Сам Кит Лондри так и не женился – отчасти потому, что был научен опытом своего брата и большинства других знакомых ему людей, отчасти же из-за своей работы, которая отнюдь не благоприятствовала счастливой и безмятежной семейной жизни.
К тому же, если уж быть честным с самим собой – а почему бы им и не быть, – он так никогда и не смог до конца забыть Энни Прентис, жившую примерно в десяти милях от того места, где сейчас стояла перед родительским домом его машина. В 10,3 мили, если быть точным.
Кит Лондри выбрался из «сааба», потянулся, разминаясь, и внимательно оглядел старинное семейное владение, полученное когда-то на правах участка, выделившегося первопоселенцам. В наступавших сумерках ему вдруг представилась запомнившаяся картина: он сам, свежеиспеченный выпускник колледжа, стоит на веранде, держа в руке дорожную сумку, целуется на прощание с матерью и сестрой Барбарой, жмет руку Полу. Отец в тот момент стоял на улице, рядом с их «фордом» – на том самом месте, где сейчас возле своего «сааба» стоял сам Лондри. Сцена была прямо по Норману Роквеллу, с той только разницей, что Кит Лондри покидал родительский дом не ради того, чтобы пробить себе дорогу в жизни, – он отправлялся к зданию окружного суда, откуда уже дожидавшийся там на стоянке автобус должен был доставить очередную ежемесячную партию юношей округа Спенсер на призывной пункт в Толидо.
Кит Лондри хорошо запомнил, какое озабоченное выражение было тогда на лицах всех членов его семьи, но ему никак не удавалось в точности припомнить, что испытывал и делал тогда он сам.
Ему только помнилось, что самочувствие у него было вроде бы скверное, но в то же время его наполняли и предчувствие приключений, и желание вырваться из дома, и он даже испытывал из-за всего этого некоторое ощущение вины. Тогда он не понимал владевших им смешанных чувств и эмоций, сейчас же он вполне осознавал их; все эти чувства можно было выразить одной строчкой из какой-то старой песенки: как удержать на ферме того, кто успел уже повидать Париж.
Правда, сам он успел повидать не Париж, а Вьетнам; и призывников не выстраивали на деревенской площади на перекличку, не устраивали им торжественных проводов; а они потом не вернулись назад с победой и не прошли парадом, под оркестр, по Главной улице. И тем не менее обретенный жизненный опыт подействовал на Лондри именно так: он уже больше не возвратился назад на ферму. Конечно, физически он вернулся, и даже целым и невредимым, но душой и в мыслях своих он уже сюда никогда не возвращался: ферма с тех пор перестала быть для него домом.
Да, именно так оно и было. Четверть века назад он сошел с этого крыльца и вступил в мир, а теперь вот снова стоит на тех же самых ступеньках; лица родных, так ярко ожившие вдруг в его воображении, померкли и растаяли, оставив после себя ощущение неожиданной грусти.
«Ну что ж, пусть и один, но хоть, по крайней мере, снова дома», – сказал он самому себе.
Он поднялся по ступенькам, нащупал в кармане ключ и вошел.
ГЛАВА ВТОРАЯ
В северной части Спенсервиля, в самой лучшей части городка, в 10,3 мили от фермы Лондри, Энни Бакстер, урожденная Прентис, перемывала посуду, оставшуюся на кухонном столе после ужина.
Ее муж, Клифф Бакстер, докончил банку пива, с трудом подавил отрыжку, бросил взгляд на часы и заявил:
– Мне надо назад на работу.
Энни поняла это еще раньше из того, что Клифф не переоделся перед ужином в обычные его домашние джинсы и безрукавку. Он остался в своей коричневатой форме полицейского и только подоткнул под воротник кухонное полотенце, чтобы капающий с мяса жир не попал на тщательно разглаженную рубашку. Энни обратила внимание, что под мышками и на груди у него проступили пятна пота. Пояс с кобурой и пистолетом висел на торчащем из стены крючке, фуражку он оставил в машине.
– И когда примерно вернешься? – спросила Энни.
