– Когда вы тут воевали с рэкетирами, он прибежал за мной… И обманул меня! Сказал, будто ты просил его и меня немедленно уехать куда-нибудь месяца на три. Будто жить здесь опасно для меня. Сначала я поверила и опомнилась уже на вокзале… Тогда он поклялся, что все равно украдет меня… Придется уезжать, Алеша. Жалко бросать аспирантуру, не хочется снова идти в это общежитие… Я написала Кириллу и все ему поведала.
За все время от Кирилла пришло одно письмо, где он сообщал, что отозвали из отпуска из-за учений и теперь он занимается сплачиванием боевого подразделения – танкового взвода. На днях должны начаться эти самые учения, а после, возможно, дадут догулять отпуск. Старший Ерашов хорошо представлял, какое будет состояние у Кирилла, когда он получит письмо от невесты. Чего доброго, бросит службу и примчится…
– Ты напрасно ему написала об этом, – пожалел старший Ерашов. – Потом бы лучше рассказала… Он же взбесится там!
– А что мне оставалось делать, Алеша? – со слезами в голосе сказала Аннушка. – Олегу нельзя уходить в монастырь, пусть он живет дома. Лучше я уеду…
– Нет! – заявил Алексей и встал. – Вы с Кириллом – моя надежда. Не разрушайте дом, он еще не построен… Понимаешь, о чем я говорю?
– Понимаю… – проронила она. – Только не прогоняй Олега. Он пропадет.
Сначала он хотел немедленно поговорить с братом, но в последнюю минуту передумал и решил посоветоваться с Аристархом Павловичем. И тот, еще не дослушав Алексея, неожиданно его огорошил:
– Я все вижу. И давно вижу.
– Но что же ты молчал?
– А что сказать, если любит? Не можем же мы запретить ему. Что наши запреты, разговоры?.. И прогонять нельзя!
– Что же нам делать? – подавленно спросил старший Ерашов.
– Не знаю, – вымолвил Аристарх Павлович. – Лучше ничего не делать. Жизнь мудрее нас, пусть она сама рассудит. Вмешаемся, будет еще хуже. В любви виноватых нет.
Старший Ерашов отыскал Олега на озере. Тот сидел на мостках, сжавшись в комок, косица на голове развязалась, и ветер трепал тонкие, мягкие волосы. Вдруг стало невыносимо жаль его, как тогда, в детском доме. Только сейчас не было обидчиков, которых можно наказать и тем самым защитить брата от несправедливости.
Алексей сел с ним рядом – Олег словно и не заметил его, глядя на темную осеннюю воду.
– Как помочь тебе, брат? – спросил он.
Олег посмотрел на него с сожалением, но сказал трезво, со скрытым упрямством в голосе:
– Ничего, я сам. Спасибо, Алеша.
– Что ты собираешься делать?
– Я все равно не уеду!
– Тебя никто не гонит…
Он вдруг поверил в откровенность старшего брата, расслабился, подобрел, хотя осталась еще какая?то задиристая нота.
– Никто не гонит, но никто мне и не радуется… Правда же?
– Правда…
– Ну вот… А все равно останусь здесь, возле Аннушки! Думайте обо мне что хотите.
Старший Ерашов попытался поймать взгляд брата – тот снова смотрел на воду.
– Аннушка – невеста твоего родного брата. Ты понимаешь это?
– Понимаю… Но ведь только невеста – не жена, – отпарировал он. – Невесту отбить не грех.
– Но ведь у брата отбить! – возмутился Алексей.
– Не кричи, Алеша, – мягко сказал Олег. – Если бы Кирилл любил ее… А он не любит.
– Откуда ты можешь знать – любит, не любит?..
– Вижу… Аннушка ему нравится, потому что очень красивая, – уверенно заявил брат. – А я люблю ее, Алеша. И теперь вся моя жизнь будет только около нее и ради нее. Даже грешить стало нестрашно… Безумие!
– А ты о ней подумал? Каково ей от твоей любви? – Старший Ерашов развернул брата к себе. – Ты ее хочешь осчастливить? Или только себя?
