонна Багратионовна, нужно быть великодушной…»
— А вообще, скажу я вам, Никита… Что-то подобное я предполагала… Говорят, у нее были шашни с этой ее телохранительницей…
— Шашни?
— Ну да… Шуры-муры… Хоть в этом я не ошиблась…
— В чем?
— В том, что ей нравятся темненькие… А брюнетка или брюнет — это уже детали. Нюансы… Тип-то один… Бедняжка Ока Алексеевич… Такой удар, такой удар… Пригрел же змею на груди… Извращенку…
Кофе в глотку Никите не полез. А все потому, что не в меру возбудившаяся Нонна переложила сахару.
* * *
…Никиту вызвали лишь к часу дня. Обходительный молодой человек, представившийся «следователем городской прокуратуры Кондратюком», задал ему несколько вопросов, на которые получил четкие и исчерпывающие, хотя и слегка подмороженные ответы.
— Вы хорошо знали Марину Корабельникову?
— Нет. Я — шофер ее мужа, а его машиной она пользовалась редко. У нее была своя.
— Когда вы в последний раз видели ее?
— Вчера вечером, перед отъездом шефа. Я отвозил его в аэропорт. На мюнхенский рейс.
— Значит, Корабельников улетел именно этим рейсом? В ноль пятнадцать?
— Ну, если человеку нужно в Мюнхен, он ведь не будет лететь в Объединенные Арабские Эмираты, правда же? — не выдержал Никита.
— Понятно. Значит, вы проводили шефа и вернулись в город?
— Да. Я проводил шефа и вернулся в город.
— Но на стоянку компании машину так и не поставили?
— Нет. Я не всегда оставляю ее на стоянке. Ока Алексеевич достаточно демократичный человек, он позволяет мне пользоваться машиной… В… скажем, неслужебное время.
По брезгливо-юному безволосому лицу следователя Кондратюка змеей проползла сардоническая улыбка. А желваки на скулах заходили ходуном: приступ классовой ненависти, не иначе. Э-э, братан, да ты якобинец, и, доведись тебе родиться в другое время, ты исправно бы отправлял на гильотину зажравшуюся аристократию…
— Шестисотый «Мерседес» в нерабочее время… И зачем же вам нужен «Мерседес»? Девочек катать? — сострил следователь.
— Я женат…
— Одно другому не мешает… Значит, вчера вы в компанию не вернулись… А куда направились после аэропорта?
— Это валено?
— Вопросы здесь задаю я.
— Посидел в кафе…
— Каком? — Щенок из прокуратуры решил отыграться на Никите по полной программе.
— «Идеальная чашка». Средний проспект Васильевского острова.
— Неподалеку от Пятнадцатой линии, так?
— Неподалеку, — с готовностью подтвердил Никита. — Я и сам живу неподалеку. На Пятнадцатой угол Малого…
— Сколько вы просидели в кафе?
— Время я не засекал… Может быть, час… Может, больше.
— А потом? Отправились домой?
— Не совсем. К приятелю. Он живет рядом с «Прибалтийской». На Морской набережной.
— К приятелю в столь поздний час? У вас нелады с женой? — топорщащиеся волосики Кондратюка потрескивали (очевидно, от осознания собственного величия), а крылья носа вздрагивали, как у гончей, почуявшей добычу.
Но добыча так просто сдаваться не хотела. Она бесхитростно путала следы и смотрела на следователя пустыми, равнодушными глазами.
— Почему нелады? Лады… Просто я обещал приятелю заехать. Вот и заехал…
— А в квартире Корабельникова вы бывали?
— Бывал… И даже довольно часто. Пока шеф не женился.
— А потом?
— Потом — перестал бывать. Так, заезжал пару раз с поручениями от хозяина. И все.
— Почему?
— Не знаю. Корабельников меня не приглашал.
— А раньше приглашал?
— Раньше приглашал.
— А когда вы были там последний раз?
Последний раз… Он еще не скоро выветрится из головы, этот последний раз. И еще долго его будет преследовать тело Мариночки, так похожее на тело Инги… Тело Мариночки в стоячей розовой воде.
— Так когда вы были там последний раз? Затрудняетесь вспомнить?
— Почему же… Вчера. Вчера и был. — Господи, неужели это было лишь вчера?…
— После того как отвезли Корабельникова в аэропорт?
— Зачем?… Днем. Я отвозил подарки. Вчера у хозяйки был день рождения, если вы не в курсе. Подарков набралась целая гора… От подчиненных Оки Алексеевича. Он попросил меня отвезти, и я отвез.
— А потом?
— А что — потом? Оставил презенты в прихожей и вернулся за шефом. Вместе мы поехали в его загородный дом, на вечеринку в честь дня рождения Марины… Жены Корабельникова…
— Вы оставили подарки в квартире…
— Да, в прихожей. Просто сбросил их в кучу, и все. Не успевал по времени, а шеф не любит ждать. А сейчас везде пробки…
— Когда вы приехали, в квартире никого не было?
