Несомненно, лишь небольшая группа самых близких к Себастьяну людей знала правду о Джонни Трое. Другие шагали в ногу с Себастьяном по самым различным причинам. Но широкая публика верила в Джонни, любила его. Возможно, они не знали многого о «творчестве» Дангера, Де-лтона и прочих, но считали, что сведущие критики не стали бы расточать столько хвалебных слов бездарям. Но если я выдам секрет?
Ох, братцы!Нет, конечно, этого постараются не допустить.Большинство введены в заблуждение и будут искренне верить в мои чудовищные наклонности, пока не откроется истина; но три сукина сына лгали совершенно сознательно: Юлиус Себастьян, Гарри Вароу и Мордехай Питере. Они организовали травлю. И если выяснится подоплека — никто не простит им обмана с Джонни Троем.
Рухнет вся империя Себастьяна.Я шагал по комнате, лихорадочно думая. Наконец остановился, плюхнулся в кресло и включил телевизор.
Хамбл все еще говорил. Теперь он призывал ко всеобщему братству. Фразы были округлыми, лишенными всякой конкретности, но доступными для любого ребенка. Если не задумываться над тем, как Хамбл намеревается осуществить все, что обещает, им можно было восхищаться. Демагог чистой воды.
Внезапно мне в голову пришла страшная мысль.Похоже, что Хамбл станет следующим президентом Соединенных Штатов, если только Калифорния шагнет под его знамена. Как будет ликовать Юлиус Себастьян! Никто, не считая, разумеется, самого Хорейши М. Хам-бла, не вложил столько труда и средств в его победу на выборах. Хамбл получил себастьяновскую обработку.
Совсем как Джонни Трои. Вот я и подумал: «Когда Хорейша М. Хамбл открывает рот, чей голос мы слышим?»
Нет, я не испугался и не растерялся. По всей вероятности, нечто подобное и прежде приходило мне в голову, только не было четко оформлено. Слушая речи Хамбла, я возмущался тем, что они переполнены стандартными штампами.
Фразы сами по себе ничего не значили, но хорошо звучали, а это было важно. Такие речи сочиняют практически без помарок. Преподнесенные красивым, хорошо поставленным голосом Хамбла, они приобретали значение.
Фрэнсис Бойл, неотразимый красавец, был прекрасным фасадом для голоса Чарли Байта.Хорейша М. Хамбл, неотразимый красавец с бархатным голосом, станет тоже прекрасным фасадом для кого-то другого.
Кто стоял за Троем, я знал. А за Хамблом, мог только гадать. Голосуя за Хамбла, одураченные люди будут голосовать за невидимку.
Я твердо знал, что хочу сделать: сообщить всему одураченному миру, что происходит. Однако мир не пожелает меня слушать. И с каждой проходящей минутой мое положение ухудшалось.
Хамбл заканчивал выступление; последняя фраза прозвучала так:
— Помните, дорогие соотечественники, завтра у избирательных урн: Хамбл может для вас сделать больше.
Он самоуверенно улыбнулся, не сомневаясь в своей неотразимости.
Затем последовала торговая реклама. Сначала речь шла о модернизированном холодильнике с какими-то дополнительными камерами, потом показали ту же девушку в ванне, заполненной мыльной пеной.
Речь Эмерсона должны были передавать по другому каналу, я потянулся к телевизору. Наверное, что-то меня предупредило, что это нужно сделать именно в это мгновение. Замешкайся я немного — и было бы поздно.
Я не слышал, как отворилась дверь. Я вообще ничего не слышал, разве что приглушенный звук выстрела. Но так как я резко наклонился вперед, чтобы дотянуться до ручки телевизора, пуля лишь слегка царапнула щеку и врезалась в стену.
На остальное ушла секунда. Я вообще ни о чем не подумал, реагируя автоматически: пригнулся и отпрыгнул вбок, рука выхватила «кольт».
Я не успел приземлиться, как он выстрелил вторично. Выстрела я не услышал, но почувствовал, как пуля задела ребро. Его я увидел в проеме двери и выстрелил на лету.
Он застыл, прислонившись спиной к двери. Пистолет с глушителем — в левой. А правую он прижимал к груди.
Тони Ангвиш!