– Я знаю, эгоизм – это отвратительно… Да пойми меня, Алеша! Я ведь ожил от своей любви, вдруг понял весь смысл жизни. И если бы понимал это раньше – никогда бы ни мячиков не кидал, не искал бы правды, не жаждал бы истины… Мне сейчас даже в монастырь нельзя. Я же Богу теперь служить не смогу – ей стану служить, о ней думать, на нее молиться, – теперь не искал взгляд брата. – Алеша! Алеша!.. Послушай меня… Моя любовь – не грех… Прошу тебя, отнесись серьезно, не посчитай, что я – сумасшедший. Понимаешь, Аннушка – святая и непорочная. Но она пока слепая! Кирилл увлек ее, очаровал; он интересный парень, он сильный, смелый и красивый. Такие парни нравятся девушкам, умеют себя вести с ними. И Аннушка только это и увидела в нем. Но уверяю тебя, и она не любит Кирилла! Это не любовь, это такая пелена, которая слепит…
– Опять все это твой эгоизм! – отрезал Алексей. – Ты очень легко рассуждаешь…
– Нет, Алеша! – Олег поймал его руки. – Пойми, пойми меня!.. Я очень люблю Кирилла как брата и желаю ему добра! Вот тебе крест!.. Но если они поженятся – будет трагедия для них обоих. И для нас! Не торопись, выслушай меня… Однажды Аннушка прозреет и увидит, что ошиблась. Но ничего не вернуть! А если Кирилл ее потеряет сейчас – не будет трагедии. Он ее скоро забудет, потому что не любит. Красивых женщин много… Одна надежда на тебя, Алеша! Если ты не поймешь – никто не поймет меня сейчас, даже Аннушка. Ее нужно спасти! Неужели вы не видите: она же святая! Ну, пожалуйста, вглядитесь, увидьте! Это же не так трудно. Неужели ты не чувствуешь, какая Божественная благодать исходит от нее?!
– Да, – протянул старший Ерашов. – Теперь и я вижу – ты любишь ее.
Олег помотал головой, сказал горько:
– Ты не понял, Алеша… Это больше, чем любовь к женщине. Ведь и она меня не понимает! Я люблю ее, как Святую Деву!.. Ну как тебе все объяснить? Вот когда люди увидели Христа, не все же сразу увидели в нем Сына Божьего, не все поверили. И теперь всякий раз, когда к нам приходит святой, мы не узнаем его, мы принимаем его как простого смертного… А я увидел ее! Она пришла в наш мир не случайно. Она явилась, чтобы исполнить свою миссию, – все говорит об этом. Но какую – мне страшно подумать! И сказать боюсь… Я и в своей любви вижу Промысел Божий. Встану на молитву, молюсь, чтобы Господь спас ее, а мне в ухо будто кто-то шепчет – сам спаси ее, спаси, спаси…
Алексей ощутил, как ознобило спину: в крике брата он слышал и безумие, и голос истины одновременно. Разум противился, но душа холодела от страха, будто он сейчас слышал то, что нельзя ему было ни слышать, ни знать…
– И я должен спасти ее, – продолжал Олег. – Уберечь от всех случайностей, пока она еще слепая. Признаюсь тебе: однажды я уже хотел увезти ее отсюда, когда на вас напали рэкетиры. В Архангельскую область, я там в лагере сидел… Места видел удивительные, первозданные, а люди все белые и чистые. Она не поехала, потому что еще не осознала, кто она… Видно, еще не пришел срок, и ей нужно пожить здесь зачем-то, а значит, и мне… Я знаю, ты мне сейчас не веришь, потому что в это сразу трудно поверить. Но ты смотри на Аннушку и все время думай, что я говорю.
– Хорошо, – вымолвил старший Ерашов, путаясь в своих мыслях и чувствах. – Мне в самом деле трудно все это осмыслить…
– И ты думаешь, что я – сумасшедший? Если откровенно?
– Да, думаю, – признался он.
– Иногда мне тоже кажется, я сошел с ума, – проговорил Олег. – В голове не укладывается, думаю, ересь ведь, грех… А душа все принимает и радуется… Она уже была здесь, и ее однажды не признали и не спасли. Ты видел надгробие Варвары Николаевны на кладбище?
– Видел…
– Теперь вспомни, на кого она похожа? Только ведь слепой не увидит…
– Значит, я слепой, – проронил Алексей. – Не помню…
– Будешь в городе – посмотри, – посоветовал Олег. – И сразу многое поймешь… Она пришла к нам, в этот дом, но ее не уберегли. Она ведь умерла от того, от чего простые смертные не умирают – от тоски. Неужели и в этот раз не убережем?
