Тогда тоже никто не вмешивался. Закон был - не лезть. А девкам хотелось иногороднего. И били студиозов.
Он зашел за подполковником, во-первых, для поддержки, во-вторых, для солидности и, в-третьих, нужен был свидетель - все-таки деньги чужие. К деньгам Валерий относился трепетно, то есть на дело не жалко, а в долг не давал.
Бубнов сегодня ещё не похмелялся, и это радовало. Ради такого случая из шкафа был извлечен китель с двумя рядами пластмассовых планок.
- Может, на живые сменить? - спросил Семен Семенович, указав на планки.
- Хватит с них и этого, и потом, не в президиум идем заседать, а давать в лапу.
- Согласен. Только давать будешь ты. Я не приучен. У тебя жвачка есть? Во рту погано.
- Лаврушку пожуй. У меня от жвачки изжога. Так за разговором спустились во двор.
- Что-то мне не по себе, - пожаловался подполковник, - на эти деньги наняли бы кого, и то дело. Хоть Погера.
- Погер по уголовному не мастак. Валерий спустился по лестнице, где раньше располагался вход в первое полуподвальное помещение.
- Мрамором отделали. Еще полгода назад простой бетон был, - указал Валерий на ступени.
- Умеют.
- Не умеют, а пользуются и обдирают.
- Чья бы мычала.
- Я норму знаю.
Чуб умолчал, что норму устанавливает сам и она иногда существенно превышала общепринятые негласные расценки. Но драл, как ни странно, со своих старых и проверенных клиентов. Хотя почему странно? Раз-другой возьмет по-божески, а потом взвинтит. Клиент к мастеру привык. Качество видел. Обращаться к другим просто в голову не придет, - значит, расценки повысились везде.
Валерий решительно толкнул дверь, и они вошли в коридор, отделанный пластиком. В конце коридора виднелась приоткрытая дверь, из-за которой доносились гортанные голоса. Чуб приложил палец к губам и остановил Бубнова. С минуту они стояли прислушиваясь. Ждали. Может, перейдут на русский. Не перешли. Спорили жарко, с южным темпераментом.
Взяткодавцы громко постучали. Говор мгновенно стих. Дверь рывком распахнулась, и открывший удивленно вытаращил глаза на двух славян, словно те были космическими пришельцами.
- Что нада? - спросил сидевший за столом Казбек.
Это были не клиенты. Больше того, он узнал а, одном владельца большой черной собаки, жителя этого дома. Когда-то тот помог в переоборудовании магазина. За деньги, естественно, помог. Военный не был знаком кавказцу, а вот форма с характерного цвета погонами очень даже знакома, рождала нехорошие воспоминания и вообще настораживала.
- Здорово, мужички...
Кавказские «мужички» промолчали.
- Мы, собственно, насчет вчерашнего... По поручению актива жильцов нашего дома, - начал Валерий, как умел, и с ужасом понял, что речь надо готовить заранее, но там, на поверхности, все казалось очень простым, а здесь слова куда-то подевались. Может быть, впервые Чуб кожей ощутил, как унизительно давать деньги. Может, брать проще, промелькнуло в голове, и он с досадой подумал, что его котелок занят ненужными сейчас размышлениями.
- Мы решили не раздувать этого дела. Маша сказала, что в общем-то так ничего и не произошло. Порвали плащ. Собака защитила хозяйку. В конце концов, твои люди сами виноваты. Согласись. Здесь не горы и порядок для всех один.
- С Машей я сам разберусь, понял, да? Она моя продавщица.
- Так вот... Я и говорю, давайте это дело замнем для ясности.
И опять никакой реакции. Этакое разглядывание одной стороной другую. Впрочем, реакция была. У подполковника. О том, какие вулканические процессы бурлили внутри отставника, говорил обильно выступивший пот и сильно побагровевшее лицо. Еще у него начал подергиваться подбородок.
Подполковник, воспитанием и службой вышколенный на прямых и ясных отношениях с подчиненными, раз и навсегда оговоренных уставами, и непростых, но все-таки до определенной степени понятных отношениях со старшими по званию и должности, с самого начала не очень веривший в успех этой миссии, был сильно взвинчен. Сам того не подозревая, он полностью подтверждал диагноз встречи, поставленный Ивановым. К инородцам в армии относился не просто терпимо, а по-отечески. Учить армейской жизни самых темных начинал с сортира, где первым делом отучал сидеть на унитазе в позе «орла». У него быстрее всех в подразделениях аульские парни выучивали команды, без которых армейская жизнь не имеет смысла: строиться выходи, шагом арш, нале-напра-кругом, подобрать животы, подтянуть кладила, замудонцы, смирна!
