Это было ее единственной слабостью, актом любви к покойному сыну. И это было правильно. Потому что Роланд тоже был частью ее империи.
Охранник в форменной одежде торжественно, словно на похоронах, поклонился и открыл решетку.
Элизабет стояла перед дверью слева. На табличке, прикрепленной к металлической обшивке, выгравированы слова: «Алстер Стюарт Скарлетт».
Охранник отпер и эту дверь, и Элизабет вошла в маленькую глухую комнатку.
– Заприте за мной и подождите снаружи.
– Слушаюсь.
Она осталась одна. Она была здесь лишь однажды вместе с Джованни. Господи, как давно это было. Годы, века прошли... Как же это было? Он, ничего не говоря о том, что задумал, просто отвез ее в банк. Он так гордился этими хранилищами в восточном крыле! Он провел ее по всем пяти помещениям, словно гид по музею. Он рассказывал ей о тонкостях всех фондов. И он похлопывал по ящикам, в которых будут храниться эти фонды, словно пастух по спинам коров-рекордсменок, которые со временем принесут ему добротный приплод.
И он был прав.
С тех давних пор в комнатке ничего не изменилось.
В одну из стен были вделаны ящики, в которых хранились акции, сертификаты, удостоверявшие вклады в сотни различных корпораций. Все это было предназначено на каждодневные расходы – первый фонд Алстера. У двух других стен стояли каталожные ящики, по семь с каждой стороны. На каждом из ящиков стоял год, год реализации ценных бумаг, содержавшихся в данном ящике. За сменой этих индексов следили служащие банка. В каждом ящике было по шесть ячеек, в каждой из которых лежали бумаги, предназначенные для реализации.
Этих бумаг хватало на последующие 84 года.
Второй фонд. Фонд, предназначенный для развития империи Скарлатти.
Элизабет изучала карточки.
1926. 1927. 1928. 1929. 1930. 1931.
Так значилось на первом ящике.
Она увидела, что возле правого ящика стоит высокий табурет. Тот, кто им пользовался, явно сидел между первым и вторым ящиками. Она взглянула на карточки, прикрепленные ко второму ящику:
1932. 1933. 1934. 1935. 1936. 1937.
Она поставила табурет перед первым ящиком, села, открыла нижнюю ячейку.
1926 год.
Год был разбит по месяцам, перед каждым – индексационная табличка. А за каждой из табличек – небольшая металлическая папка, ушки которой опечатаны восковыми печатями с буквами «У.Т.» староанглийского шрифта.
Год 1926 был в целости и сохранности. Ни одна из печатей не сорвана. В конце финансового года служащие банка, как обычно, вскроют эти папки и обсудят с Элизабет, как им дальше поступать с этим фондом Алстера.
Она открыла 1927 год.
Здесь тоже все было в порядке – все печати на месте.
Элизабет уже собиралась закрыть ячейку, как вдруг заметила на одной из печатей маленький изъян. Незначительную, еле различимую неровность, которую взгляд менее острый вряд ли бы отметил.
На папке, стоявшей перед табличкой «август», буква "т" чем-то отличалась от предыдущих печатей – она была как бы сдвинута. То же и на папках «сентябрь», «октябрь», «ноябрь» и «декабрь».
Она вытащила августовскую папку и потрясла ее. Затем отогнула проволочные ушки, печать треснула и отвалилась.
Папка была пуста.
Она просмотрела все остальные папки 1927 года.
Пусто.
Элизабет открыла ячейку 1928 года. Все металлические папки были опечатаны той же печатью – со слегка сдвинутой буквой "т". И все пустые.
Сколько же месяцев потребовалось Алстеру Скарлетту, чтобы сотворить эту немыслимую операцию? Как он все это делал? Как вытаскивал бумаги – одну за другой?
Еще три часа назад она бы и поверить не могла в нечто подобное. А все потому, что увидела подметающую служанку и вспомнила о другой служанке, на другом крыльце. О той служанке, которая случайно услышала данное шоферу указание.
Алстер Скарлетт поехал на метро.
В тот утренний час он не мог рисковать, не мог тратить время в дорожных пробках. Тогда он опоздал бы в банк.
И верно – разве можно придумать лучшие часы для этих его «занятий»? Хаос, который царит в банке в это время, звонки, распоряжения, лихорадочная активность, связанная с изменениями биржевых курсов.