Он словно гвоздей набил этих вопросов, и старший Ерашов последние дни перед отъездом не мог избавиться от навязчивых размышлений. Он вглядывался в Аннушку, наблюдал за ней, следил за каждым движением, ловил каждое слово и тонул в противоречивых чувствах. То казалось, она обыкновенная, ничем особенно не примечательная, разве что все время печальная – и это объяснимо! – да, внешне красивая, изящная в движениях от природы. Но вдруг чудилось, что за всем этим существует нечто ускользающее от разума: он поймал себя на мысли, что утром, пока не увидит Аннушку, ему почему-то беспокойно, что его раздражают громкие голоса сыновей, бег по коридору, все громкие звуки и даже дождь за окном, ставший уже привычным во второй половине сентября. А как только она появится в столовой, и в ушах, и в душе наступает благостная тишина, и все, что нужно сделать за день, кажется, сделается само собой. Он заметил, что в ее присутствии отчего-то все веселеют, начинают улыбаться; Олег же и вовсе становится просветленный и счастливый.
И все-таки он твердил себе, что это мистика, самовнушение и Аннушка просто чистый человек, от которых он попросту отвык за последнее время, и теперь это нормальное качество воспринимается как святость.
И Олег, насидевшись по лагерям, не просто отвык, а вообще забыл, что такое обыкновенный, духовно целомудренный человек.
Он убеждал так себя, пока в день отъезда в Беларусь не заглянул на кладбище. Уезжал он вдвоем с телохранителем, нанятым накануне на свой страх и риск по рекомендации военкома. Бывший прапорщик из спецназа был высокий, накачанный, с простоватым добродушным лицом – все, как хотела Вера. Вид был внушительный, и потому Алексей даже не проверял его профессиональных качеств, взял кота в мешке, поскольку вез с собой большую сумму наличных денег. Военком заверил, что кандидат в телохранители – умный и честный парень, и приходилось верить ему на слово, поскольку эти качества вообще некогда было испытывать. Они подходили к вокзалу, когда Володя, так звали телохранителя, вдруг спросил, на какой электричке обычно уезжает в Москву Ерашов. И узнав, что на первой, решительно заявил, что сегодня следует сменить расписание и лучше всего пару часов поболтаться по городу, к тому же по местам, где он редко бывает. Старший Ерашов мгновенно вспомнил о кладбище и о могиле Варвары Николаевны.
Когда они пришли к ней и, протиснувшись сквозь сиреневые кусты, стали к литой оградке, Алексей замер, ошеломленный: из черного камня на него смотрел лик Аннушки…
Тот озноб, испытанный им от слов Олега, вдруг охватил его, заморозил мышцы и выдавил слезы из глаз.
«Господи, что же это? – непривычными для языка словами спросил он. – Что это, Господи?..»
А телохранитель Володя таращился на могильный камень и недоуменно крутил головой:
– Кто похоронен? Ничего не пойму… Старая могила… А девушку эту я у вас в доме видел…
* * *
Черное воронье уже тянулось из лесов в город, предчувствуя скорую зиму, сбивалось в стаи и с резким, пронзительным криком носилось над головами…
Воронье с незапамятных времен облюбовало Дендрарий и каждую осень с наступлением сумерек слеталось сюда отовсюду, и над старым дворянским парком поднимался невообразимый ор. И вместе с криком исторгало из себя ливень мерзкого, липкого помета, загаживая ветви, стволы деревьев и всю землю. Ходить в это время по Дендрарию становилось невозможно, и он быстро пустел при приближении первых стай и, по-осеннему яркий от золотых красок, вдруг становился угрюмым и зловещим. И если кого-то великая нужда прогоняла по аллеям, то люди норовили пройти там, где над головой было открытое небо, или на худой случай шли, укрывшись газетой, куском полиэтиленовой пленки, картонкой от коробки. С наступлением утра воронье разлеталось по всем свалкам и помойкам, чтобы, набив желудок падалью и отбросами, вновь собраться в самом благодатном месте города и гадить на головы людей…
В прошлые времена городские власти выдавали обязательное к исполнению предписание Поместному лесничеству на отстрел ворон, кроме того, отстрелом заинтересовали охотников-любителей, выдавая им за пару вороньих лапок пару патронов, и количество этой твари таким образом кое-как регулировалось.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69
За все время от Кирилла пришло одно письмо, где он сообщал, что отозвали из отпуска из-за учений и теперь он занимается сплачиванием боевого подразделения – танкового взвода. На днях должны начаться эти самые учения, а после, возможно, дадут догулять отпуск. Старший Ерашов хорошо представлял, какое будет состояние у Кирилла, когда он получит письмо от невесты. Чего доброго, бросит службу и примчится…
– Ты напрасно ему написала об этом, – пожалел старший Ерашов. – Потом бы лучше рассказала… Он же взбесится там!
