— Ничего я не знаю… Да что с тобой, в самом деле! — Ленчик даже не удосужился обернуться.
— Действительно, Дин… Что ты к нему пристала… — заступилась за Ленчика я, верный Рысет-нок.
— Не думал, что так встретимся…
— Кто бы сомневался, что не думал! — Динку было не унять.
— Идем, Ленчик… Кухня по коридору, первая дверь налево. Я сварю тебе кофе… И не обращай на нее внимания, ты же знаешь Динку…
…Но самым неприятным для Ленчика было не то, что он знал Динку. Самым неприятным было то, что он совсем не знал меня. Он даже не подозревал, даже представить себе не мог, насколько он не знает меня нынешнюю.
Меня нынешнюю, которая небрежно бросила тигровые орхидеи в погнутый медный таз для варки варенья (хоть на что-то он сгодился, бедолага!), небрежно вывалила в турку остатки кофе из пачки и залила его горячей водой. Пока я вертелась у плиты, Ленчик уселся на стуле, бросил ноги на плохо выскобленный деревянный стол, а худосочный рюкзак прижал к животу. Он не выказывал никакого желания с ним расставаться.
— Что происходит, Рысенок? — спросил у меня он.
— Ничего, — солгала я. — Все в порядке.
— Что с ней?
— Ты Динку имеешь в виду? Не с той ноги встала. Ты же знаешь ее паскудный характер.
— И как ты только с ней уживаешься?
— Как обычно. То есть — никак. Друг другу пока в глотку не вцепились — и слава богу. — Я сосредоточилась на кофе, не хватало еще, чтобы он сбежал. — Какие новости?
— За этим я и приехал. Все в порядке… Паспорта так и не нашлись?
— Ты издеваешься? Как они могли найтись?
— Ладно, эту проблему я решу… Завтра… Нет, сегодня же двинем в посольство… А потом — работать… Каникулы кончились, Рысенок.
— Ты привез концепцию? — равнодушно спросила я.
— Не только. Были трабблз… С финансами, с крышей…
— Какой крышей?
— Неважно… Это мои дела… Не забивай этим свою хорошенькую головку.
Очень своевременный совет, особенно если учесть, что голова моя и без того забита всяким дерьмом, начиная от дерьмового Виксанового списка и заканчивая дерьмовой смертью Пабло-Иманола Нуньеса по кличке Ангел.
— Но теперь все в порядке? — Кофе в турке стал закипать, и я приподняла ее над огнем.
— Теперь — да… «Таис» вернется и вернется триумфатором. Ты веришь мне, Рысенок?
Это было обычное Ленчиково «ты веришь мне», затертое, как «Отче наш», как сотни наших интервью, как билеты на наши концерты, забытые в заднем кармане фанатских брючат.
— Конечно верю, Ленчик.
— Не слышу энтузиазма в голосе.
— Он появится, честное слово. Я просто устала.
— Мы все устали… И мне бы хотелось все-таки потолковать с хозяином. Пабло-Иманол, так, кажется, его зовут?
— Ага. Еще мы зовем его Ангелом.
— Так где он?
Ленчик, сидевший спиной к двери, не мог видеть появившуюся в дверном проеме Динку. Он не мог, зато я могла. И послала Динке, которая облокотилась на дверной косяк, ободряющую улыбку. И Динка… Динка ответила мне такой же. Нежной, преданной и ободряющей.
— Где он? — снова переспросил Ленчик.
— Там, где мы его зарыли, — тихим голосом, от которого затряслась грязная посуда в мойке, сказала она. — В саду.
— Да, — таким же тихим голосом подтвердила я. — В саду. Точно.
Он даже не сбросил ноги со стола, Ленчик. Он лишь покрепче прижал к животу свой чертов рюкзак и недоверчиво хихикнул.
— Не понял?
— А чего тут не понять? — Динка как будто прилипла к косяку. — Он нам надоел, и мы его пришили. Он был редкая скотина, между нами, девочками. Правда, Рысенок?
— Точно.
Я безнадежно шла на поводу у этой Динкиной улыбки. Если бы сейчас она сказала, что мы развязали очередную войну на Ближнем Востоке, выкрали из Лувра «Джоконду» и подложили бомбу под американское посольство в республике Гвинея-Бисау, — я подтвердила бы и это.
Тельма и Луиза.
Тельма и Луиза, бледные копии Тельмы и Луизы, наскоро состряпанные Ленчиком из двух соплячек, всегда были заодно.
— Не говорите ерунды… Вы с ума сошли, что ли?