Так вот... Подполковник терпеть мог ещё минуту-две, но Валерий этого не замечал и вновь повторял, как заведенный, просьбу от лица актива.
- Валер, кончай, не видишь, они русского языка не понимают.
Бубнов вырвал из рук товарища пакет, перехваченный резинкой, и хлопнул его на стол. От удара резинка лопнула, и деньги разного достоинства, но все купюры не меньше полтинника, легли веером перед глазами присутствующих.
- Это вам на лекарства для вашего сукиного сына, который залез под юбку к уважаемой русской женщине. Больше ничего не получите. Я бы и этого не дал. Попросили.
Повисла мхатовская тишина. Может, и более раннего происхождения. Ярославльского. Когда актер Волков на сцене, вспоминая забытый текст, десять минут натягивал сапоги, а зал, замерев, с интересом наблюдал за процедурой.
- Надир, открой... - первым нарушил молчание старший и кинул ключи своему помощнику.
Тот подхватил связку на лету и отпер дверцу стандартного сейфа. Отперев, отошел в сторону, давая присутствующим увидеть, что внутри. Внутри лежали пачки долларов.
- Панятна, да?.. Я свой человек личу сам.
- Бери деньги, и пошли, - коротко скомандовал подполковник.
Валерий протянул руку, на стоящий сбоку Надир перехватил его за запястье. Зачем они решили забрать «деревянные», было непонятно. То ли от жадности, то ли по привычке торгашей. Но бывший старший офицер МВД Бубнов среагировал мгновенно. Схватил своей лапищей руку кавказца и тоже за запястье, сжал так, что пальцы Надира, сомкнутые на руке русского, сами собой разжались. Старший вскочил в рост, с грохотом опрокинув стул, но тут ему в нос уперся небольшой никелированный браунинг Бубнова.
Как в кино, мелькнуло в голове Валерия. И откуда он его взял? Наверное, когда в шкафу с формой копался.
- Забирай, - повторил подполковник, продолжая сжимать одной рукой руку Надира, а другой держа на прицеле переносицу старшего.
Надир опустился на одно колено и, несмотря на смуглую кожу, пепельно побледнел.
- И запомни вот что, мил-человек, если волос упадет с головы хоть одного из жильцов этого дома, мы вас не только собаками потравим, мы из вас решето сделаем. Знаешь, что такое дуршлаг? Твоя черная задница первой будет на него похожа. Я теперь знаю, кто моего Альберта замордовал... Пошли...
Как в кино, как в кино, лихорадочно мелькало в голове Валерия, пока пятились к двери, а потом по коридору и лестнице.
На улице Бубнов вытащил из кармана большой ситцевый платок в цветочек и вытер пот со лба.
- Ну ты, отец, настоящий генерал, - выдавил Валерий, совершенно не желавший шутить, и тут же схлопотал по загривку. - Где пушку-то достал?
Подполковник щелкнул спуском, и из ствола вырвался сноп искр.
- Не заправлен. Подарок. Я для одного учреждения с длинным цифровым названием систему сигнализации разрабатывал, а там такие умельцы сидят... Что хочешь сделают. Ребята отбирают понемногу и дарят на сувениры... Кваску бы... Или окрошки.
- Рано для окрошки-то... А я б от водочки не отказался.
- Правда? - недоверчиво спросил Семен Семенович. - Пойдем. Сегодня ж девять дней.
- Кому? - не понял Чуб.
- Альберту моему, кому еще, - удивился и обиделся подполковник.
- А-а-а... Извини. Так он же собака.
- А собака не человек? Да у него характер золотой. Свободолюбивый только. Ведь я знаю, что он все понимает, но делает не сразу. Может, и хочет сразу сделать, да гордость не позволяет. Разве не как у нас, у человеков? Я его возле бассейна, где три березки, похоронил.