– А что мне оставалось делать, Алеша? – со слезами в голосе сказала Аннушка. – Олегу нельзя уходить в монастырь, пусть он живет дома. Лучше я уеду…
– Нет! – заявил Алексей и встал. – Вы с Кириллом – моя надежда. Не разрушайте дом, он еще не построен… Понимаешь, о чем я говорю?
– Понимаю… – проронила она. – Только не прогоняй Олега. Он пропадет.
Сначала он хотел немедленно поговорить с братом, но в последнюю минуту передумал и решил посоветоваться с Аристархом Павловичем. И тот, еще не дослушав Алексея, неожиданно его огорошил:
– Я все вижу. И давно вижу.
– Но что же ты молчал?
– А что сказать, если любит? Не можем же мы запретить ему. Что наши запреты, разговоры?.. И прогонять нельзя!
– Что же нам делать? – подавленно спросил старший Ерашов.
– Не знаю, – вымолвил Аристарх Павлович. – Лучше ничего не делать. Жизнь мудрее нас, пусть она сама рассудит. Вмешаемся, будет еще хуже. В любви виноватых нет.
Старший Ерашов отыскал Олега на озере. Тот сидел на мостках, сжавшись в комок, косица на голове развязалась, и ветер трепал тонкие, мягкие волосы. Вдруг стало невыносимо жаль его, как тогда, в детском доме. Только сейчас не было обидчиков, которых можно наказать и тем самым защитить брата от несправедливости.
Алексей сел с ним рядом – Олег словно и не заметил его, глядя на темную осеннюю воду.
– Как помочь тебе, брат? – спросил он.
Олег посмотрел на него с сожалением, но сказал трезво, со скрытым упрямством в голосе:
– Ничего, я сам. Спасибо, Алеша.
– Что ты собираешься делать?
– Я все равно не уеду!
– Тебя никто не гонит…
Он вдруг поверил в откровенность старшего брата, расслабился, подобрел, хотя осталась еще какая?то задиристая нота.
– Никто не гонит, но никто мне и не радуется… Правда же?
– Правда…
– Ну вот… А все равно останусь здесь, возле Аннушки! Думайте обо мне что хотите.
Старший Ерашов попытался поймать взгляд брата – тот снова смотрел на воду.
– Аннушка – невеста твоего родного брата. Ты понимаешь это?
– Понимаю… Но ведь только невеста – не жена, – отпарировал он. – Невесту отбить не грех.
– Но ведь у брата отбить! – возмутился Алексей.
– Не кричи, Алеша, – мягко сказал Олег. – Если бы Кирилл любил ее… А он не любит.
– Откуда ты можешь знать – любит, не любит?..
– Вижу… Аннушка ему нравится, потому что очень красивая, – уверенно заявил брат. – А я люблю ее, Алеша. И теперь вся моя жизнь будет только около нее и ради нее. Даже грешить стало нестрашно… Безумие!
– А ты о ней подумал? Каково ей от твоей любви? – Старший Ерашов развернул брата к себе. – Ты ее хочешь осчастливить? Или только себя?