В это время, полное суеты, мало кто привлекает пристальное внимание. Даже Алстер Стюарт Скарлетт.
Теперь она понимала, что значил приказ отвезти его к станции метро.
Дрожащими руками она вскрыла папку, помеченную декабрем 1931 года.
Пусто.
Она уже дошла до середины 1934 года, когда услышала, что металлическая дверь открывается. Она быстро задвинула ящик и гневно обернулась.
В комнату, плотно притворив за собой дверь, вошел Джефферсон Картрайт.
– Я же, кажется, приказала вам оставаться снаружи!
– Господи, мадам Скарлатти, что с вами? Вы словно привидение увидели! Как вы побледнели!
– Убирайтесь прочь!
Картрайт стремительно подошел к первому ящику и наугад открыл одну из ячеек. Он увидел сломанные печати, вытащил одну из папок и открыл.
– Боже! Кажется, что-то отсутствует!
– Убирайтесь! Я вас уволю!
– Возможно... Возможно, вам и удастся меня уволить... – Джефферсон открыл еще несколько ящичков и убедился, что и там печати тоже сломаны и папки пусты.
Элизабет молча с презрением взирала на банкира.
– Вы больше не работаете в «Уотерман траст», – гневно изрекла она.
– Вполне вероятно. Позвольте. – Джефферсон мягко отстранил Элизабет и начал вскрывать остальные ящики. Дойдя до середины 1936 года, он остановился и повернулся к старой даме.
– Не так уж много здесь осталось, не так ли? Конечно, я как можно скорее представлю полный отчет о том, что отсутствует. Для вас и для моего руководства. – Он закрыл ящик и улыбнулся.
– Это конфиденциальное семейное дело! Вы никому ничего не расскажете! Вы не можете ничего рассказать!
– О, позвольте! В этих папках лежали ценные бумаги, которые можно превратить в живые деньги. Считайте, что это были деньги... Ваш сын скрылся, прихватив с собой значительную часть всей наличности Нью-йоркской биржи! И мы даже, еще не закончили осмотр. Не следует ли нам вскрыть и остальные ящики?
– Я этого не потерплю!
– Ваше право. Но я обязан сообщить руководству, что банк «Уотерман траст компани» влип в изрядное дерьмо. Только подумать, во что это выльется! Нет, я обязан немедленно сообщить обо всем.
– Вы не имеете права!
– Но почему? – Картрайт отнюдь не выглядел испуганным.
Элизабет отвернулась и попыталась собраться с мыслями.
– Мистер Картрайт, вы можете хотя бы на глаз оценить стоимость утраченного?
– Судя по тому, что мы успели просмотреть... Одиннадцать лет, примерно по три с половиной миллиона в год. Следовательно, предварительная оценка ущерба – что-то около сорока миллионов... Но мы просмотрели далеко не все.
– Тогда я прошу вас... точно оценить ущерб. Полагаю, мне не надо напоминать, что если вы хоть слово кому-то скажете, я уничтожу вас. Думаю, мы придем к соглашению, взаимно нас удовлетворяющему. – Элизабет повернулась и в упор посмотрела на Картрайта. – Мистер Картрайт, вы стали обладателем очень ценной информации, и это знание значительно повышает ваши собственные акции. Человек, которому подвалила удача, должен быть предельно осторожным.
* * *
В ту ночь Элизабет Скарлатти не сомкнула глаз.
Джефферсон Картрайт тоже провел бессонную ночь. Он сидел на табурете в наглухо закрытой комнатке в окружении кипы бумаг.
Он тщательно просчитывал все расходы Алстера Скарлетта и пришел к выводу, что, похоже, тот сошел с ума: он изъял ценных бумаг на сумму 270 миллионов долларов.
Это может привести к серьезному кризису на бирже.
Это может привести к международному скандалу, который значительно подорвет мощь «Скарлатти индастриз»... И все станет известно где-то через год, когда подойдет время конвертировать первую из утраченных порций.
Джефферсон Картрайт сложил свой отчет и засунул его во внутренний карман пиджака. Похлопал по груди, Убедился, что бумаги на месте, и вышел из хранилища.
Коротким свистком подозвал дремавшего на стуле охранника.
– О, мистер Картрайт, как вы меня испугали!
Картрайт вышел на улицу.