Они зашли в магазин, взяли водки и колбасы в нарезке. Еще подполковник купил полкруга ливерной для Альберта на могилку. Валерий советовал сырокопченой. Она вкуснее. Но Бубнов настоял на ливере. Альберт при жизни ливер любил. Он был уже старый и давно выкрошил основные резцы.
- Я почему шпица взял, - объяснял подполковник под березками. - Фильм посмотрел про даму с собачкой. Вот любовь была. Настоящая. Мороз по коже. Баталову веришь, как себе. Теперь не так.
Водка упала на старые дрожжи, и подполковника слегка повело - начал рассказывать Валерию свою теорию про Бокоруков, и так складно получилось, что Чуб даже задумался.
- Скажи, Семеныч, ты это, про собак-то, серьезно или так?
- Что про собак? - не понял Бубнов.
- Чтобы этих собаками...
- А-а-а... Это я так. Кто на такое пойдет?
- Ну не скажи. Достали ведь.
- Вот ты и предложи на собрании. Тебя слушают.
- Слушали. Раньше. Геркулес самым-самым был. А этот Зверь его заломал. Я ж не дурак. Меня ж только из-за собаки и слушали. Теперь этого будут слушать. Смешно. Я Геркулеса-то только из-за бабы купил, чтоб поближе быть. А потом привык. Полюбил. Переживать стал. Знаешь, сколько потом про собак прочитал? Все... Нет, слушать теперь Иванова будут.
- Сильно он твоего?
- Думал, шею сломает. Теперь уже ничего, вставать начал. А первый день пластом лежал.
Вздохнули. Налили по последней.
- Ты все равно на собрание приходи, - убежденно сказал Бубнов, - надо.
- Раз надо, приду. А сейчас пойду деньги раздавать.
- Не спеши. На собрании решим. Раз уж все сдали, пусть фонд будет. На ветеринара, к примеру, если у кого стеснение в средствах.
На том и порешили.
Впереди ещё был долговязый день, и подполковника клонило в сон.
Глава 27
Ольга Максимовна проснулась рано и не по своей воле. На дворе чудовищно заверещала иномарка, и то ли попала в резонанс, то ли кто-то хулиганил, засвистали на разные голоса ещё две машины. Чуть погодя к разноголосому хору присоединился «жигуленок» - единичка с коричневыми пятнами грунтовки на боках. Иномарки заткнулись быстро. Видимо, хозяева, выглянув в окно, отключили их дистанционно, а вот первенец отечественно-итальянского производства старался вовсю - или хозяин спал, или устройство сам сконструировал. Кулибин.
- Зараза, - пробормотала она и накрылась подушкой.
Остатки прежнего сна клочками цеплялись внутри головы и всего теплого, белого тела секретаря-референта, возбуждая слабые импульсы в нейронах. Она очень-очень хотела вновь вернуть тот сон из далекой юности... Главное, как говорила мама, если тебя что-то разбудит, не смотри в окно и постарайся уснуть вновь, чтобы увидеть продолжение.
Именно поэтому и накрылась. А прежде снилось... Луг в цветах. Цветы венком у неё на голове. Море цветов. И парашютики одуванчиков застревают в ресницах. Она в ситцевом синеньком платье с открытыми красивыми руками, не такими, как сейчас, подбрасывает пук васильков в воздух, и они, не долетев до солнца, возвращаются, осыпая её всю фиолетовыми искрами, но Ванечка, курсант Ванечка, сын соседей по даче, уже подает новый букет, и тот тоже летит к солнцу и тоже падает, повторяя фиолетовый дождь. А потом Ванечка, поборов условности и собственную, угловатость, неловко обнимает её. Оленька отворачивается, а он ищет своими губами её губы. Становится трудно дышать (проклятая подушка). Грудь её не очень больно, а даже приятно упирается в его значки, густо, как у нынешних металлистов, покрывающие гимнастерку. Оленька видит по Ванечкиным глазам, что тот безумно счастлив, как только может быть счастлив двадцатилетний курсант, вчера из казармы, а теперь на лугу, обнимающий и целующий Оленьку... Но тут и он и она вздрагивают. И это не труба, зовущая на ратные подвиги. Это нечто совсем, совсем Другое. Обидное. Занудное (сигнализация во дворе). Но сон продолжается, и теперь это не легкий и воздушный мираж, благоухающий свежескошенной травой, а реальный, с ощущением бессильной ватности (ноги запутались в простынях и затекли) и даже кошачьей вони.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45
Он зашел за подполковником, во-первых, для поддержки, во-вторых, для солидности и, в-третьих, нужен был свидетель - все-таки деньги чужие. К деньгам Валерий относился трепетно, то есть на дело не жалко, а в долг не давал.