– Я знаю, эгоизм – это отвратительно… Да пойми меня, Алеша! Я ведь ожил от своей любви, вдруг понял весь смысл жизни. И если бы понимал это раньше – никогда бы ни мячиков не кидал, не искал бы правды, не жаждал бы истины… Мне сейчас даже в монастырь нельзя. Я же Богу теперь служить не смогу – ей стану служить, о ней думать, на нее молиться, – теперь не искал взгляд брата. – Алеша! Алеша!.. Послушай меня… Моя любовь – не грех… Прошу тебя, отнесись серьезно, не посчитай, что я – сумасшедший. Понимаешь, Аннушка – святая и непорочная. Но она пока слепая! Кирилл увлек ее, очаровал; он интересный парень, он сильный, смелый и красивый. Такие парни нравятся девушкам, умеют себя вести с ними. И Аннушка только это и увидела в нем. Но уверяю тебя, и она не любит Кирилла! Это не любовь, это такая пелена, которая слепит…
– Опять все это твой эгоизм! – отрезал Алексей. – Ты очень легко рассуждаешь…
– Нет, Алеша! – Олег поймал его руки. – Пойми, пойми меня!.. Я очень люблю Кирилла как брата и желаю ему добра! Вот тебе крест!.. Но если они поженятся – будет трагедия для них обоих. И для нас! Не торопись, выслушай меня… Однажды Аннушка прозреет и увидит, что ошиблась. Но ничего не вернуть! А если Кирилл ее потеряет сейчас – не будет трагедии. Он ее скоро забудет, потому что не любит. Красивых женщин много… Одна надежда на тебя, Алеша! Если ты не поймешь – никто не поймет меня сейчас, даже Аннушка. Ее нужно спасти! Неужели вы не видите: она же святая! Ну, пожалуйста, вглядитесь, увидьте! Это же не так трудно. Неужели ты не чувствуешь, какая Божественная благодать исходит от нее?!
– Да, – протянул старший Ерашов. – Теперь и я вижу – ты любишь ее.
Олег помотал головой, сказал горько:
– Ты не понял, Алеша… Это больше, чем любовь к женщине. Ведь и она меня не понимает! Я люблю ее, как Святую Деву!.. Ну как тебе все объяснить? Вот когда люди увидели Христа, не все же сразу увидели в нем Сына Божьего, не все поверили. И теперь всякий раз, когда к нам приходит святой, мы не узнаем его, мы принимаем его как простого смертного… А я увидел ее! Она пришла в наш мир не случайно. Она явилась, чтобы исполнить свою миссию, – все говорит об этом. Но какую – мне страшно подумать! И сказать боюсь… Я и в своей любви вижу Промысел Божий. Встану на молитву, молюсь, чтобы Господь спас ее, а мне в ухо будто кто-то шепчет – сам спаси ее, спаси, спаси…
Алексей ощутил, как ознобило спину: в крике брата он слышал и безумие, и голос истины одновременно. Разум противился, но душа холодела от страха, будто он сейчас слышал то, что нельзя ему было ни слышать, ни знать…
– И я должен спасти ее, – продолжал Олег. – Уберечь от всех случайностей, пока она еще слепая. Признаюсь тебе: однажды я уже хотел увезти ее отсюда, когда на вас напали рэкетиры. В Архангельскую область, я там в лагере сидел… Места видел удивительные, первозданные, а люди все белые и чистые. Она не поехала, потому что еще не осознала, кто она… Видно, еще не пришел срок, и ей нужно пожить здесь зачем-то, а значит, и мне… Я знаю, ты мне сейчас не веришь, потому что в это сразу трудно поверить. Но ты смотри на Аннушку и все время думай, что я говорю.
– Хорошо, – вымолвил старший Ерашов, путаясь в своих мыслях и чувствах. – Мне в самом деле трудно все это осмыслить…
– И ты думаешь, что я – сумасшедший? Если откровенно?
– Да, думаю, – признался он.
– Иногда мне тоже кажется, я сошел с ума, – проговорил Олег. – В голове не укладывается, думаю, ересь ведь, грех… А душа все принимает и радуется… Она уже была здесь, и ее однажды не признали и не спасли. Ты видел надгробие Варвары Николаевны на кладбище?
– Видел…
– Теперь вспомни, на кого она похожа? Только ведь слепой не увидит…
– Значит, я слепой, – проронил Алексей. – Не помню…
– Будешь в городе – посмотри, – посоветовал Олег. – И сразу многое поймешь… Она пришла к нам, в этот дом, но ее не уберегли. Она ведь умерла от того, от чего простые смертные не умирают – от тоски. Неужели и в этот раз не убережем?