Поглядел на слегка посветлевшее небо – скоро утро. Это утро принесет ему все.
Ибо он, Джефферсон Картрайт, отставной герой футбольных полей Вирджинского университета, женившийся на деньгах и потерявший их, держал в кармане ключ ко всему тому, что было ему в жизни так необходимо.
Он снова мчался по полю, и снова толпа зрителей ревела от восторга.
Гол!
Теперь его ничто не остановит.
Глава 13
Двадцать минут первого. Ночь. Бенджамин Рейнольдс сидит в удобном кресле в своей квартире в Джорджтауне. На коленях у него лежит одна из шестнадцати папок, переданных «Группе 20» из офиса генерального прокурора, которые он разделил поровну с Гловером.
Под давлением Конгресса, особенно сенатора от Нью-Йорка Браунли, сотрудники генерального прокурора были вынуждены проделать огромную работу – они подняли все, как говорится, заглянули под каждый камешек. Алстер Скарлетт исчез, испарился, и сотрудники генерального прокурора написали целые тома, пытаясь объяснить это таинственное исчезновение. «Группа 20», по мнению прокуратуры, тоже могла бы кое-что добавить к этим объяснениям – Рейнольдс ведь занимался прежними делами Алстера Скарлетта.
Рейнольдс почувствовал легкий укол вины за то, что заставил и Гловера заниматься этой чепухой.
Как и все подобные отчеты, этот тоже пестрел вполне банальными подробностями. Дни, часы, минуты, улицы, дома, имена, имена, имена... Возможно, для кого-то где-то эти ничего не значащие факты и фактики могли бы иметь значение. Раздел, часть, параграф, даже одно-единственное слово могли помочь кому-то открыть дверь в неизвестность.
Но никто из сотрудников «Группы 20» эту дверь открыть не мог. Утром он непременно извинится перед Гловером, подумал Рейнольдс.
Звонок телефона, раздавшийся в ночи, заставил Рейнольдса вздрогнуть.
– Бен? Это Гловер...
– Господи! Что случилось? Вы меня перепугали. – Конечно, можно было подождать и до утра, но я не мог отказать себе в удовольствии повеселить вас, старый вы черт!
– Гловер, вы что, пьяны? Охота с кем-нибудь поругаться? Тогда ругайтесь с женой. Чем это я перед вами провинился?
– А тем, что дали мне восемь Библий, начертанных ребятами генерального прокурора. Вот что вы сделали... Так будете смеяться: я кое-что нашел!
– Тоже мне, удивили! Насчет нью-йоркских доков? Все это мне давно известно.
– Вот и нет! Я тут вспомнил сообщение из Стокгольма. От Уолтера Понда.
– И какое это имеет отношение к Скарлетту?
– А вот какое... Первое сообщение о переводе ценных бумаг в Швейцарию поступило в прошлом мае. Помните?
– Да, да, теперь припоминаю. И что?
– А то, что в прошлом году, судя по расследованию, Алстер Стюарт Скарлетт как раз пребывал в Стокгольме. И вы догадываетесь – когда именно?
Рейнольдс на минуту задумался: Боже мой, и "представить невозможно, тридцать миллионов долларов!
– Уж не на Рождество ли? – тихо спросил он.
– Вполне возможно, если у шведов Рождество справляют в мае.
– Поговорим утром. – Рейнольдс повесил трубку, не дождавшись, пока помощник попрощается. Повернулся, медленно подошел к креслу, сел.
Как всегда, мысли Бенджамина Рейнольдса забежали далеко вперед: он уже думал обо всех проблемах, сложностях, которые возникнут в результате этого открытия.
Гловер пришел к серьезному выводу, основанному, правда, пока на допущении: Алстер Скарлетт замешан в той стокгольмской истории, а это означает, что Скарлетт жив. Если так, то на Стокгольмскую биржу им нелегально предъявлено к продаже огромное количество американских ценных бумаг – на тридцать миллионов долларов.
Но ни один человек на свете, даже Алстер Стюарт Скарлетт, не мог единолично распорядиться таким количеством ценных бумаг.
Один не мог. Значит, существует группа? Какой-то заговор?
Но какой? С какой целью?
И если Элизабет Скарлатти тоже в этом замешана – а чудовищная сумма предполагает и ее участие, – то почему?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53