Он издал приглушенный крик или кашель и согнулся. Зубы у него были стиснуты, губы раздвинуты, от страшной боли глаза почти закрылись.
Я поднялся, прыгнул и вышиб пистолет у него из рук. При этом он покачнулся и тяжело упал на колени.
Повернув ко мне голову, он сказал, не разжимая зубов:
— Ублюдок! Ублюдок! Ты убил меня. Это...
Его слова закончились стоном. Теперь сквозь пальцы у него сочилась кровь.
Я сунул свой «кольт» обратно в кобуру.
— Сейчас вызову скорую помощь. Ты, конечно, этого не заслуживаешь, сукин сын! Но я вызову. Только не воображай, что я останусь и буду с тобой нянчиться.
— Больно...
Он согнулся еще больше, обеими руками зажимая грудь. Смотрел не на меня, а куда-то мимо.
— Врачи уже не помогут. Я знаю...
Голос у него звучал достаточно сильно. Он просто не договорил половину фразы. Глаза у него блестели, казались какими-то особенно ясными, как у человека с высокой температурой. Я уже и раньше замечал такое — и задумывался, что же творится в душе человека, который знает наверняка, что умирает.
Лихорадочный блеск исчез. Глаза стали холодными. Его затрясло, голова немного повисла.
Потом он произнес спокойно, как будто у нас шел дружеский разговор:
— Джо послал нас вшестером. Двадцать пять тысяч долларов тому, кто доберется до тебя. Никогда не видел его в такой ярости. Тебя все ищут,
все копы в городе, добровольцы-сопляки тоже. Двадцать пять тысяч, подумать только, еще ни разу не был близок к такой сумме... ох! Лицо у него исказилось от сильной боли.
— О Господи!
— Я сейчас вызову...
— Прекрати!
Мне показалось, что он пытается улыбнуться, но уголки его рта не
поднимались кверху.
— Мне и жить-то осталось всего минуту... Хочу тебе сказать... Вот уж не предполагал... Мне повезло, я тебя нашел... Проклятие, как больно... Ну, хоть не обидно, ты не размазня...
Я положил руку ему на плечо.
— Джо? Джо Райс?
— Точно. Джо Райс. Мы упустили тебя в Бенедикт Каньоне, но тогда это было не так важно. А теперь важно. Ты не поверишь, насколько важно.
Я посмотрел на дверь. Наверное, я оставил ее открытой, когда мотался за газетами. Очевидно, никто не обратил внимания на выстрел. Во всяком случае, признаков тревоги пока не заметно. Но если Тони удалось добраться сюда, значит, скоро прибудут и другие.
— Как ты меня разыскал? — спросил я его.
— Был уверен, что ты залег на пару дней. Мы вшестером поделили телефонную книгу на равные части. Я взял себе первую.
Он обнаружил меня так же, как я накануне — Билли Бончака. Полиция тоже найдет. И очень скоро. В этом нет сомнения. Хорошо уже то, что пятеро остальных головорезов не станут искать меня в этом месте, если
только...
— Ты говорил кому-нибудь, что разыскал меня? — спросил я.
— Ну нет. Я хотел один получить всю сумму.
— Где сейчас Райс?
— Не знаю. Могу сказать, где он будет в четыре часа. Большое совещание, все шито-крыто. Наверху у Себастьяна, в его офисе. Джо сказал позвонить ему туда, если...
Внезапно голос у него ослабел, теперь он почти шептал:
— Любой из нас, кто выследит тебя или пришьет. Он сказал, что ему необходимо это сразу же знать. Очень важно знать, от этого многое зависит.
Мне становилось все яснее, почему это так важно.
— В агентстве Себастьяна, да? Кто там будет?
— Я знаю только про Джо. Но совещание важное. Будут и другие. Вопрос о выборах, но и о тебе тоже. Они все там с ума посходили. Ты даже не представляешь, в какое пекло ты угодил.
Я еще слышал его.
— Тони, что ты мне скажешь про Чарли Байта и Джонни Троя? Он с большим трудом приподнял голову, чтобы посмотреть на меня.
— Про Байта не знаю. Но Троя я прикончил. Джо предупредил, что он будет один, ну и мне надо им заняться. Сделать так, чтобы походило
на самоубийство. Трои и без того был здорово пьян, а я влил в его горло еще неразбавленной водки. Он даже не заметил, когда я его застрелил. Классно получилось, верно? Я свое дело знаю...