Он словно гвоздей набил этих вопросов, и старший Ерашов последние дни перед отъездом не мог избавиться от навязчивых размышлений. Он вглядывался в Аннушку, наблюдал за ней, следил за каждым движением, ловил каждое слово и тонул в противоречивых чувствах. То казалось, она обыкновенная, ничем особенно не примечательная, разве что все время печальная – и это объяснимо! – да, внешне красивая, изящная в движениях от природы. Но вдруг чудилось, что за всем этим существует нечто ускользающее от разума: он поймал себя на мысли, что утром, пока не увидит Аннушку, ему почему-то беспокойно, что его раздражают громкие голоса сыновей, бег по коридору, все громкие звуки и даже дождь за окном, ставший уже привычным во второй половине сентября. А как только она появится в столовой, и в ушах, и в душе наступает благостная тишина, и все, что нужно сделать за день, кажется, сделается само собой. Он заметил, что в ее присутствии отчего-то все веселеют, начинают улыбаться; Олег же и вовсе становится просветленный и счастливый.
И все-таки он твердил себе, что это мистика, самовнушение и Аннушка просто чистый человек, от которых он попросту отвык за последнее время, и теперь это нормальное качество воспринимается как святость.
И Олег, насидевшись по лагерям, не просто отвык, а вообще забыл, что такое обыкновенный, духовно целомудренный человек.
Он убеждал так себя, пока в день отъезда в Беларусь не заглянул на кладбище. Уезжал он вдвоем с телохранителем, нанятым накануне на свой страх и риск по рекомендации военкома. Бывший прапорщик из спецназа был высокий, накачанный, с простоватым добродушным лицом – все, как хотела Вера. Вид был внушительный, и потому Алексей даже не проверял его профессиональных качеств, взял кота в мешке, поскольку вез с собой большую сумму наличных денег. Военком заверил, что кандидат в телохранители – умный и честный парень, и приходилось верить ему на слово, поскольку эти качества вообще некогда было испытывать. Они подходили к вокзалу, когда Володя, так звали телохранителя, вдруг спросил, на какой электричке обычно уезжает в Москву Ерашов. И узнав, что на первой, решительно заявил, что сегодня следует сменить расписание и лучше всего пару часов поболтаться по городу, к тому же по местам, где он редко бывает. Старший Ерашов мгновенно вспомнил о кладбище и о могиле Варвары Николаевны.
Когда они пришли к ней и, протиснувшись сквозь сиреневые кусты, стали к литой оградке, Алексей замер, ошеломленный: из черного камня на него смотрел лик Аннушки…
Тот озноб, испытанный им от слов Олега, вдруг охватил его, заморозил мышцы и выдавил слезы из глаз.
«Господи, что же это? – непривычными для языка словами спросил он. – Что это, Господи?..»
А телохранитель Володя таращился на могильный камень и недоуменно крутил головой:
– Кто похоронен? Ничего не пойму… Старая могила… А девушку эту я у вас в доме видел…
* * *
Черное воронье уже тянулось из лесов в город, предчувствуя скорую зиму, сбивалось в стаи и с резким, пронзительным криком носилось над головами…
Воронье с незапамятных времен облюбовало Дендрарий и каждую осень с наступлением сумерек слеталось сюда отовсюду, и над старым дворянским парком поднимался невообразимый ор. И вместе с криком исторгало из себя ливень мерзкого, липкого помета, загаживая ветви, стволы деревьев и всю землю. Ходить в это время по Дендрарию становилось невозможно, и он быстро пустел при приближении первых стай и, по-осеннему яркий от золотых красок, вдруг становился угрюмым и зловещим. И если кого-то великая нужда прогоняла по аллеям, то люди норовили пройти там, где над головой было открытое небо, или на худой случай шли, укрывшись газетой, куском полиэтиленовой пленки, картонкой от коробки. С наступлением утра воронье разлеталось по всем свалкам и помойкам, чтобы, набив желудок падалью и отбросами, вновь собраться в самом благодатном месте города и гадить на головы людей…
В прошлые времена городские власти выдавали обязательное к исполнению предписание Поместному лесничеству на отстрел ворон, кроме того, отстрелом заинтересовали охотников-любителей, выдавая им за пару вороньих лапок пару патронов, и количество этой твари таким образом кое-как регулировалось.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69