Стоило только Маслобойщикову распахнуть украшенную вставной челюстью пасть, как винные пары заволокли салон, а окна мгновенно запотели. И Лена вдруг с яростью подумала, что пришел момент испытать вороненое арабское сокровище на неуемном Маслобойщикове: на предмет принадлежности к семейству огнестрельных.
А заодно и проверить, не зажигалку ли ей подсунули, не муляж ли, не макет 1:1.
Хорошая мысль.
И почему она так взвинтилась, в самом деле? Не стоит забывать, что муж у нее хотя и редкостный мудак, но все же актер. И играет он в пьесах хотя и бесхитростных, но все же требующих реквизита. Хотя бы минимального. Возможно, именно он и бросил пистолет ей в рюкзак, забыв предупредить об этом. Правда, в нынешнем репертуаре «Глобуса» нет и намека на детектив или драму на охоте, но чем черт не шутит.
И — главное — все это можно выяснить сейчас же, не сбрасывая скорости.
— Это ты сунул его мне в рюкзак? — спросила Лена у Гжеся, на секунду отвлекаясь от шоссе.
— Кого? — Гжесь все еще не мог прийти в себя от нового стиля Лениной езды. — И смотри на дорогу, я тебя умоляю… Не хотелось бы.., во цвете лет…
— Так это ты положил его мне?
— Да что положил?
— Пистолет.
— Какой еще пистолет?
— Обыкновенный.
Несколько секунд Гжесь раздумывал.
— А что, у тебя есть пистолет? — наконец выдавил он.
— Ну.., как тебе сказать… Это я, собственно, и пытаюсь выяснить… Так ты или не ты?
— Террористка…
Слово «террористка» Гжесь в последнее время употреблял только в контексте их редких сексуальных ристалищ, и Лена поморщилась.
— Просто скажи…
— Ничего я не клал. Я что — сумасшедший, по-твоему? Подбрасывать тебе оружие при наших нынешних отношениях…
Еще пристрелишь, с тебя станется…
— Значит, не ты…
Значит, не ты, дорогой муженек, значит, не ты… Что-то похожее на этот ответ Лена втайне и ожидала услышать, но нельзя сказать, что он обрадовал ее. Ситуация резво катилась под горку и из разряда почти безнадежных грозила перейти в безнадежную абсолютно. Да еще сдобренную тяжелым, как завшивленная окопная шинель, перегаром сивухи: очевидно, мэтр краем уха услышал их разговор и оживился. И интимно свесил голову в просвет между сиденьями.
— Зачем оружие, цветов мы дети, да здравствуют любовь и героин! — пропихнул замшелый психоделический тезис Вудстока Гавриил Леонтьевич.
— Вы бы заткнулись, мэтр, — совсем невежливо перебила Маслобойщикова Лена. — Иначе придется вас высадить. Или — в лучшем случае — пристрелить.
Пристрелить — и дело с концом, на радость Светане. И всей пекинской опере, не говоря уже о театре кабуки. Заодно будут спасены и несчастные, ни в чем не повинные детишки, которым Маслобойщиков исправно скармливал драматургическую, сикось-накось склепанную тухлятину. Но это не решит ни одной Лениной проблемы, не решит… А их с каждым часом становится все больше. Сначала — узелок с живыми вещами мертвого Романа, потом — пистолет. Интересно все же, как он…
— Ты меня разыгрываешь, — донесся до Лены голос Гжеся. — Какой пистолет?
Откуда у тебя может быть пистолет? Ну, скажи честно — ты меня разыграла?
— Разыграла, — буркнула Лена только для того, чтобы отвязаться от Гжеся.
— Я так и подумал… Ты у меня фантазерка…
В другое время Гжесь схлопотал бы по физиономии: за годы позиционной войны Лена научилась бить наотмашь полным глухой неприязни взглядом. В другое время, но только не сейчас: ведь пистолет действительно тянул на чью-то нехорошую фантазию, бред, паранойю. И тем не менее он был. Оставалось только выяснить, как чертова пушка оказалась в закрытом Ленином рюкзаке. Если бы не ее дурацкая привычка никогда не заглядывать в него, если бы не ее дурацкая привычка перетряхивать содержимое только по пролетарским и профессиональным праздникам! Интересно, когда последний раз она производила там ревизию? Ага, в середине прошлой недели, ориентировочно в среду-четверг, когда самым предательским образом прорвался пакет с сахаром и ей пришлось вынимать оттуда все вещи, включая карманное издание «Хазарского словаря» Павича, которое несколько месяцев считалось безвозвратно утерянным. Нашлись также и просроченные пригласительные билеты в галерейку «Лавиль», на дегустацию австралийских вин.