— Ага, — обрадовалась Динка. — Сошли. Ты ведь сам этого хотел. Правда? Рысенок, у тебя кофе сбежал.
— Точно. — Я рассеянно взглянула на плиту, и без того не блестевшую чистотой. Сегодняшний сбежавший кофе смешался с таким же сбежавшим вчерашним, и позавчерашним, и другими засохшими ручейками, которые еще помнили Ангела. — Сбежал. А мы — сошли.
— С ума, — расхохоталась Динка.
— Точно, — расхохоталась я.
Ничего другого не оставалось. И никакого кофе Ленчик не получит.
Я отлепилась от ненужной теперь плиты, попятилась назад и руками нащупала подоконник. И взгромоздилась на него, потеснив Деву Марию и всех ее деревянных святых. Эх, Ленчик-Ленчик, пора тебе сбрасывать ноги со стола.
Пора.
— Что это вы такое несете…
— Разве? — безмерно удивилась Динка. — Разве это была не твоя идея? Две сумасшедшие, никто ничего не заподозрит.
— Никто. Ничего. Не заподозрит, — добавила я.
— Дуры! Идиотки кромешные… Вы и вправду с мозгов спрыгнули! — Ленчик все еще не терял самообладания. — Где… хозяин?! Где, я вас спрашиваю?!..
— В саду. — Динка капризно оттопырила нижнюю губу. — Ты только посмотри на него, Рысенок! Он нам не верит!… Обидно…
— Обидно, — подтвердила я и вынула из облупившихся, засиженных мухами рук Девы Марии фотку. И с выражением прочла надпись на обороте. «8 августа. Мы в гостях у Пабло». Кто это мы, Ленчик?
Странное дело, прочитанный мной комментарий к прошлой жизни Ленчика несколько разрядил обстановку. Ленчик хмыкнул и поднял руки вверх: «Сдаюсь, сдаюсь, твари живородящие! Ловко вы меня ущучили, ничего не скажешь…»
— Ладно, поймали… Поймали, девчонки! Это была шутка… Просто шутка.
— Шутка? — Кажется, мы сказали это одновременно с Динкой.
— Ну, не шутка… Я же не мог оставить вас одних в чужой стране… За вами нужно было присматривать. Разве нет?..
— Присматривать? — Я не думала, что он так быстро сдастся. Я была разочарована.
— В вашем тогдашнем состоянии… Хреновом, нужно сказать… Вот я и попросил… м-м… хозяина взять вас к себе под крыло…
— Ага. Значит ты его все-таки знаешь?
Глупо отрицать очевидное, подпись на фотографии красноречивее любых отрицаний. И утверждений тоже. Так что лучше промолчать. Или сосредоточиться на чем-то нейтральном: растрескавшейся плитке пола, например. Или на старой литографии в старой рамке: «Страстная неделя в святилище Богоматери Фуенсанта». Или на ноже, воткнутом в плотную щель стола.
— Ну, и где мой кофе?..
— Кофе больше не будет, Ленчик. — Я сокрушенно покачала головой.
— То есть как это — больше не будет?
— Кончился.
— Жаль.
— Нам тоже, — подала голос Динка. — Нам тоже очень жаль. Очень. Правда, Рысенок?
— Правда.
— Да ладно… Это не проблема, девчонки… Сейчас пойдем и накупим всего. Надо же отметить мой приезд. И начало новой жизни… Нашей новой жизни..
— Ты опоздал, Ленчик, — мягко попеняла Динка. Ни разу за два года я не слышала от нее такой мягкости по отношению к Ленчику. — Ты опоздал. Мы ее уже начали.
— Кого!?
— Новую жизнь. Без тебя. А ты опоздал…
— Да ладно вам… Контракт еще не закончился.
— Закончился. Как и кофе. Мы его расторгаем. В одностороннем порядке.
— Ну точно — сумасшедшие! Сейчас, когда все только начинается. Приходится признать, что врал Ленчик убедительно. Этого у него не отнимешь — умения убедительно врать. Еще секунда, и я поверю и его фигурно выстриженной бороденке, и его запавшим сосредоточенным глазам, и его шикарным ив-сент-лорановским, дольче-габбановским, жан-поль-готьешным губам, самое место которым — на подиуме, среди нечеловечески-прекрасных дур-манекенщиц. Я ему поверю и переметнусь на его сторону, как делала это всегда. Еще секунда, и…
— Мы все знаем, Ленчик… — Динка оторвалась от косяка и, пройдясь по кухне, устроилась на табурете против Ленчика: венец столярной мысли с любовно выпиленным сердечком в самой середине сиденья. — Мы все знаем…
— Да что — все?!
