Зато Андрея Баумана знал довольно хорошо. Некоторое время они работали вместе, и даже столы их стояли рядом. Тихий Бауман на работе особо не напрягался и к тому же каждую субботу отмечал священный день отдохновения. Из-за этого баумановского шаббата у Бычьего Сердца несколько раз срывались операции, но Сивере не роптал: он умел уважать религиозные чувства других людей. Бауман же не уважал никого и ничего (кроме священной субботы, разумеется), но был неизменно корректен. Что не мешало ему регулярно постукивать начальству на методы работы Бычьего Сердца. Поток сигналов усилился после того, как Бычье Сердце пообещал «дать в дыню фискалу, мешающему следственным действиям». Начальство благоразумно развело Баумана и Бычье Сердце не только по разным комнатам, но и по разным этажам. Теперешний оскорбительный переход дела к Бауману означал, что в нем открылись новые обстоятельства.
— Что, открылись новые обстоятельства?
— Как тебе сказать… Они были и раньше, только мы о них не знали. Ходят слухи, что папаша у девицы, под которую ты так усердно копаешь, — большой чин в ФСБ.
— У какой из девиц?
— Их у тебя несколько?
— Давай колись! — Бычье Сердце оставил вопрос без ответа.
— Анжелика Куницына, примадонна «Лиллаби». Ходят слухи, что был звонок оттуда, — Дейнека поднял глаза к потолку.
— Мне пока никто ничего не сообщал, — продолжал упрямиться Бычье Сердце.
— Завтра утром сообщат, — клятвенно пообещал Дейнека, и майор Сивере сразу же поверил ему. У Дейнеки был надежный источник информации в лице секретарши непосредственного начальника Бычьего Сердца — полковника Соловейчика.
Бычье Сердце вздохнул и вынул из машинки бесполезный теперь лист; парфюмерная сага так и осталась незаконченной.
— Да не расстраивайся ты так! — подбодрил приятеля Дейнека. — Сколько на тебе дел помимо этого?
— Восемь, — сделал несложные подсче, ты в уме Бычье Сердце.
— А у меня — пятнадцать. Так что баба с возу, кобыле легче… Слушай, а может, у тебя личный интерес?
— Какой еще личный интерес? — Бычье Сердце вдруг снизил голос до шепота и пошел красными пятнами, — Ну, не знаю. — Следователь подмигнул майору краем толстого вавилонского века. И похлопал ладонью по левой стороне груди.
По той самой стороне, где у Бычьего Сердца покоилась фотография с датой в уголке — 28.06. До сих пор подметный снимок с Ромой-балеруном, собором и педрилой Лу Мартином ни разу не напоминал о себе. Но теперь вдруг заворочался, как скунс в капкане, и даже попытался выпустить струю зловонного газа.
— Нет никакого личного интереса… — , стушевался Бычье Сердце, осторожно принюхиваясь к пиджаку. — А в общем, ты прав. Я с самого начала говорил, что это дело тухляк. Пусть теперь Бауман корячится…
Оставшись один, Бычье Сердце забросил ноги на стол и глубоко задумался. Ничего экстраординарного в том, что дело передавали другой группе, не было. Подобные вещи практиковались, хотя и редко, и только в том случае, когда следствие по той или иной причине заходило в тупик. Но такому шагу обычно предшествовали осторожные перестановочки, рокировочки, укрепления, вброс дополнительных сил.
Особенно если дело касалось громкого убийства. А убийство Ромы-балеруна было достаточно громким, уж против этого факта не попрешь. Нет, странным было не то, что дело передавалось, и передавалось стервецу Бауману. Странным было то, что передавалось оно так скоропалительно. Прошло лишь двое суток со времени обнаружения трупа, рабочие версии только наметились… Вернее, одна рабочая версия. Именно ее и изложил Бычье Сердце на сегодняшней утренней летучке. И даже получил благословение от полковника Соловейчика на ее разработку. И вот теперь пожалуйста, поворот на сто восемьдесят градусов. Ничего удивительного, если учесть, что папаша стервы-балеринки занимает высокий пост в Конторе. В этом отношении Дейнеке и его гражданскому браку с секретаршей Соловейчика Люсей можно доверять абсолютно. Люся с детской непосредственностью шпиона-любителя прослушивала раз-, говоры начальства, и об этом знали все, за исключением самого Соловейчика. С легкой и блудливой Люсиной руки по кабинетам кочевали хохмы о том, что собака Соловейчика жрет дерьмо; что сын Соловейчика спит со стодвадцатикилограммово негритянкой и к тому же исполнительницей песен в стиле «госпелс»; что дочь Соловейчика прижила ребенка от дуэта «Чай вдвоем»; что жена Соловейчика принадлежит к секте «Общество друзей духа» и активно проповедует культ сутры лотоса; что сам Соловейчик… Впрочем, о Соловейчике шалава Люська, нужно отдать ей должное, до сих пор не сказала ни одного дурного слова.