Никакого пистолета в рюкзаке не было и в помине. Пятница ознаменовалась появлением Романа Валевского, и ей вообще было не до рюкзака. То же можно было сказать и о субботе, вернее — о ночи с субботы на воскресенье, которую она провела в доме Валевского. А потом случилось известие о его смерти. И все это время рюкзак был предоставлен сам себе.
Но…
Ясно только одно: пистолет появился именно в этот — недельный — промежуток.
Лена почти не выпускала рюкзак из поля зрения, даже на опознании тела Афы, даже на кладбище, у Афиной раскрытой могилы.
Рюкзак всегда был с Леной — за исключением того времени, когда спала. И — за исключением единственной ночи на Фонтанке, 5 — спала она дома. Если исключить Гжеся (а исключить его придется, как ни прискорбно это сознавать), остается дом Романа. Ведь… Ведь недаром же ей показалось, что в квартире кто-то был, когда она проснулась…
А если и правда кто-то был?
Кто-то, ночным татем прокравшийся по студии и аккуратно захлопнувший за собой дверь.
Осознание этого заставило Лену вздрогнуть. Запоздало вздрогнуть и запоздало пережить запоздалый страх. Оставался, правда, еще один вариант: с Пашкой, ведь Пашка оставался в машине, пока Лена выбивала признательные показания у засевшего на яблоне Печенкина. Но Пашка не знал о пистолете, не мог знать, и уж точно не подбрасывал его: во-первых, его изумление при виде пушки было неподдельным. И во-вторых, он был мальчишкой. Обыкновенным одиннадцатилетним мальчишкой, для которого оружие так же свято, как для женщины средних лет — крем от морщин.
Нет, он никогда бы с ним не расстался.
Никогда.
И уж наверняка не стал бы прибегать к дешевой мистификации.
Ну что ж, придется остановиться на варианте Фонтанки, 5, раз уж ничего другого в голову не приходит. И…
И — решить, что делать дальше. И с пистолетом, и с вещами покойного Романа-Нео заодно. Самым лучшим был вариант, который она озвучила Пашке: делом Романа должны заниматься те, кому положено заниматься этим по статусу.
А именно — родная милиция.
За последние несколько дней Лена столкнулась с некоторыми ее представителями, и все они были один другого краше: чего стоило одно только жутковатое мурло, которое допрашивало ее в ларьке у Гусейна, — шишковатый, не в меру раздувшийся череп перекочевал к мурлу прямиком из кинематографической страшилки, из какого-нибудь «Носферату — симфония ужаса»: в естественной среде подобных черепов не сыскать по определению. За мурлом следовал капитан Целищев из Ломоносова, больше похожий на домашнего осла или перезревший кабачок, нужное подчеркнуть. Был еще проходной патологоанатом из морга, фамилию которого Лена забыла напрочь.
Что-то непередаваемо хохляцкое, кажется — Луценко….
По этой галерее можно было бродить, зажав в руке бокал вполне легального шампанского и тарталетку, но приближаться к выставленным на всеобщее обозрение портретам и скульптурным группам не стоило: еще стошнит, чего доброго. А вот от кого следовало бы бежать без оглядки — так это от мурла с низким лбом, за которым сидела в засаде вся доблестная правоохранительная система. Что ж, у Лены были все поводы бежать. Ведь она уже один раз сделала это — наспех покинув студию Романа. Не без потерь, правда.
Совсем не без потерь.
Она до сих пор хорошо помнила о носке, который забыла на Фонтанке, вернее — потеряла, слишком увлекшись бегством.
Забавный чендж, ничего не скажешь: профукать носок и получить взамен пистолет с арабской вязью. А чего стоил старикашка с бульдогом и глазами вертухая. Сто против одного, что он не только запомнил ее, но и сфотографировал в фас и профиль, изучил все особые приметы и снабдил инвентарным номером. И наверняка с соответствующими комментариями сунул все это добро в пасть следствию.