Бубнов сегодня ещё не похмелялся, и это радовало. Ради такого случая из шкафа был извлечен китель с двумя рядами пластмассовых планок.
- Может, на живые сменить? - спросил Семен Семенович, указав на планки.
- Хватит с них и этого, и потом, не в президиум идем заседать, а давать в лапу.
- Согласен. Только давать будешь ты. Я не приучен. У тебя жвачка есть? Во рту погано.
- Лаврушку пожуй. У меня от жвачки изжога. Так за разговором спустились во двор.
- Что-то мне не по себе, - пожаловался подполковник, - на эти деньги наняли бы кого, и то дело. Хоть Погера.
- Погер по уголовному не мастак. Валерий спустился по лестнице, где раньше располагался вход в первое полуподвальное помещение.
- Мрамором отделали. Еще полгода назад простой бетон был, - указал Валерий на ступени.
- Умеют.
- Не умеют, а пользуются и обдирают.
- Чья бы мычала.
- Я норму знаю.
Чуб умолчал, что норму устанавливает сам и она иногда существенно превышала общепринятые негласные расценки. Но драл, как ни странно, со своих старых и проверенных клиентов. Хотя почему странно? Раз-другой возьмет по-божески, а потом взвинтит. Клиент к мастеру привык. Качество видел. Обращаться к другим просто в голову не придет, - значит, расценки повысились везде.
Валерий решительно толкнул дверь, и они вошли в коридор, отделанный пластиком. В конце коридора виднелась приоткрытая дверь, из-за которой доносились гортанные голоса. Чуб приложил палец к губам и остановил Бубнова. С минуту они стояли прислушиваясь. Ждали. Может, перейдут на русский. Не перешли. Спорили жарко, с южным темпераментом.
Взяткодавцы громко постучали. Говор мгновенно стих. Дверь рывком распахнулась, и открывший удивленно вытаращил глаза на двух славян, словно те были космическими пришельцами.
- Что нада? - спросил сидевший за столом Казбек.
Это были не клиенты. Больше того, он узнал а, одном владельца большой черной собаки, жителя этого дома. Когда-то тот помог в переоборудовании магазина. За деньги, естественно, помог. Военный не был знаком кавказцу, а вот форма с характерного цвета погонами очень даже знакома, рождала нехорошие воспоминания и вообще настораживала.
- Здорово, мужички...
Кавказские «мужички» промолчали.
- Мы, собственно, насчет вчерашнего... По поручению актива жильцов нашего дома, - начал Валерий, как умел, и с ужасом понял, что речь надо готовить заранее, но там, на поверхности, все казалось очень простым, а здесь слова куда-то подевались. Может быть, впервые Чуб кожей ощутил, как унизительно давать деньги. Может, брать проще, промелькнуло в голове, и он с досадой подумал, что его котелок занят ненужными сейчас размышлениями.
- Мы решили не раздувать этого дела. Маша сказала, что в общем-то так ничего и не произошло. Порвали плащ. Собака защитила хозяйку. В конце концов, твои люди сами виноваты. Согласись. Здесь не горы и порядок для всех один.
- С Машей я сам разберусь, понял, да? Она моя продавщица.
- Так вот... Я и говорю, давайте это дело замнем для ясности.
И опять никакой реакции. Этакое разглядывание одной стороной другую. Впрочем, реакция была. У подполковника. О том, какие вулканические процессы бурлили внутри отставника, говорил обильно выступивший пот и сильно побагровевшее лицо. Еще у него начал подергиваться подбородок.
Подполковник, воспитанием и службой вышколенный на прямых и ясных отношениях с подчиненными, раз и навсегда оговоренных уставами, и непростых, но все-таки до определенной степени понятных отношениях со старшими по званию и должности, с самого начала не очень веривший в успех этой миссии, был сильно взвинчен. Сам того не подозревая, он полностью подтверждал диагноз встречи, поставленный Ивановым. К инородцам в армии относился не просто терпимо, а по-отечески. Учить армейской жизни самых темных начинал с сортира, где первым делом отучал сидеть на унитазе в позе «орла». У него быстрее всех в подразделениях аульские парни выучивали команды, без которых армейская жизнь не имеет смысла: строиться выходи, шагом арш, нале-напра-кругом, подобрать животы, подтянуть кладила, замудонцы, смирна!