В любом случае завтра дело уплывет от него, а дарить собственные наработки Бауману Бычье Сердце не собирался. Шиш тебе, Андрюша!
— Шиш тебе, Андрюша! — выпалил в пространство Бычье Сердце.
Слова ударились в стену, поскакали по шкафам и сейфу, задели календарь с видом Мариинского театра (новогодний подарок Дейнеки) и мягко спланировали к часам, висящим на стене.
Часы показывали пятнадцать минут восьмого.
И Бычье Сердце тотчас же сбросил ноги со стола. Весь сегодняшний день он гнал мысли о предстоящей Голгофе с Лу Мартином. Теперь, в свете принесенной Дейнекой информации, Голгофа становилась вовсе необязательной, но… Пока еще никто официально не сообщил Бычьему Сердцу, что дело у него забирают. Следовательно все остается так, как было еще пятнадцать минут назад, до визита Дейнеки. А пятнадцать минут назад он собирался вплотную заняться Афиной Филипаки, личность которой до сих пор не установлена. Также остается неустановленной угроза, которой Лика Куницына потчевала по телефону своего бывшего муженька. А обо всем этом можно узнать только в окрестностях «Лиллаби». И нигде больше.
* * *
…Вот уже вторую ночь подряд Пашке снились кошмары.
Это были не обычные кошмары, которые изредка навещали Пашку, нет. В обычных кошмарах орудовали распоясавшиеся вурдалаки, похожие на Фредди Крюгера, и зомби, похожие на Виташиного батяню дядю Васю. С этими деятелями Пашка справлялся достаточно легко: взмывал ввысь, размахивая руками, — и только его и видели.
Вурдалаки и зомби в Пашкиных кошмарах не летали, в отличие от самого Пашки. Так что гнусным мертвякам оставалось только клацать челюстями. И бессильно грозить Пашке кухонными ножами, остро заточенными топорами и окровавленными стамесками. Но последние две ночи…
Последние две ночи к Пашке являлся Нео.
Нет, Нео не угрожал Пашке. И никакого топора у него не было, не говоря уже об окровавленной стамеске. Напротив, Нео был ласков, он пытался приручить Пашку, он вел с Пашкой долгие разговоры. То есть он думал, что ведет, и Пашка так думал, вот только понять эти разговоры было нельзя.
Ни одно слово до Пашки так и не долетело.
Улыбка — долетала, прохладное дыхание Нео — долетало, а слово — нет. В какой-то момент это понял и сам Нео. И изменил тактику. Он больше не говорил понапрасну, он экономил — и силы, и слова. Как будто точно знал, что времени у него осталось немного. Нео стал приближаться к Пашке: осторожно приближаться, боясь вспугнуть. Поначалу Нео это удавалось, и в конце концов он приблизился бы к Пашке так, что не отвертишься. Пашка ничего бы и не заподозрил, если бы… Если бы не дырка на лбу Нео. Дырка увеличивалась! Дырка увеличивалась, грозилась превратиться в воронку и засосать в себя Пашку со всеми потрохами. Тогда, стоя на самой кромке сна, Пашка попытался взлететь, ускользнуть из-под носа Нео, как это случалось не раз с вурдалаками и зомби. Взлететь и помахать Нео с безопасной высоты. Но взлететь не получилось: руки, такие пернатые, такие легкие и бесстрашные, вдруг отказали Пашке. Тогда Пашка попытался просто убежать — как в жизни, — отталкиваясь носками и высоко подбрасывая зад, но из этого тоже ничего не вышло: ноги налились свинцом, корнями вросли в землю и предали хозяина. И Пашка понял, что это — конец.
Что спрятаться от ласкового Нео не удастся.
И когда он понял это, он проснулся.