— Мы прочли письмо, Ленчик. То самое, которое ты послал электронной почтой. Глупо было так поступать.. С твоей стороны.
Ленчик только хмыкнул.
— Какое письмо?
— Ангелу. Про двух русских сумасшедших девчонок… Кстати, ты привез ее?
— Кого?
— Предсмертную записку.
— Черт. — Он наконец-то сбросил ноги со стола. — Черт, черт, черт… Какая еще предсмертная записка?
— Или ты ее в камере хранения оставил?
— Какая еще камера хранения?
— Значит.. Если она не в камере хранения… Она с тобой…
— Где хозяин?! — Он все еще избегал имени Ангела, он до сих пор не сказал нам ни «да», ни «нет». — Где хозяин, черт возьми!
— Мы же сказали тебе — в саду, — почти пропела Динка. — Только он не хозяин.
И так светло, так по-домашнему у нее получилось это «в саду», что я не удержалась и, подойдя сзади, обняла ее за плечи. И уткнулась губами в затылок… И…
Никогда еще моим рукам не было так хорошо. Так покойно. Никогда еще моим губам не было так хорошо. Так покойно. Динкины плечи, Динкин затылок — вот место, где мне… где мне хотелось бы остаться, черт… До этого так же хорошо мне было только с бестиарием… От Динкиных волос пахло уверенностью и силой, а Ленчик… А Ленчик, которому все два года я готова была в рот смотреть, стремительно отдалился, теперь он был далее дальше, чем индуистская святыня Тадж-Махал (№ 37 в Виксановом списке); Тадж-Махал я вряд ли когда-нибудь увижу, а Ленчик — вот он, передо мной: ничтожный человечишко, самоуверенный мудак, упырь, два года сосавший нашу кровь, а потом удачно переливший ее в пару квартир, бескрылую виллу в Ческе-Будейовице (на большее у него не хватило воображения) и скромный автопарк в количестве трех престижных иномарок. Упырь. Ублюдок.
— Да вы, как я посмотрю, спелись, — выдавил из себя упырь.
— Что же здесь удивительного? Как-никак, два года в одной упряжке Мы ведь еще и попсовый дуэт, Ленчик, разве ты забыл? Песенки поем.
— Вот только не надо, — поморщился Ленчик. — Не надо этого…
Он все еще не понимал серьезности ситуации, Ленчик, mio costoso.
— Хорошо, не будем, — сразу же согласилась Динка. — Так что насчет записки?
— Пошли вы к черту, дебилки! Для вас же стараюсь… Ладно… Пойду проветрюсь… А вы пока в себя приходите… деятельницы…
— Никуда ты не пойдешь, Ленчик…
— Вот как? — Ленчик высокомерно приподнял бровь. — Неужели ты мне запретишь, сучка?
— Не веришь? — Я видела только Динкин затылок, заросший затылок, и затылок этот был полон решимости. — Не веришь?
— Пошла ты… — Далее последовало грязное ругательство, которое никого из нас не удивило: обычный разбор полетов в Ленчиковом стиле.
— А так?
Вот он и наступил, торжественный момент: чуть раньше, чем я ожидала, но — ожидала. Динка полезла за пазуху (для этого ей пришлось на секунду отклеить меня от себя) и вытащила оттуда пистолет. И направила его дулом на Ленчика.
— Это еще что за фигня? — И хотя голос у нашего скота-продюсера не изменился, но губы скуксились и померкли. Теперь бы их не взяли ни в один приличный модный дом. Разве что к отирающейся на задворках pret-a-porte Татьяне Парфеновой: демонстрировать газовые шарфики.
— Ты полагаешь, что фигня?
— А ты нет? Ты чем его заправляешь? Водой, что ли? Или это зажигалка? — Эта мыслишка почему-то развеселила Ленчика и перевела происходящее в разряд дешевого хлипкого шоу — такого, какое мы практиковали на гастролях, Ленчик всегда гнусно экономил на качественном зрелище, мудак.
— Понятия не имею… Как думаешь, стоит проверить? А вдруг и вправду зажигалка? — Эта мыслишка почему-то развеселила и Динку: show must go on, даже такое — дешевое и хлипкое.
— Проверь!..
— Проверить?!
— Ну, проверь… Проверь!
Ленчик-Ленчик, как легко оказалось тебя развести! Как два пальца об асфальт, ей-богу!
Ленчик, окрысившись, нанизывает ругательство за ругательством, связывает их узлами — рифовыми, шкотовыми, беседочными, двойными гачными, — интересно только, откуда я знаю все это?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68