— Тони, что это за совещание? Зачем Себастьяну показываться вместе с Райсом накануне выборов?
— Их никто не увидит. Можно пройти открыто до другого конца квартала и вернуться через другие офисы. Троянские предприятия. Заседание продлится с час, потом они разойдутся незаметно, по одному. Они должны решить, что делать. Ты им все карты спутал, так я понимаю. Самое подходящее место для встречи. Такое, чтобы тебя никто не увидел, Джо говорит.
Паузы между фразами становились все продолжительнее. Голова у него совсем поникла, подбородок почти упирался в грудь. После долгого молчания он заговорил снова:
— Два варианта. Если тебя убьют и если нет. Джо говорит, от этого многое зависит. Говорит, тебе известно об одном парне по имени Бойл. Что это значит, не знаю.
— Я знаю. Его убили, потому что он больше не мог петь. Кроме как полицейским и газетчикам...
Я немного подумал:
— Это ты забрал пластинку Троя?
— Такую маленькую, с проигрывателя? Я. После того, как сделал дело. Джо сказал, что она ему нужна.
Он помолчал.
— Скотт. Скотт, как ты думаешь...
Он замолчал. Я почувствовал, как его тело вздрогнуло у меня под пальцами.
— Господи Иисусе, — пробормотал он. Я подождал, пока спазм прошел.
— Что в отношении Чарли Байта, Тони? Ты не слышал, его убили? Тони! Он не падал только потому, что я поддерживал. Теперь — отпустил. Он упал, стукнувшись лицом о ковер.
Молчание и падение еще не означают, что человек умер. Но Тони Ангвиш был мертв. Я поднялся, подошел к двери и убедился, что на этот раз она заперта. Потом немного походил взад-вперед по тесной комнатушке, стараясь решить, что же делать. Нужно рассказать, чтобы история распространилась по всему городу. Прежде, чем меня убьют. Если же убьют, а это могло случиться в любую минуту, — афера с Троем останется тайной. Позвонить в газету или на телевидение? Но даже если удастся, кто станет меня слушать? И не исключено, что я попаду на типа вроде Гарри Вароу или какого-то другого дуерфа, который тут же вызовет полицию. И меня бросят в камеру до того, как я успею открыть рот.
И тем не менее я обязан рассказать — не только ради спасения собственной жизни. Люди должны знать про Себастьяна... про Троя и... Думаю, избиратели должны услышать обо всем этом до голосования.
Я включил телевизор. Говорил Эмерсон. У него было хорошее, умное лицо, не слишком красивое, но сразу было видно, что это незаурядный человек. И говорил он без особого ораторского искусства, не чаровал голосом, не уговаривал, а рассуждал. О тех же проблемах, которые звучали в речи Хорейши Хамбла: пенсии, здравоохранение, образование и т.п. Он ничего не обещал от своего имени, но объяснял, чего мы сумеем добиться совместными усилиями. «Мы должны надеяться во всем на самих себя, помогать и уважать друг друга, Не уповая на помощь государства, которая расслабляет и того, кто дает, и того, кто
получает». После этого он замолчал на такое продолжительное время, что я испугался, не случился ли у него паралич гортани. Но нет, ничего подобного:
он думал. Я так давно не видел, чтобы человек, занимающий большой пост, думал публично, что позабыл, как это выглядит. Эмерсон посмотрел прямо в камеру:
— Возможно, мой язык слишком груб для ушей, привыкших к обтекаемым фразам любителей изящно выражаться. Если так, смиритесь с этим. У меня нет желания быть президентом нации, где у мужчин нет чувства самоуважения, у женщин гордости, а у детей надежды.
Голос у него потеплел:
— Но я верю в вас, американцы. Верю в присущую вам мудрость, способность принимать самостоятельные решения, а не ждать, когда за вас подумает правительство.
Я выключил телевизор.
В данный момент я думал даже не о том, что именно говорил Эмерсон, а какая разница была между его выступлением и выступлением Хамбла. По сути дела они были взаимно исключающими.
Дело было не только в том, кто из двух ораторов проявил больше здравого смысла или выступал правдивее.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22