Пробуждение особого облегчения не принесло. Пашка точно знал, что следующей ночью Нео объявится снова, как объявлялся в предыдущую. Так он и будет приходить, каждый раз подступая все ближе.
И когда-нибудь — завтра, послезавтра, через неделю — подойдет совсем близко. А дырка на лбу — дырка на лбу уже знает, что делать. Она сожрет Пашку и даже косточек не выплюнет. Можно, конечно, попытаться не спать совсем, но Пашка был вовсе не уверен, что способен на такой подвиг. Нет, Нео все равно его достанет, и к гадалке ходить не надо, как бабка говорит. А все из-за проклятого шарфа-рыбины. Черт дернул Пашку отнять шарф у Нео. Если бы он знал, что все так обернется! Он бы и пальцем шарфа не коснулся!..
Если Нео был ночным кошмаром Пашки, то шарф Нео стал кошмаром дневным.
Несколько раз Пашка перепрятывал чертов шарф: сначала он засунул рыбину между журналами на этажерке, потом воткнул в белую вазу, которой бабка никогда не пользовалась. Потом пришел черед курятника, потом Пашка зарыл шарф в огороде, под грядкой с укропом. Но толку от этого было мало: шарф тянул его к себе. И бабка! Бабка с ее длинным носом и нюхом, как у охотничьей собаки, в любой момент могла обнаружить рыбу с завязочками! Из-за этого Пашка два дня просидел дома как привязанный, чего за ним отродясь не водилось.
Даже бабка забеспокоилась.
— Ты чего это? — спросила она у Пашки. — Сиднем сидишь? Сходи погуляй.
Пашка кивал головой, соглашаясь, но со двора никуда не уходил. И даже обложился книгами для конспирации, пускай бабка думает, что Пашка наконец-то взялся за ум. Через десять минут выяснилось, что с книгами Пашка явно перестарался, и бабка забеспокоилась уже по-настоящему.
— Ты что это? Читаешь?!
— Угу-м… «Осциллограф — ваш помощник», автор Б. Иванов. Очень интересно. А что?
— Да я тебя отродясь с книжкой не видела!
Это была чистая правда. Единственная книжка, которую Пашка прочел от корки до корки — «О разведке для мальчиков» великого Би-Пи, — была надежно спрятана, а остальные книжки интересовали Пашку мало.
— А ты не заболел, часом? — приставала бабка. — А то давай касторки хлебни.
Касторка любую хворь как рукой снимает.
— Да здоров я! — не выдерживал Пашка. — Все в порядке, бабуля!
— Что-то не похоже. А может, у тебя глисты?
— Какие еще глисты?
— Точно, глисты, — обрадовалась бабка. — То-то, я смотрю, ты такой бледненький. Книжки вздумал читать. И сахар не крадешь. И за вареньем в буфет не лазишь.
— Нет у меня никаких глистов!.. А за вареньем я уже два года как не лазю!
Вот здесь Пашка врал. Ну, не врал, так, слегка подвирал. Во-первых, вареньем он иногда баловался. А во-вторых, если распрямить скатанную в комок рыбину и вытянуть ее, то как раз и получился бы самый настоящий глист, тонкий и длинный. Зачем только он вынул шарф из рук Нео?!
Была же какая-то причина, была! Но Пашка совсем позабыл о ней, вконец заморенный Нео. И еще — батяней Виташи, дядей Васей Печенкиным.
Тогда, сидя рядом с Нео на «Такарабунэ», Пашка совсем потерял счет времени.
А вот Виташа, которого Пашка поначалу принял за труса, быстро оклемался и времени зря не терял. Он вернулся в эллинг, но не один, а с батяней. До сих пор Пашка относился к дяде Васе вполне нейтрально и даже со знаком плюс. Дядя Вася был человеком незлобивым, в отличие от Виташиной матери, тети Веры. Тетя Вера вечно орала, что не нанималась кормить пьянчугу-мужа, а также лоботряса-сына и его дружков без роду-племени, которые без толку гоняют видак и толкутся в их доме, как будто у них своего дома нет. Это была страшная несправедливость, потому что Пашка бывал у Виташи крайне редко и по самым уважительным и неотложным поводам. Таким, как «Матрица», например. Виташу мать охаживала кухонной тряпкой, дядю Васю — половой, иногда переключаясь на веник.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57