– Сама знаешь, что бесполезно об этом спрашивать, малышка. – Клифф поднялся. – Откуда, черт возьми, мне знать? Не работа, а бардак. Чем дальше – тем хуже. Одни наркоманы и стебанутые подростки. – Он нацепил на себя пояс с кобурой.
Энни заметила, что муж застегнул пояс на самую последнюю дырочку; если бы она была сейчас в плохом настроении, то обязательно выказала бы свою готовность принести шило и проколоть следующую.
Клифф Бакстер увидел, что она оценивающе смотрит на обхват его талии, и проговорил:
– Ты меня слишком хорошо кормишь, черт возьми. Ну, разумеется, она виновата, кто же еще.
– Мог бы поменьше налегать на пиво, – пробурчала она.
– А ты могла бы поменьше раскрывать рот.
Энни не ответила. У нее не было настроения ввязываться в ссору, поскольку все это ей было в общем-то совершенно безразлично.
Она посмотрела на мужа. При всем его избыточном весе, он во многих отношениях выглядел еще очень и очень неплохо: загорелый, с грубыми чертами лица, гривой густых каштановых волос и голубыми искрящимися глазами. Его внешность и его тело – вот что привлекло ее в Клиффе примерно двадцать лет тому назад, а также присущие ему обаяние скверного мальчишки и петушиная задиристость. Любовником он был хорошим, по крайней мере, по понятиям и стандартам этих краев и того времени. Он оказался в общем-то и вполне приемлемым отцом, и хорошим добытчиком, быстро поднявшись до должности начальника полиции. Но мужем он был неважным, хотя, если бы такой вопрос задали ему самому, он бы наверняка стал утверждать противоположное.
Клифф Бакстер открыл легкую экранную дверь и проговорил:
– Не запирай дверь на задвижку, как в прошлый раз.
Прошлый раз, припомнила она, случился почти год тому назад, и тогда она сделала это совершенно намеренно, чтобы ему пришлось звонить и стучать. Она умышленно нарывалась на скандал, но в результате получила больше, чем то, на что напрашивалась. Тогда Клифф вернулся домой в начале пятого утра – он и раньше иногда заявлялся уже под утро, – но с тех пор стал регулярно, раз или два в неделю, возвращаться около четырех часов.
Конечно, работа у него была из тех, что заставляют не считаться со временем, так что все это само по себе не давало еще оснований для подозрений. Но из разных источников и разными способами она сумела выяснить, что муж действительно погуливает.
Клифф с шумом скатился по ступенькам задней лестницы и громко завыл, дразня четырех собак, что охраняли их дом с задней стороны. Псы разразились громким лаем и заметались на цепях. Клифф снова завыл, потом расхохотался.
– Не забудь отдать им объедки, а потом дай им немного побегать, – крикнул он жене.
Энни не ответила. Она проводила его взглядом, посмотрела, как он уселся в служебную машину и выехал со двора. Потом закрыла дверь, что вела с улицы прямо на кухню, заперла ее, но задвигать задвижку не стала.
По правде говоря, подумала она, не было никакой нужды даже и просто запирать дверь. Спенсервиль был достаточно тихим и безопасным городком, хотя по ночам люди и тут запирали двери. Она же могла не делать этого по той причине, что муж приказал своим подчиненным патрулировать Вильямс-стрит практически почти круглосуточно. Объяснил он это так: преступники знают, где мы живем, и я не хочу, чтобы кто-нибудь из них причинил тебе вред. На самом же деле причина заключалась в ином: Клифф Бакстер отличался патологическими собственническими инстинктами, ревностью и подозрительностью.
Энни Бакстер жила в своем собственном доме фактически как в тюрьме. Конечно, она в любой момент могла куда-нибудь пойти, но ее мужу очень быстро становилось известно, куда именно она ходила и с кем встречалась.
Мягко говоря, ей это было и неприятно, и унизительно. Соседи – врачи, юристы, бизнесмены, жившие на этой же аккуратной и чистой улице в таких же, викторианского стиля домах, – делали вид, что принимают официальное объяснение необходимости полицейского наружного наблюдения, и мирились с ним. Но они хорошо знали Клиффа Бакстера и прекрасно понимали, чем вызвано почти постоянное присутствие полиции.