А следствие…
Следствие вело то самое мурло, кто же еще, не такая уж Лена идиотка, чтобы не понять. Да и мурло не такой уж идиот, чтобы не связать беседу с ней (довольно скользкую и всю пропитанную тоской по Роману) с ее появлением на Фонтанке… И если она когда-нибудь возникнет в поле зрения мурла, их встреча будет совсем не томной…
— Эй, ты чего! Глаза разуй! — вывел Лену из транса голос мужа.
Очень вовремя: увлекшись своими мыслями, она едва не протаранила задний бампер какой-то ушлой иномарки. И лишь в самую последнюю минуту ей удалось затормозить и избежать столкновения.
— Ты хоть на дорогу смотри изредка. — Гжесь все еще не мог прийти в себя от близости аварийной ситуации.
— Дорога наша тяжела, ведь мы бродячие актеры, — снова вклинился с ненужным пьяным резонерством мэтр. — И вдохновения крыла на землю спустят нас не скоро…
— Помолчали бы, Гавриил Леонтьевич! — Гжесь вовсе не был расположен к выслушиванию скоморошьего фольклора. — Неизвестно, доберемся ли мы живыми с таким водилой… А вы еще под руку каркаете…
…Но живыми они все же добрались.
И даже благополучно сдали мэтра на руки полумертвой от приступа почечных колик Светане. После чего Лена отвезла Гжеся домой, на Четырнадцатую. Но до того, как покинуть салон, муженек успел изрядно потрепать ей нервы..
— Иди, — напутствовала Лена Гжеся, выключив двигатель и уставившись прямо перед собой.
— А ты?
— Я приду позже.
— Почему?
Поводов оставаться в опостылевшей тачке не было никаких, и Лена ляпнула первое, что пришло ей в голову:
— Мне еще нужно заехать к подруге.
— К какой?
— К подруге… По институту. Ты ее не знаешь…
— Да? — искренне удивился Гжесь. — А мне казалось, что я знаю всех твоих подруг.
Это была чистая правда: еще в полузабытый период окучивания профессорской дочки Гжесь перезнакомился со всеми ее немногочисленными подругами. Это было частью плана: продвигаться к крепости по имени Лена Шалимова, один за другим отвоевывая у нее форпосты. И форпосты складывали оружие, раз за разом попадаясь на удочку гжесевского брутального обаяния.
И дудели оторопевшей Лене, как ей, дуре, повезло с мужем.
— Нет… Вряд ли ты ее видел…
— Ну и отлично… Мы можем поехать вместе, заодно и посмотрю на нее… Если тыне против…
— Против.
— Ну, как знаешь… Тебя хоть ждать сегодня? Или как в прошлый раз…
Лишнее напоминание о ночи с субботы на воскресенье, проведенной в доме Романа, подстегнуло Лену.
— Нет. Как в прошлый раз не будет…
— Надеюсь. Я все-таки твой муж. И прошу об этом не забывать.
— И захочешь — не забудешь, — вполне искренне бросила Лена.
— И, заметь, муж лояльный. Другой бы тебя за такие финты за волосы бы оттаскал, а я…
— А ты?
— А я тебя люблю… — И Гжесь потянулся к Лене мягкими, засиженными дешевым портвейном губами.
— Вот только без этого… Я тебя умоляю…
— Ну, раз ты умоляешь… Просьба женщины… — Гжесь открыл дверцу и вывалился из машины. И, уже нагнувшись к опущенному стеклу, сказал:
— Только будь осторожна за рулем. Водитель ты никакой, любовь моя…
Никакой.
И — не только водитель.
Собственная никчемность предстала перед Леной во всей красе, стоило ей только отъехать от дома пару кварталов и припарковаться у входа на Смоленское кладбище.
Не самое лучшее место, особенно в свете сегодняшнего опознания несчастной Афы, но здесь, во всяком случае, тихо. И никто не потревожит, да и время подходящее: рабочий день у нищих и священнослужителей давно закончился. Включив в салоне маленький свет, Лена несколько минут просидела с закрытыми глазами. Слишком длинным был день, слишком много событий он в себя вместил. Опознание тела маленькой балерины, бесчинства мэтра в забегаловке «Лето», наезд на несчастного дебила Гурия, встреча с Пашкой, яхта, на которой был убит Роман, еще одна яхта и ее хозяин по имени Сергей, дождь, который так и не пошел, вещдоки, выуженные из пьянчуги Печенкина…
И пистолет.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57