Так вот... Подполковник терпеть мог ещё минуту-две, но Валерий этого не замечал и вновь повторял, как заведенный, просьбу от лица актива.
- Валер, кончай, не видишь, они русского языка не понимают.
Бубнов вырвал из рук товарища пакет, перехваченный резинкой, и хлопнул его на стол. От удара резинка лопнула, и деньги разного достоинства, но все купюры не меньше полтинника, легли веером перед глазами присутствующих.
- Это вам на лекарства для вашего сукиного сына, который залез под юбку к уважаемой русской женщине. Больше ничего не получите. Я бы и этого не дал. Попросили.
Повисла мхатовская тишина. Может, и более раннего происхождения. Ярославльского. Когда актер Волков на сцене, вспоминая забытый текст, десять минут натягивал сапоги, а зал, замерев, с интересом наблюдал за процедурой.
- Надир, открой... - первым нарушил молчание старший и кинул ключи своему помощнику.
Тот подхватил связку на лету и отпер дверцу стандартного сейфа. Отперев, отошел в сторону, давая присутствующим увидеть, что внутри. Внутри лежали пачки долларов.
- Панятна, да?.. Я свой человек личу сам.
- Бери деньги, и пошли, - коротко скомандовал подполковник.
Валерий протянул руку, на стоящий сбоку Надир перехватил его за запястье. Зачем они решили забрать «деревянные», было непонятно. То ли от жадности, то ли по привычке торгашей. Но бывший старший офицер МВД Бубнов среагировал мгновенно. Схватил своей лапищей руку кавказца и тоже за запястье, сжал так, что пальцы Надира, сомкнутые на руке русского, сами собой разжались. Старший вскочил в рост, с грохотом опрокинув стул, но тут ему в нос уперся небольшой никелированный браунинг Бубнова.
Как в кино, мелькнуло в голове Валерия. И откуда он его взял? Наверное, когда в шкафу с формой копался.
- Забирай, - повторил подполковник, продолжая сжимать одной рукой руку Надира, а другой держа на прицеле переносицу старшего.
Надир опустился на одно колено и, несмотря на смуглую кожу, пепельно побледнел.
- И запомни вот что, мил-человек, если волос упадет с головы хоть одного из жильцов этого дома, мы вас не только собаками потравим, мы из вас решето сделаем. Знаешь, что такое дуршлаг? Твоя черная задница первой будет на него похожа. Я теперь знаю, кто моего Альберта замордовал... Пошли...
Как в кино, как в кино, лихорадочно мелькало в голове Валерия, пока пятились к двери, а потом по коридору и лестнице.
На улице Бубнов вытащил из кармана большой ситцевый платок в цветочек и вытер пот со лба.
- Ну ты, отец, настоящий генерал, - выдавил Валерий, совершенно не желавший шутить, и тут же схлопотал по загривку. - Где пушку-то достал?
Подполковник щелкнул спуском, и из ствола вырвался сноп искр.
- Не заправлен. Подарок. Я для одного учреждения с длинным цифровым названием систему сигнализации разрабатывал, а там такие умельцы сидят... Что хочешь сделают. Ребята отбирают понемногу и дарят на сувениры... Кваску бы... Или окрошки.
- Рано для окрошки-то... А я б от водочки не отказался.
- Правда? - недоверчиво спросил Семен Семенович. - Пойдем. Сегодня ж девять дней.
- Кому? - не понял Чуб.
- Альберту моему, кому еще, - удивился и обиделся подполковник.
- А-а-а... Извини. Так он же собака.
- А собака не человек? Да у него характер золотой. Свободолюбивый только. Ведь я знаю, что он все понимает, но делает не сразу. Может, и хочет сразу сделать, да гордость не позволяет. Разве не как у нас, у человеков? Я его возле бассейна, где три березки, похоронил.
Они зашли в магазин, взяли водки и колбасы в нарезке. Еще подполковник купил полкруга ливерной для Альберта на могилку. Валерий советовал сырокопченой. Она вкуснее. Но Бубнов настоял на ливере. Альберт при жизни ливер любил. Он был уже старый и давно выкрошил основные резцы.