– Глупый, толстый, важный Питер, за жену боялся Питер, – в миллионный уже раз вслух продекламировала она. – Ее в тыкву посадил и от всех там схоронил. – И добавила: – Подлец.
Она подошла к входной двери и посмотрела через затемненное стекло на улицу. Мимо дома как раз проезжала патрульная машина с эмблемой полиции Спенсервиля; Энни узнала сидевшего за рулем парня: Кевин Уорд, один из этих фашистов, которых так обожает Клифф. Время от времени она подумывала о том, чтобы как-нибудь пригласить Кевина Уорда в дом на чашечку кофе и соблазнить его. Но не исключено, что Клифф поручил кому-нибудь следить и за самим Уордом, и этот кто-то едет сейчас за ним сзади в самой обычной на вид машине. Энни мрачно усмехнулась: она становится таким же параноиком, как и ее муж. Однако в ее случае для паранойи были все основания. У Клиффа же оснований не было никаких. В сексуальном отношении Энни Бакстер оставалась ему верна. Правда, у нее практически не было выбора; но, кроме того, она серьезно относилась к брачному обету, пусть даже муж и нарушал его. Бывали, однако, моменты, когда у нее возникали такие желания, от которых ее мать покраснела бы до корней волос. Приступы любви и тяги к сексу со стороны Клиффа чередовались с периодами полного отсутствия всякого интереса к жене, и периоды эти становились все продолжительнее. В последнее время Энни предпочитала отсутствие интереса.
Патрульная машина проехала, и Энни пошла в просторную гостиную. Она уселась в кресло и принялась слушать, как тикают часы, доставшиеся ей еще от деда. Их сын, Том, уже уехал назад в Колумбус – якобы для того, чтобы немного подработать там, пока не начался учебный год, на самом же деле потому, что в Спенсервиле, и особенно на Вильямс-стрит, делать ему летом – да, если на то пошло, и в течение всей его будущей жизни – было нечего. Венди, их дочь, была на озере Мичиган в молодежной туристической поездке, организованной местной церковью. Энни вызвалась быть одной из сопровождающих, чтобы помочь присмотреть за детьми, но Клифф с улыбкой заметил: «А кто будет присматривать за тобой, дорогуша?»
Она обвела взглядом комнату, украшенную антикварными деревенскими безделушками и фамильными ценностями. Клифф одновременно и гордился всем, что было как-то связано с ее вкусом, и относился к нему с сарказмом. Она была родом из гораздо лучшей семьи, чем он, и поначалу старалась сглаживать серьезные различия в их взглядах, вкусах, представлениях и воспитании. Но он не давал ей забыть разницу в их социальном происхождении, постоянно подчеркивая, что у нее в семье было в достатке только ума и хороших манер, но не денег, тогда как в семье его родителей денежки водились, хотя люди они, конечно, были неотесанные. И безмозглые, подумала Энни.
Клиффу нравилось демонстрировать их обстановку, хвалиться своими охотничьими трофеями, показывать свое оружие, вырезки из газет, где говорилось о нем, чучела тех зверей, что стояли у них в подвальном этаже дома, – в общем, демонстрировать дом, набитый его трофеями, включая и жену. Смотрите, но ничего не трогайте. Восхищайтесь мной и моими трофеями. Клифф Бакстер был прирожденным, классическим коллекционером, подумала Энни, инстинкт к собирательству сидит у него в жопе, и он органически не способен прочувствовать и понять разницу между женой и прибитой к стене головой оленя.
Энни с изумлением вспоминала теперь, как когда-то гордилась своим мужем и своим домом, с какими надеждами и оптимизмом смотрела она, будучи еще невестой, на замужество и свою будущую жизнь. В роли жениха Клифф Бакстер был внимателен и обходителен, особенно на протяжении тех нескольких месяцев, что непосредственно предшествовали их браку. Если у Энни и имелись тогда какие-то сомнения относительно их помолвки – а это было действительно так, – то Клифф не давал ей тогда совершенно никаких оснований для того, чтобы расторгнуть помолвку.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50