— Никого… Мариноч… Жена Корабельникова была за городом… Наверное, уехала раньше.
Следователь почему-то обрадовался, даже веселенькими свекольными пятнами пошел.
— А если никого дома не было, кто вам открыл? — почти любовным голосом проворковал он.
— Никто. Я сам открыл…
— У вас есть ключ от квартиры?
— Да, — сознался Никита, препираться было бессмысленно. — Корабельников сам мне его дал. Уже давно… До женитьбы…
— И не забрал, даже когда женился?
— Нет.
— Почему?
Действительно, почему? После появления Мариночки Корабельникоffу было уже не до ключей. Ни до каких ключей, кроме ключей от Мариночкиного сердца. А сам Никита… Сам Никита оставил ключи себе. Невинно оставил, без всякой задней мысли. В память о так и не сбывшейся последней реплике из нежнейшей черно-белой «Касабланки»: «Я думаю, это начало большой дружбы…» Но объяснять это следователю городской прокуратуры Кондратюку было так же бесперспективно, как объяснять зайцу-русаку теорию бесконечно малых величин.
— Я же говорил… Я иногда заезжал на Пятнадцатую… По поручению хозяина.
— Ну хорошо… Что вы можете сказать об отношениях Корабельникова и его жены?
— Я не могу это комментировать.
— Почему?
— Это — частное дело двух людей. Его и ее.
— Может быть, вы знаете что-то, что поможет следствию?
— Они любили друг друга. — Голос Никиты прозвучал не очень убедительно. Любовь в общепринятом смысле слова вряд ли смогла бы выдержать корабельникоffский напор. Даже страсть с ним не справлялась. Любовь Kopaбeльникoffа больше напоминала душевную болезнь, лавину, которая погребала под собой и сметала все на своем пути.
— Н-да, — многозначительно крякнул Кондратюк. — Значит, любили… Он ей делал подарки, да?
— Ну… Делал, наверное…
— Какие именно?
— Откуда я…
— Драгоценности, например, да? — Вопрос что-то значил для Кондратюка, определенно что-то значил. У него даже рот округлился, а кожа на скулах натянулась, как на турецком полковом барабане. И Никите не понравился этот округленный, по-женски любопытный рот.
Очень не понравился. И натянутая кожа — тоже.
— Драгоценности? Наверное…
— Да что вы все ей-богу, — сорвался Кондратюк. — На свадьбу Корабельников подарил жене колье. Так?
— Меня это мало волновало.
— Но… Вы видели колье?
— Видел… Она его особенно не скрывала.
— А вчера… Вчера она тоже его надела? Тело, плавающее в ванной, и крепко пристегнутый драгоценный ошейник. Эта картина так явственно нарисовалась перед Никитиным внутренним взором, что он едва сдержал стон.
— Вчера?
— Ведь вчера у нее был день рождения… Вы были у нее на дне рождения? Вы ведь должны были отвезти Корабельникова в аэропорт…
— Был.
— И видели колье?
Сейчас… Сейчас Никита оттянется!
— Видите ли… Как вас зовут? Запамятовал…
— Эдуард Григорьевич, — шепнул Кондратюк, тихо ужасаясь величию собственного имени.
— Видите ли, Эдуард Григорьевич… Я ведь обслуга… Обслуживающий персонал. И особого доступа к телу не имею… Так, наблюдаю из хлева в полевой бинокль…
— Какой полевой бинокль? Что значит — полевой бинокль?
— Господи… ну, это шутка… неудачная…
— Шутить будете с… обслугой… Следствие же — дело серьезное… А что вы можете сказать о телохранительнице покойной?
— Об Эке? Ничего. Я мало ее знал.
— Ее нанял сам хозяин?
— Да.
— Когда?
— Я точно не помню… По-моему, в начале лета. Недели через две после свадьбы…
— А у самого Корабельникова была личная охрана?
— Нет.
— Странно… Фигура такого масштаба — и без телохранителей… Вам самому не казалось это странным? В конце концов, он — глава крупного концерна… Ему по статусу положено.
— Я не могу это комментировать. А вы… Вы можете поинтересоваться этим вопросом у него самого. Или у начальника службы безопасности компании.
— Поинтересуюсь, — клятвенно заверил Кондратюк. — А вам не казалось странным, что, не имея телохранителей, Корабельников нанял их для собственной жены?
— Я не могу это комментировать.
Чертов Кондратюк сменил сардоническую улыбку на ироническую. Он бы и сам прокомментировал сей прискорбный факт, будь его воля. Еще как бы прокомментировал! Почтенный старец О. А. Корабельникоff, как и положено почтенному старцу, был по-старчески немощно-ревнив. И наверняка боялся, что его молодая жена наставит ему рога с более молодыми самцами. Потому-то и был нанят телохранитель. И телохранителем оказалась женщина, уж с этой стороны пивной барон никакой подставы не ожидал. И, очевидно, не был знаком с пословицей «Пусти козла в огород». Или — позабыл за ненадобностью. Вот она и напомнила о себе.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68