- Я почему шпица взял, - объяснял подполковник под березками. - Фильм посмотрел про даму с собачкой. Вот любовь была. Настоящая. Мороз по коже. Баталову веришь, как себе. Теперь не так.
Водка упала на старые дрожжи, и подполковника слегка повело - начал рассказывать Валерию свою теорию про Бокоруков, и так складно получилось, что Чуб даже задумался.
- Скажи, Семеныч, ты это, про собак-то, серьезно или так?
- Что про собак? - не понял Бубнов.
- Чтобы этих собаками...
- А-а-а... Это я так. Кто на такое пойдет?
- Ну не скажи. Достали ведь.
- Вот ты и предложи на собрании. Тебя слушают.
- Слушали. Раньше. Геркулес самым-самым был. А этот Зверь его заломал. Я ж не дурак. Меня ж только из-за собаки и слушали. Теперь этого будут слушать. Смешно. Я Геркулеса-то только из-за бабы купил, чтоб поближе быть. А потом привык. Полюбил. Переживать стал. Знаешь, сколько потом про собак прочитал? Все... Нет, слушать теперь Иванова будут.
- Сильно он твоего?
- Думал, шею сломает. Теперь уже ничего, вставать начал. А первый день пластом лежал.
Вздохнули. Налили по последней.
- Ты все равно на собрание приходи, - убежденно сказал Бубнов, - надо.
- Раз надо, приду. А сейчас пойду деньги раздавать.
- Не спеши. На собрании решим. Раз уж все сдали, пусть фонд будет. На ветеринара, к примеру, если у кого стеснение в средствах.
На том и порешили.
Впереди ещё был долговязый день, и подполковника клонило в сон.
Глава 27
Ольга Максимовна проснулась рано и не по своей воле. На дворе чудовищно заверещала иномарка, и то ли попала в резонанс, то ли кто-то хулиганил, засвистали на разные голоса ещё две машины. Чуть погодя к разноголосому хору присоединился «жигуленок» - единичка с коричневыми пятнами грунтовки на боках. Иномарки заткнулись быстро. Видимо, хозяева, выглянув в окно, отключили их дистанционно, а вот первенец отечественно-итальянского производства старался вовсю - или хозяин спал, или устройство сам сконструировал. Кулибин.
- Зараза, - пробормотала она и накрылась подушкой.
Остатки прежнего сна клочками цеплялись внутри головы и всего теплого, белого тела секретаря-референта, возбуждая слабые импульсы в нейронах. Она очень-очень хотела вновь вернуть тот сон из далекой юности... Главное, как говорила мама, если тебя что-то разбудит, не смотри в окно и постарайся уснуть вновь, чтобы увидеть продолжение.
Именно поэтому и накрылась. А прежде снилось... Луг в цветах. Цветы венком у неё на голове. Море цветов. И парашютики одуванчиков застревают в ресницах. Она в ситцевом синеньком платье с открытыми красивыми руками, не такими, как сейчас, подбрасывает пук васильков в воздух, и они, не долетев до солнца, возвращаются, осыпая её всю фиолетовыми искрами, но Ванечка, курсант Ванечка, сын соседей по даче, уже подает новый букет, и тот тоже летит к солнцу и тоже падает, повторяя фиолетовый дождь. А потом Ванечка, поборов условности и собственную, угловатость, неловко обнимает её. Оленька отворачивается, а он ищет своими губами её губы. Становится трудно дышать (проклятая подушка). Грудь её не очень больно, а даже приятно упирается в его значки, густо, как у нынешних металлистов, покрывающие гимнастерку. Оленька видит по Ванечкиным глазам, что тот безумно счастлив, как только может быть счастлив двадцатилетний курсант, вчера из казармы, а теперь на лугу, обнимающий и целующий Оленьку... Но тут и он и она вздрагивают. И это не труба, зовущая на ратные подвиги. Это нечто совсем, совсем Другое. Обидное. Занудное (сигнализация во дворе). Но сон продолжается, и теперь это не легкий и воздушный мираж, благоухающий свежескошенной травой, а реальный, с ощущением бессильной ватности (ноги запутались в простынях и затекли) и даже кошачьей вони.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45